Сын парижанина Луи Буссенар Роман «Сын парижанина», составляющий вместе с «Архипелагом чудовищ» дилогию, повествует о приключениях Тотора — сына популярного героя Буссенара — Виктора Гюйона по прозвищу Фрике — и его друга Гарри Стоуна по прозвищу Меринос. Часть первая ГЛАВА 1 Юный путешественник. — Без приключений! — Слишком много удобств. — Жертва и палач. — Мститель. — Бал на «Каледонце». — Оскорбление. — Борьба. — Двое за бортом. «В море. 119 градусов восточной долготы и 20 градусов южной широты, 1 января 1904 г. Мои дорогие, я очутился по ту сторону шара, который зовется Землей, если только можно говорить о сторонах шара… Ну да вы понимаете. Объявленные сегодня в полдень в большом салоне «Каледонца» наши координаты[1 - Координаты — положение конкретной точки земной поверхности, обозначенное в градусах широты и долготы.], их я гордо обозначил в самом начале письма, докажут, что ваш малыш действительно в стране антиподов[2 - Антиподы — здесь: жители двух диаметрально противоположных пунктов земного шара. «Страна антиподов» — Австралия, условно считающаяся таковой по отношению к Европе и Америке.]. Ты ведь помнишь эти места, папа? Западный берег Австралии, немного выше тропика Козерога[3 - Тропик Козерога — параллель с широтой 23° южнее экватора (по названию созвездия). В Северном полушарии аналогичная линия носит название тропик Рака.], и мы движемся на юг, чтобы свернуть затем на восток. Стоянки — в Перте, Кинг-Джордж-Саунде, Аделаиде и Мельбурне[4 - Здесь перечислены порты Австралии — Перт (на западном побережье континента), остальные — на южном.]. Сегодня 1 января — с Новым годом, но это еще и день моего рождения, с чем я также поздравляю вас обоих. Несмотря на расстояния, целую и шлю вам, дорогие, горячий сыновний привет. Сегодня мне стукнуло семнадцать, и я, как и ты в этом возрасте, отец, совершаю кругосветное плавание. Но какая разница! Путешествие вокруг шарика принесло тебе славу! Чудесные приключения прямо-таки осаждали тебя, они заполнили целые тома и кажутся всего через двадцать пять лет романом из другой эпохи и другой жизни. А меня приключения ну просто избегают! Я, твой сын, жаждущий безумных, рискованных предприятий, охваченный тем же энтузиазмом, который сделал из тебя нечто вроде странствующего рыцаря и героя легенд — не более чем тюк! Этот тюк возят по свету, вот и все! Ем, пью, сплю и тем не менее двигаюсь со скоростью шестнадцать узлов[5 - Узел морской — единица измерения скорости судна, соответствует одной морской миле (1,852 км) в час.]. Исправная, хорошо смазанная машина работает без поломок, и это в конце концов выводит из душевного равновесия. Одно утешение — я избежал чумы почтовых открыток, а это уже кое-что. К сожалению, еще одна чума свирепствует на борту «Каледонца» — обилие фонографов[6 - Фонограф — прибор для записи звука на восковом валике; создан в 1877 году знаменитым американским изобретателем Томасом Эдисоном (1847–1931).] разных марок! С утра до вечера только и слышны марши, куплеты, монологи, оперные арии, патриотические гимны! Хрипенье, визжанье, вой, грохот… Музыкальная фальшь царствует в салонах, несется из иллюминаторов, прорывается через коридоры, проникает в каюты, даже в машинное отделение! Легко представить, как это выводит из себя моих друзей-механиков. Словом, развлечений хоть отбавляй! И все же, по правде говоря, временами я почти скучаю. Черт возьми! Это совсем не то, о чем мечталось. Конечно, мимоходом удалось повидать немало красот, но — ничего по-настоящему нового! Все уже было известно по книгам и картинкам, и, как бы вам это сказать, дорогие родители, реальность меня несколько разочаровала. Я ведь жаждал восхищений, живых непосредственных чувств. А тут — извольте созерцать в назначенный день и час заранее объявленные чудеса: с бедекером[7 - Бедекер (по имени немецкого издателя путеводителей К. Бедекера (1801–1859)) — название путеводителей по разным странам для путешественников, туристов.] в руке разделять восторги стада, ведомого агентством Кука[8 - Агентство Кука — фирма по обслуживанию богатых туристов; существует с XIX века, славится высоким качеством обслуживания. Названа по имени ее основателя. Находится в США (с филиалами во многих странах).]; слышать дамский щебет и щелканье кодаков[9 - Кодак — фотоаппарат, изобретенный в XIX веке.], когда хочешь собраться с мыслями! А на стоянках — видеть тех же гидов и те же надоевшие «тройки» на всех мужчинах… Этого, право, достаточно, чтобы испортить любое путешествие. Вот поэтому, несмотря на долгожданное кругосветное плавание, несмотря на осуществление великой, единственной мечты моей жизни, я разочарован! Хочется то ли лучшего, то ли худшего, уж не знаю чего… Того невыразимого «чего-то», которое никак не появляется, а без него невозможно отдаться очарованию этой длящейся одиссеи![10 - Одиссея — здесь; богатые приключениями скитания. Слово происходит от названия поэмы древнегреческого поэта Гомера «Одиссея».] Так что мне почти ненавистен гостиничный комфорт экстра-класса на нашем большом корабле, и я кажусь себе смешным, потому что плыву через океаны ну если не как тюк, то как хрупкий предмет, заботливо обложенный ватой. Однако не обвиняйте меня в пессимизме, дорогие родители. Жизнь хороша, грех утверждать обратное. Ваш сын вовсе не неврастеник, и болезни праздных людей мне не присущи. Но я делюсь с вами своим настроением, потому что считаю: нет настолько незначительной личности, состояние души которой не заслуживает хотя бы описания. После этого, дорогой отец, ты, возможно, подумаешь: «Ах так! Значит, мой отпрыск увлекся бумагомаранием и не до конца осознал свое истинное призвание?» Нет, осознал, да и как иначе, — наследственность сказывается! Так в чем же дело? Да все в том же: я жду любого события, хотя бы и неприятного, лишь бы оно бросило пассажира I класса в пучину приключений. Но, к сожалению, до этого, кажется, далеко! Мы должны бы различать очертания берегов, но темно — уже одиннадцать ночи. Как быстро проходит время за приятным занятием — писать вам! Я один в каюте, которую занимаю с отплытия из Батавии[11 - Батавия — прежнее название города и порта Джакарта, ныне столицы государства Индонезия на острове Ява.]. Стоит чудесная погода. Теперь здесь лето, но в море мы не задыхаемся от австралийской жары, температура приятная. В открытый иллюминатор врывается легкий ветерок, полный странных благоуханий ванили, лимона, смолы, розы и еще чего-то тонкого, опьяняющего… Эти смешанные ароматы долетают с земли, которую мы увидим завтра на рассвете. Красивый корабль, принадлежащий «Steam steamship Company»[12 - Морская корабельная компания (англ.).], мчится по Индийскому океану, без видимых усилий взбираясь на медленно катящиеся огромные валы — шумно, тяжело обрушиваются они вдали на невидимые рифы. Весь в электрических огнях, наш корабль в ночи — как ракета на каком-нибудь фейерверке. Ослепительный свет брызжет из тройного ряда иллюминаторов, из дверей и окон кают на палубе — отовсюду. Да что там ракета! Оргия света, пылающая атмосфера, окружающая корабль, превращают его в метеор. Как всегда, вечером танцы. Пары увлеченно скачут, музыка гремит; скоро подадут ужин. Но что хорошего в этой сутолоке… Вот забавно, до чего я разговорился на бумаге! Словно вызубрил урок краснобайства и шпарю, как по писаному. Получается это само собой и, наверное, из-за одиночества среди толпы. Я здесь всем чужой, и мне это безразлично. Зато есть иная окружающая среда (не правда ли, папа, великолепное выражение?) — вот истинный источник вдохновения. Откровенно говоря, ваш малыш бряцает на поэтической лире, чтобы доставить удовольствие маме, которой нравятся красоты языка, — вот я и позволяю себе чуточку подсиропить слог и расцветить это послание. Вернусь, однако, к нашим баранам, в данном случае к праздным пассажирам. Никого в этой человеческой мешанине я не знаю, всем чужд, но не чувствую себя ущемленным. Этого точно нет. Как бы то ни было, я уже обзавелся и другом и врагом. Друг — славный двенадцатилетний юнга[13 - Юнга — подросток на судне, готовящийся стать матросом; изучает морское дело; в ряде случаев выполняет обязанности слуги.], скромный и кроткий, кажется, ирландец. Он подносит курильщикам на палубе просмоленный фитиль, к которому они и тянутся со своими сигарами, трубками и сигаретами. Беднягу преследует один заносчивый пассажир — это прямо деспот какой-то, всеми командует, и никто ему на борту не смеет перечить. Сей диктатор — молодой человек моих лет, одетый по последней моде, будто только что сошел с витрины, да к тому же увешанный драгоценностями. И вот он-то вмешивается во все, сорит деньгами, курит сигары по десять франков[14 - Франк — денежная единица Франции, введена в 1799 году, равна ста сантимам (в просторечии — су). Имеет хождение и в других странах.] штука и корчит из себя миллиардера. Чего не сделают деньги! Он всеобщий любимец, все перед ним раболепствуют, подхалимничают, теряя разум и достоинство. Ладно скроенный, напористый лоботряс. Спортсмен, помешанный на массажах, водных процедурах, тренировках, словом, один из тех, кто навязывает в жизни самую мерзкую из тираний: тиранию мускулов. Случилось, что во время качки юнга нечаянно обжег ему нос фитилем. Вместо того чтобы рассмеяться, он поколотил мальчишку. И с тех пор мучает его невыносимо, и никто, даже капитан, не решается вмешаться. Но я решился. Ровно шесть часов тому назад я, расхаживая по палубе, услышал голос юного деспота: — Бой, огня! Произнес он этак гнусаво в нос, я сразу узнал янки. Дрожащий юнга подошел к нему, глядя так, что и тигр смягчился бы. Подал фитиль. Но на сей раз не он тирану, а тиран ему, бедняге, дал, что называется, прикурить: подставил юнге подножку, да еще насмехается: — Осторожно, не разбей стеклышка от часов! Мальчик с трудом встал, но тут — снова подножка, и он вновь — хлоп — задом о палубу! Так, при каждой новой попытке подняться — бесконечные подножки, да такие ловкие, что бедный юнец распластался просто, как оглушенный теленок. И никто не возмутился, никто даже не попробовал заступиться за него! Я подошел и спокойно сказал: — То, что вы делаете, недостойно джентльмена. Оставьте в покое ребенка! Рослый этот янки смерил меня взглядом, усмехнулся: — А, француз! Должно быть, повар или парикмахер. Ну, милейший, убирайтесь-ка отсюда. Со мной таким тоном не говорят. Придется дать вам пощечину. Он поднял руку… И вот тогда-то я оттолкнул ее и ответил хорошим ударом под пятую пуговицу его жилета. Получив свое сполна, американец только ахнул и свалился рядом с юнгой. Оба поднялись. Мальчик крикнул мне: «Thank you, sir»[15 - Спасибо, сэр! (англ.)], — и убежал со своим фонарем и фитилем. Янки еще не мог перевести дыхание, а уже бранился: — Негодяй, ты предательски ударил меня! — Сам негодяй, я-то действовал честно; правда, джентльмены? — обратился я к зрителям, свидетелям стычки. — Да, да, честно! — прозвучало несколько голосов. — Ах ты, недоносок! — взбесился он. — Да я двух таких измордую! — Ой, не похоже! — со смехом говорю ему. — Хорошо, если ты не последний трус, то согласишься на реванш, на честный бой… на палубе «Каледонца». — Да хоть сейчас, если душа просит. — Нет, завтра, — уперся американец. — Когда, где и как тебе угодно! Вот единственное приключение, дорогие, которое я пережил, и вы согласитесь, что это все пустяки». …Молодой человек отложил письмо и перечитал его вслух, вполголоса. Набросаем пока подлинный портрет нашего героя. О нет, автор письма вовсе не похож на недоноска, как назвал его тот, кто получил удар. Правда, в свои семнадцать лет он далеко не исполин. Ниже среднего роста, но крепко сложен, коренаст, с огнем в крови. Широкие плечи, голова сидит на крепкой шее как надо, а на груди под тонкой шелковой рубашкой кукурузного цвета так и ходят ходуном мышцы. Лицо подростка, готовящегося стать мужчиной. В каждой черте живость, ум, веселость. Несмотря на всю серьезность задуманного юношей кругосветного путешествия, чувствуется, что это славный, откровенный, прямой малый, немного сорвиголова. При всем этом — розовые щеки, немного по-детски пухлый рот, ослепительно белые зубы. Нос прямой, однако кончик чуть-чуть вздернут. Шатен — густые, короткие, слегка вьющиеся волосы. И большие серые глаза — светлые, веселые, смеющиеся, которые, впрочем, умеют иногда яростно сверкать. Этого беглого наброска пока что, пожалуй, достаточно. Закончив чтение, путешественник оставил незапечатанное письмо на столе под лампой и сказал себе: «Закончу завтра, после матча… Это повеселит отца. А что теперь, спать? Нет, еще не хочется, лучше пойду на палубу покурить». Он надел серую фетровую шляпу, фланелевую синюю куртку, туфли из толстой кожи на каучуковой подошве и направился к лестнице. Наверху, на корме, ежевечерние танцы были в самом разгаре. Джентльмены в черных фраках, леди и миссис в великолепных, сверкающих драгоценностями бальных туалетах. Дамы обмахивались веерами. Порывы музыки, бешеный вихрь крутящихся пар, упоение движением и ритмом на борту большого корабля, залитого светом и раскачиваемого зыбью, невольно завораживали. Это любопытное, даже впечатляющее зрелище посреди одиночества, и молодой человек снисходительно усмехнулся: — Дамы и господа не скучают! То и дело хлопали пробки от шампанского, обозначая этим вульгарным звуком не столько экзотику, сколько буржуазную радость жизни. Слуги ловко скользили среди толпы, не роняя подносов с пенящимися бокалами. Ироничный зритель, растянувшийся в кресле-качалке, воскликнул: — Ну, не парадокс ли? Шампанское extra-dry[16 - Очень сухое (англ.).], чтобы хорошенько промочить горло! Пили крепко, и буфет торговал вовсю. Многие джентльмены уже поднабрались и развеселились. Но так как в их поведении не было ничего шокирующего, это малое прегрешение англосаксов вызывало у дам лишь снисходительные улыбки. Среди любителей выпить юноша вдруг узнал мучителя юнги, своего противника, который отошел от танцующих, обмахиваясь складным цилиндром, потом засунул его между жилетом и манишкой, несомненно, чтобы освободить руки, и вынул из фрачного кармана портсигар. Случай подвел его к французу, сидевшему на свету у левого борта. Узнав его, он, опередив свою свиту, подошел к креслу, в котором тот курил и покачивался, демонстрируя безразличие. В американце вспыхнула злоба. Ему никто никогда не перечил, он привык презирать человечество. А тут — этот французишка! С надменным выражением янки бросил ему в лицо: — Ага, вот он где! Сидел бы на кухне, чем подсматривать тут за нами исподтишка! Молодой человек пожал плечами и насмешливо ответил тоном настоящего обитателя пригородов: — Выпил маленько и сам не знаешь, что болтаешь! Сматывай отсюда удочки! Возбужденный вином и усмешками своих друзей, американец продолжал с презрительным жестом: — А может быть, у этого бедняка нет денег даже на стаканчик кисленького? — Нарываешься? — усмехнулся француз. — Ну, на первый раз прощаю: у тебя еще молоко на губах не обсохло. Но кончай, не то получишь свое! Янки издевательски захохотал, выхватил из жилетного кармана пригоршню долларов и швырнул их в лицо противнику: — Это ты получи — милостыню жаждущему! Подбери и выпей за мое здоровье! Да не забудь прокричать: «Да здравствует…» Договорить он не успел. С изумительным хладнокровием молодой француз поднялся с кресла. Бледный, с горящими глазами, он со всего размаха отвесил оскорбителю звонкую оплеуху, которую услышали даже на корме. — Получил? Я держу слово! — крикнул смельчак. Американец дико зарычал и схватился за револьвер. Но соперник с быстротой молнии вырвал у него оружие. Еще миг — и револьвер полетел за борт. — Ну и характер! — обернулся он к разъяренному янки. — Но поверь, так просто меня не убить! Вдвойне пьяный — от гнева и вина — зачинщик ссоры совсем потерял голову. Отплатить во что бы то ни стало, или — прощай, престиж! Грубое проклятие сорвалось с его окровавленных губ: «Hell dammit!»[17 - Черт возьми! (англ.)] Он набросился на француза, — сейчас этот выскочка узнает что к чему! Противники намертво сцепились, тяжело дыша, стараясь сбить друг друга с ног. Остальные попятились, давая им свободное место. Кое-кто уже начал заключать пари: чья возьмет? Борцы, все так же намертво сцепленные, катались по палубе. То один, то другой оказывался сверху. Вдруг без видимой причины пароход страшно накренился. Что случилось? Неудачный поворот руля? Поломка винта? Как знать. Так или иначе, но исполинская волна прокатилась по палубе; раздался крик ужаса. Затем вода отступила с шумом отлива. Пассажиры инстинктивно ухватились — за планшир[18 - Планшир — брус, проходящий по верхнему краю наружной обшивки борта больших судов.], за брезенты, за решетки — кто за что! Все, кроме боровшихся двух, отделались неожиданным душем. А вот янки и француз… Сперва водная гора накрыла их, потом подняла, как два перышка, и бросила в пучину. Какое-то время их видели на волне, потом ее гребень обрушился, и молодые люди скрылись в пучине в тот самый момент, когда корабль выпрямился. Раздался крик, от которого леденеют сердца матросов: — Двое за бортом! ГЛАВА 2 Отчаянный призыв. — Затеряны в океане. — Акулы. — Древесный ствол. — Среди ветвей. — Оригинальный разговор. — Шерстяной король. — Тотор и Мериносик. — Берег! Виден берег! — Пресная вода. — Эгоизм. — Ссора. — Берегись! Корабль, делающий приблизительно 16 узлов, проходит в час шестнадцать раз по 1852 метра, то есть около 30 километров. Словом, это то, что называют коммерческой скоростью на железной дороге. Но пассажирский поезд можно легко остановить — на это есть тормоза. Пароход — иное дело! Водный исполин, не имеющий твердой опоры, должен сначала остановиться, затем дать винтом задний ход. Эти маневры требуют времени, ибо большую скорость сразу не погасить, — судно по инерции уходит далеко вперед. Так получилось и с «Каледонцем», — несмотря на крики и судорожные усилия остановить судно, громада из дерева и металла удалялась от места происшествия с быстротой болида. Ожесточение обоих противников не выдержало испытания ужасным купанием. Видели вы когда-нибудь готовых разорвать друг друга собак, на которых с размаху выливают ведро воды? Свара немедленно прекращается, а собаки разбегаются, прижав уши. Вот и молодые люди, оказавшись за бортом, конечно, вынуждены были забыть о драке и употребить все силы на спасение. Выплыв на поверхность, они увидели темный корпус и светящиеся мачты «Каледонца», который стремительно удалялся от них. Оба пришли в ужас, оба закричали, но бесконечная водная пустыня поглотила их слабые голоса. А яркий свет все удалялся, постепенно затухая в волнах. Во внезапно наступившем мраке юный янки высунулся до пояса из воды и закричал срывающимся голосом: — Сюда! На помощь! Тысяча фунтов… десять тысяч спасителю! Мой отец богат, — кто хочет золота?! Помогите, помогите! Француз уже оправился и не тратил силы на крики. Чувство юмора вернулось к нему, и он предложил вопящему янки: — Ну, дружок, спой-ка это на мотив песенки «Каде Руссель» и попроси заодно халат на ночь. — Сюда! Помогите! Дам золота… Миллион, два, слышите… — Да брось ты чушь молоть! Мы в огромной лоханке, и ты здесь такой же бедолага, как и я. Прошли две долгие, жестокие минуты. «Каледонец» пронесся целый километр и только тогда сумел остановиться. Стали спешно снаряжать спасателей. Наконец — взмах весел, и лодки отошли к месту несчастья. Так как на борту не было светящихся буйков, предстояло отыскивать попавших в море буквально на ощупь, в полном мраке, пока пакетбот не развернется и не подойдет к тому же месту. А это не менее двадцати минут! Американец продолжал бессмысленно кричать. Француз же, не терявший головы, заметил, что, хотя они изо всех сил плывут к пароходу, их неуклонно относит в сторону. Всего за несколько минут электрическое сияние оказалось далеко слева. — Слышишь, ты, — обратился он к янки, — нас подхватило сильное течение и несет к берегу. — На помощь! На помощь! — был все тот же ответ. — Сто тысяч долларов, только помогите! — Ну, ты довольно однообразен, зайчик мой, напрасно кричишь… Не все можно купить за деньги. Разве не видишь, мы удаляемся. Самое время спеть: «Прощай, кораблик ми-и-лый». В это время юный француз заметил и еще кое-что, сильно его встревожившее. Между тем янки совсем упал духом: — Проклятье! Это правда… Пароход далеко. Я погиб!.. — Зато они близко… Все-то ты твердишь «я» да «я». Ты, право, эгоист. Я-то нет, и вот доказательство. Говорю тебе, греби! Колоти лапами изо всех сил, слышишь! — Что? В чем дело? — Плыви, понятно? И постарайся наделать побольше шума! Тогда они уйдут, — мне отец говорил… — Кто уйдет? — Акулы! По-английски «shark», милейший… Действительно, вокруг то и дело вспыхивали фосфорические полосы. Они то перекрещивались, то вновь отдалялись друг от друга, но главное — неуклонно приближались к терпящим крушение людям. Молодой американец, вскрикнув от ужаса, начал судорожно барахтаться. — God bless me![19 - Господи помилуй! (англ.)] Акулы — это ужасно! — С ними шутки плохи! Они с непрошенными гостями не церемонятся… Черт возьми, в открытом море рискуешь угодить в скверную компанию! Расстояние между пловцами и пароходом увеличивалось с пугающей быстротой, зато акулы, увы, не отставали. Однако осторожные хищницы, испуганные резкими движениями пловцов, пока что на них не нападали. Между тем спасательные шлюпки безнадежно отстали. Течение слишком далеко унесло молодых людей. Янки проклинал вся и всех, француз стойко переносил свое несчастье и думал только о том, что хорошо бы в конце концов куда-нибудь доплыть. Первый, чувствуя ледяное дыхание смерти, оплакивал счастливую, беззаботную жизнь, которая была для него незаслуженным подарком с колыбели. Второй же, сохраняя великолепное хладнокровие, прикидывал, что берег, пожалуй, не так далек. Но вот что-то и впрямь зачернело перед ними. Громадное, вырванное с корнями дерево, также уносимое течением. Шестидесятиметровый ствол с сучьями — настоящий плавучий островок! — Удача! — закричал француз. — Отец говорил, что каждому потерпевшему кораблекрушение попадается плывущее дерево, посланное Провидением[20 - Провидение — в религиозных представлениях: Бог, высшее существо, а также его действия.]. Вот и оно! Влезем-ка на него! Готово! Он ухватился за огромную ветку. Ноги, руки заработали вовсю — и вот с обезьяньей ловкостью юный пловец взобрался на ствол. При скудном свете звезд товарищ по несчастью увидел его и последовал хорошему примеру. Хоть на какое-то время скрыться от акульих челюстей. Ощупью каждый нашел по развилке в ветвях и устроился поудобней, предоставив течению нести дерево. А что же свет парохода? Исчез! Они одни на шатком древесном обломке, одни, если не считать хищниц, острые зубы которых, как ножницы, клацали впустую, вдали от людей, брошенных на милость прибоя или любой волны, которая, всего лишь чуть-чуть переместив центр тяжести, может окончательно сбросить их с кроны во власть морских чудовищ… Часы тянулись нескончаемо долго. Ужасные часы! А там, на небесной тверди, медленно, в величавом спокойствии вечности перемещались звезды. Вцепившиеся каждый в свою ветвь, с затекшими ногами, оба, промокшие до костей, юноши дрожали, несмотря на теплую тропическую ночь. Время от времени дерево странно вздрагивало. Это американец, уставший от неудобного положения, менял позу. Парижанин, более закаленный и более осмотрительный, разумно сохранял неподвижность. — Осторожней, приятель, осторожней, — урезонивал он недавнего врага, — не то дерево перевернется, а тогда — шутки плохи! Американец, не переставая стонать и чертыхаться, никак не отозвался на это обращение. — Ты болен? — с участием спросил его француз. Ответа не было. — Значит, все еще дуешься? Ну и нрав! Послушай! Дуться в такую минуту не просто мерзко, это еще глупо! Я тебе напрямик говорю! Тогда наконец послышался сердитый ответ: — Это все из-за вас! С какой стати вы влезли в мои дела? Я вас не знаю и знать не хочу! С людьми такого сорта у меня нет ничего общего… Вы не принадлежите к моему кругу! Из ветвей послышался звонкий хохот. И вот на обломке шаткого дерева между не видящими друг друга собеседниками начался во мраке безумнейший из разговоров: — А между тем меня тебе представили — мой кулак и нога. Неужели в твоем высшем свете этого недостаточно для знакомства? — О, если мы только выберемся на сушу, я отплачу, я вам шею сверну! — Ну и ну! Ты думаешь, я так и буду этого дожидаться? О нет, малыш, я тебе покажу, как люди моего сорта намыливают шею таким, как ты! — Да кто вы такой?.. Я говорю с вами по-английски, а вы, хоть отлично понимаете этот язык, отвечаете по-французски, правда, употребляя далеко не классические обороты! — Оказывается, ты не такой дурак, каким казался! — Кто же вы? — Меня зовут Тотор. — А фамилия вашего отца? — Фрике! — Что он делает? Какое положение занимает в обществе? — Просто любопытствуешь или боишься уронить свое достоинство? Изволь: отец ради забавы совершил кругосветное путешествие… Его девиз: «Чем дальше, тем ближе!» А во время этой сказочной гонки вокруг планеты — помогая слабым, бил сильных… Он освобождал рабов, уничтожал пиратов, завоевывал государства. И веселился, как блаженный, ввязываясь в драку когда надо и не надо. И всегда ему улыбалась удача! — Вот как! А теперь? — Описав свои приключения и закончив «Учебник умелого робинзона[21 - Робинзон — нарицательное (общее) наименование отшельника, живущего в полной изоляции от людей. От собственного имени героя романа «Робинзон Крузо» (1719) английского писателя Даниэля Дефо (около 1660–1731).]», он, как бы это сказать, почетный парижский мальчишка на отдыхе, а я — его преемник. Ну а теперь ты, господин, которого я тоже не знаю, находишь ли ты меня достаточно знатным, чтобы вместе со мной сидеть на дереве посреди моря? — Право, не поймешь, что тут в шутку, что всерьез! И почему вы все время говорите мне «ты»? — Сам начал, помнишь, на палубе «Каледонца»? Теперь же это вошло у меня в привычку. А твой-то родитель что поделывает? — Отец — миллиардер. — То, что у нас называется «человек с мошной». Чем же он занимается? — Король шерсти! — Черт возьми! Властелин руна, султан овечий! Смею надеяться, что твой папаша — не из Шампани… — А что? — Потому что девяносто баранов да один шампанец, это получается… Нет, не могу сказать! — Вы потешаетесь надо мной! — На такую дерзость я бы не решился. Так, значит, ты в некотором смысле сын монарха — шерстяной дофин![22 - Дофин — наследник короля. Здесь: в переносном смысле, слегка ироническом, название преемника владельца крупного предприятия, банка, имения и проч.] У нас во Франции сына кондитера называют «маленький кондитер». Говорят еще: «маленький литейщик», «маленький угольщик». А американцы в твоем лице будут иметь «маленького мериноса»[23 - Меринос — порода тонкорунных овец.], Мериносика. И я делаюсь твоим крестным отцом! Совершенно оторопевший от потока слов американец уже не знал, смеяться ему или плакать. Но высокомерие велело ему не сдаваться. Привыкнув, что все склоняются перед золотым тельцом[24 - Золотой телец (теленок) — выражение употребляется в значении: золото, власть золота, богатство. В Библии: рассказ о тельце, сделанном из золота, которому изгнанные из Палестины евреи, странствующие по пустыне, поклонялись как Богу.], с колыбели избалованный безудержной лестью, он увидел в забавном прозвище оскорбление своего «сана». «Его величество» никогда не отречется от престола, даже при кораблекрушении. И он ответил с повелительной высокомерностью: — Я запрещаю вам называть меня так. — Слышу, Меринос. — Вы поняли? — Так точно, Меринос. — Имейте в виду, я заставлю вас слушаться, хотя бы и силой. — Ой, как страшно, Меринос! Я жду рассвета, чтобы узреть черты героя! Но вот горизонт начинает розоветь… Скоро взойдет солнце, и я увижу тебя, о Меринос, во всей твоей славе… Но на этот раз американец не принял вызов. Он заметил темную линию, пересекающую океан, и воскликнул: — Слава Богу! Берег! Тропическая ночь за несколько минут уступила место дню. И, промокшие, закоченевшие на своем «плоту», спутники наконец увидели друг друга сквозь пахучие листья эвкалипта. Парижанин рассмеялся: — Однако! Знаешь, ты похож на обезьяну, старина Меринос, на несчастную разодетую обезьяну, которая красуется перед ярмарочным балаганом! Наверное, и я так выгляжу! Спутник хотел ответить, но вдруг расчихался. — Будь здоров! — уже серьезнее продолжал парижанин. — Здесь тебе не найти ни пилюль, ни таблеток, так что о простуде не может быть и речи… Потом добавил, всмотревшись в берег: — Черт возьми, шикарная картина: восход солнца над пустынным берегом! Любопытные чайки кружили над молодыми людьми, издавая резкие крики, какие-то птицы с серыми спинками покачивались на волнах, хохлатые цапли, поклевывая перламутровые блики на прекрасных деревьях с темно-зеленой листвой, казались мириадами[25 - Мириады — великое, неисчислимое множество.] гигантских камелий[26 - Камелия — декоративное растение с вечнозелеными листьями и красивыми цветами.]. Пара черных лебедей взлетела, громко хлопая крыльями, а баклан стал доверчиво устраиваться на другом конце «плота». Рядом со стволом, который дрейфовал, медленно кружась, плавали огромные гладиолусы, пурпурные кувшинки, ирисы, словно усеянные аметистами, ярко-синие алоэ со светло-желтыми стеблями, подсолнухи размером с колесо, мирты, папоротники… Всю эту растительность принес в морс какой-то яростный ураган. В километре отсюда берег был прорезан узким эстуарием[27 - Эстуарий — воронкообразное устье реки, образованное в результате наступления моря на сушу, действия морских течений, приливов.] — там текла красивая река, окаймленная могучими деревьями. Голубовато-зеленые кроны эвкалиптов благоухали вовсю. Чем ближе «плот» подплывал к берегу, тем очевидней становилось богатство жизни на этой земле. Там было все… кроме людей. Глубина воды на глазах уменьшалась, и акулы, отчаявшись заполучить добычу, убрались восвояси, яростно взмахивая плавниками. Вдруг ствол вздрогнул, натолкнувшись на встречное течение реки, и начал отходить от берега, до которого было еще метров четыреста. — Одну минутку! — воскликнул парижанин. — Если мы хотим высадиться, некогда заниматься пустяками. Меринос, в воду, и — саженками! В мои планы не входит огибать Австралию верхом на ветке. — А в чем дело? — Я отчаливаю, а ты оставайся, если хочешь. Прощай, спасительное древо! С этими словами француз бросился в воду и поплыл к берегу. Его спутник наконец понял, что происходит, и последовал за Тотором. Не без труда пробирались они между листьями и цветами. Отфыркиваясь, пловцы удивлялись бесстрашию водных птиц, которые плескались рядом с ними, как домашние утки. Вода становилась все прозрачнее. Теперь она была кристально чиста. Парижанин жадно хватал ее губами и кричал: — Ура! Пресная вода! Куда лучше марочного вина! Умираю от жажды! Буду пить, пока не лопну… Загребая руками, он одновременно пил — с наслаждением, с невыразимым ощущением счастья. А прополоскав заодно горло, прибавил: — Знаешь, это великолепно! Вода не хуже вина… в отсутствие последнего. Попробуй. Американец сухо ответил: — Нет! — Как! Даже после такой ночи у тебя не пересохло в горле? — удивился Тотор. — Чудо природы… Ты что, может, боишься микробов? — Не все ли вам равно? Каждый волен сам устанавливать себе правила гигиены. — Как хочешь. Только мне на это наплевать. Где гигиена, там — никакого удовольствия! Янки даже не моргнул и предпочел терпеть жажду. Молодые люди, отличные пловцы, пересекли наискось широкий поток. Их немного отнесло, но наконец они вышли на отмель в маленьком заливе. Кругом красовались роскошные тростники с пунцовыми цветами. С бедных робинзонов ручьями стекала вода, они жестоко устали и едва держались на ногах. Но какое счастье — вот она, земля! Американец, верный своему эгоизму, воскликнул: — Спасен! Я спасен! — Ты спасен, он спасен, мы спасены! — поправил француз. — И неудивительно! В море только ленивые погибают, отец объясняет это в своей книге… Всегда можно уцепиться за какой-нибудь обломок, удрать от акул и выйти на гостеприимный берег… — На котором я надеюсь пробыть недолго, — отозвался янки. — Капитан отыщет меня и доставит на место. Удивляюсь, что он не пошел вдоль берега, — я бы уже увидел шлейф дыма «Каледонца». Американец сказал это уверенно, капризно, как человек, которому никогда еще не противоречили. «Его величество» привык гнуть людей и подчинять себе обстоятельства! — Ба! — возразил Тотор. — Это его долг, но будет ли он в состоянии его выполнить? Течение отнесло нас далеко. — Мой отец — главный акционер судоходной компании. Он хозяин всех этих пароходов, матросов. И посмотрел бы я, как это они не явятся сюда! Я хочу, чтобы меня отыскали, хочу, чтобы отвезли домой… Не то я прикажу не выдавать жалованья капитану, машинисту, матросам и — by God![28 - Клянусь Богом! (англ.)] — велю затопить пароход на глубине пятисот сажен! — Давай, давай, трепли языком. Твои приказы бессмысленны. Так только детишки требуют, чтобы им дали луну, да еще грозят ей кулачком. А миллионы короля шерсти — это еще меньше, чем клок той же шерсти во время урагана. — Что вы хотите сказать? — Что ты — бесприютный бродяга, выброшенный морем бог весть куда… Что тебе придется работать и терпеть больше нужды, чем последнему нищему в Париже, Лондоне или Нью-Йорке. — Вы рассуждаете, как наивный дурак, потому что не знаете нашей силы. С нами сравнятся разве что монархи Старого Света! Усвойте себе, что и на этом пустынном берегу я не более заброшен или забыт, чем сын короля Эдуарда[29 - Эдуард VII (1841–1910) — король Британской империи в 1901–1910 годах.], кайзера Вильгельма[30 - Вильгельм II (1859–1941) — германский император (кайзер) в 1888–1918 годах. Во время революции 1918 года бежал в Нидерланды, где и умер.] или царя Николая[31 - Николай II Романов (1868–1918) — последний российский император в 1894–1917 годах, расстрелян большевиками в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге вместе с женой и детьми. Был двоюродным братом кайзера Вильгельма II.]. Никто не осмелится позабыть меня здесь! — Слово «дурак» лишнее, — ответил Тотор, — и ты мне за него заплатишь. Но прежде чем я дам тебе урок вежливости, должен сказать: тебе придется голодать, терпеть жажду, печься на солнце, может быть, дрожать от холода… Ты будешь подвергаться неведомым и бесчисленным опасностям. Страшное дело! Приготовься к тому, чтобы стать игрушкой в руках рока. Будь уверен: нужда, болезни, звери и прочее, прочее нанесут твоей заносчивости такой удар, от которого слабые натуры вроде тебя могут и не оправиться… — Месье Тотор, вы лжете! — Сэр Меринос, я заставлю вас подавиться вашими же оскорблениями! — Защищайтесь! И покончим с этим делом… — Ну, давай еще раз подеремся! Глупо, но необходимо. ГЛАВА 3 Парижанин корчится от смеха, а Меринос оскорбляет его. — Рассвирепевший человек смешон. — Довольно смеяться! — Тотор сжимает Мериноса руками, и тот сдается. — Гордость, гнев, озлобление. — Расстались. — Тотор убивает двух цапель, ест сырые яйца и засыпает. Вот они, непримиримые противники! Подростки, чуть не дети, которых поджидает голод… Едва избегнув смерти в волнах, на суше они уже мечтают убить друг друга! Меринос встал в боксерскую стойку: грудь колесом, кулаки сжаты, голова вздернута… Словом, поглядеть — отменный кулачный боец! Тотор подобрался, готовый, в зависимости от обстоятельств, ударить ногой или влепить оплеуху. Острым взглядом он следил за американцем и, казалось, обдумывал молниеносную атаку, но вдруг перекинулся назад через голову, да так, что ему позавидовал бы любой клоун. Потом принялся хохотать, его просто трясло от смеха. — Вы что, с ума сходите? — надменно бросил Меринос. — Берегитесь! — Погоди-ка, сейчас начнем… Буду я твоим противником, буду… Только дай посмеяться вволю… Ой, не могу… Умора! Ха, ха! Чертов Меринос! Ха, ха, ха! — Вы или трус, или дурак, а может, и то и другое… Но ваше шутовство на меня не действует, — ответил американец. — Вижу, вы трусите! Ну и отколочу же я вас! — Погоди, говорю, — со смехом продолжал Тотор. — Ах, если бы ты себя видел! Ха, ха! Ну, посмотрись в воду… Скажи честно сам, ведь даже деревянные лошадки подавятся от смеха! Разве можно тонуть в таком виде? Ах, бедняга! У тебя ни подходящего костюма, ни призвания для таких приключений. Ты похож на выпущенного из кутузки могильщика, которого перед тем выловили из лужи! Действительно, юный миллиардер выглядел неважно. Его фрак, вырезной жилет, лакированные туфли, крахмальный пластрон рубашки, жесткий воротник — весь этот роскошный хлам обесцветился от морской воды и жалкими складками прилип к телу. — И в довершение всего, — продолжал парижанин, покатываясь со смеху, — в твоих штанах прореха, и оттуда торчит рубашка, как белый султан[32 - Султан — здесь: украшение на головном уборе, сделанное в виде пучка перьев или конского волоса.] Генриха Четвертого…[33 - Генрих IV (1553–1610) — французский король с 1589 года (фактически с 1594). Убит религиозным фанатиком.] Нет! Уж слишком ты нелеп! Дай посмеяться вволю над твоей рожей, жертва кораблекрушения! Такой и отец вообразить не мог! Грубоватые шутки, град уколов по самолюбию довели американца до бешенства. В глубине души он и сам сознавал, что смешон. Только подумайте, в какое положение он попал! Элегантный молодой человек, привыкший чуть не ежечасно менять одежду! Обворожительный принц, который посчитал бы бесчестьем для себя не быть одетым так, как требуют обстоятельства! И вот его-то так унижает, представляет в карикатурном виде, даже хлещет по щекам этот веселый товарищ по несчастью! Яростный приступ гнева овладел сыном магната. Пора кончать, во что бы то ни стало. О! Заткнуть глотку этому гаврошу, дать ему по губам, чтобы не слышать больше его острот! Американец набросился на Тотора и попытался ударить правой, рыча: — Подлец, убью! Движение было молниеносным, и все же рука янки встретила пустоту. Ведь даже молния уступает быстроте мысли! С редким проворством парижанин присел, схватил ноги Мериноса повыше икр и дернул. Бедный Меринос внезапно потерял равновесие и во весь рост грохнулся на спину. Густая трава смягчила удар, однако от жилета отлетели все пуговицы! — Готов! — крикнул неисправимый насмешник. — Грохнулся, как чурбан! В добрые старые времена говаривали: получил билет в партер! Ну, вставай! Когда рассерженный, бледный Меринос, скрежеща зубами, поднялся с земли, какой-то сплющенный, черный, блестящий «блин» вывалился из-под его распахнутого жилета. Тотор подскочил, поднял упавшее нечто и закричал с торжеством: — Шапчонка, колпак, печная труба для довершения твоего наряда! Удачно, очень кстати! Вы помните, что перед стычкой на палубе «Каледонца» молодой янки, чтобы освободить руки, сложил свой шапокляк[34 - Шапокляк — вид головного убора цилиндра с пружинками внутри, позволяющими складывать, нажимая сверху, цилиндр в плоский круг для удобства ношения в руках или для упаковки.] и засунул его между жилетом и манишкой? Судьбе было угодно, чтобы именно этот парадный головной убор, шелковый цилиндр, предмет гордости и зависти негритянских королей, избежал гибели в волнах. Теперь он внес оттенок бурлеска[35 - Бурлеск — преувеличенно-комическое изображение (в литературе, на сцене).] в трагикомедию драки. Меринос вскочил на ноги и снова яростно набросился на Тотора. Тот сделал вид, что хочет сбежать и улепетывает Меринос кинулся за ним с проклятьями. Тогда Тотор, хохоча как сумасшедший, повернулся, держа сложенный цилиндр обеими руками, и крикнул: — Заряжено! Берегись! Он нажал на пружину. Хлоп! Лепешка превратилась в жесткий, блестящий цилиндр. Шляпа воскресла и чуть не ударила по лицу оторопевшего Мериноса, который, зажмурившись, инстинктивно отшатнулся. — Боишься? — забавляясь, крикнул француз. Но американец в приступе ярости уже ничего не видел и не слышал. Его глаза пылали, из горла вырывались хриплые, нечленораздельные звуки. Он ринулся на Тотора, как зверь: схватить его, задушить, разодрать на куски! Вдруг парижанин отбросил шляпу, обеими руками схватил своего противника под мышки и по-прежнему с улыбкой стал его сдавливать. Выражение лица Мериноса менялось: изумление, мука, страдание поочередно отражались в его чертах. Челюсти американца сжались, глаза закатились. Под страшным нажимом рук, которые продавливали ему бока, его щеки побледнели, губы приняли лиловый оттенок. Он, задыхаясь, скрипел зубами, чтобы не застонать. Какой удар его гордыне! Как, миллиардеру признать себя побежденным! Ни за что! Это продолжалось всего секунд десять, а он уже терял сознание! Парижанин давил все сильнее… Задыхавшийся Меринос чувствовал себя так, будто попал в тиски, слышал, как трещат кости под охватившими его невероятно сильными руками. К нестерпимой физической муке добавилась смертная тоска погибающего человека. Уже не было сил защищаться, с губ сорвались лишь слабый стон и одно слово, которое уже невозможно было удержать: — Пощады! — С тебя довольно? — странно спокойным голосом спросил Тотор. — Да… не могу больше… умираю, — пролепетал Меринос. — Полно! Я просто нажал довольно сильно. Пройдет! Раз ты признаешь себя побежденным, на этом кончено. И грозный человек со стальными мускулами разжал страшные объятия, в которых погибал противник. Парижанин поднял Мериноса, как ребенка, положил его под широкие, пахнущие медом листья растений с ярко-красными цветами, затем принес цилиндр и, наполнив его травой, просто сказал: — Солнце поднимается, под тропиками его лучи смертельны, лучше надень свою шляпу. Я набил ее листьями и травой, чтобы сохранить немного прохлады. Но место для головы еще есть. Ну как? Тебе лучше? Американец сделал еще несколько жадных вдохов и ответил: — Да, сейчас лучше, но уйдите. — Как? Ты все еще сердишься? — Больше прежнего! — Не понимаю… — И незачем понимать. Мы чужды друг другу. Каждому — свое… — Да у нас одна судьба, как у креветок в банке! Ты что, сбрендил? — Да, сбрендил от ненависти к моему злому гению[36 - Злой гений — выражение, означающее олицетворение зла; тот, кто причиняет вред, оказывает дурное влияние и т. п.], виновнику всех моих злоключений… Не могу смотреть на вас, ненавижу всеми силами души. Побои, насмешки… Разойдемся в разные стороны… чтобы не встречаться больше… Не ручаюсь, что не убью вас во время сна… — Да ты, оказывается, хорош фрукт, — ответил Тотор. — Послушай, мы в ужасном положении, а вместе у нас две головы и четыре руки! Вдвоем легче защититься от ударов судьбы… — Из-за вас я стал несчастнее последнего нищего, все потерял… Будь я сильнее, убил бы вас, — твердил американец. — Прощайте! Желаю вам издохнуть от голода и невзгод раньше меня! Он поднялся и, бледный, шатающийся, ушел, грозя кулаком. Удивленный парижанин посмотрел ему вслед, пожал плечами и сказал: — Как угодно! Злости и гордыни — хоть отбавляй… Но ты присмиреешь, мой Мериносик, присмиреешь! Ну что ж, постараюсь обойтись без тебя и прежде всего поищу завтрак. Смешной и удручающе печальный в своем парадном костюме, янки быстрым шагом направился к небольшой возвышенности, откуда надеялся увидеть темный корпус «Каледонца» и его дымный шлейф. Надежда на скорое спасение не оставляла его. Тотор огляделся и подумал: «Нет у меня еще сноровки. Попади сюда отец, все пошло бы как по маслу. Вот человек! Уж он-то смог бы разыскать салат в кратере вулкана… Да что там: раздобыл бы клубничное мороженое посреди Сахары! Жареную картошку на Южном полюсе! Но он в Париже: улица Монмартр, дом сто сорок шесть. А мне, Тотору, могут помочь только унаследованные отцовские гены… Прежде всего посмотрим: каково мое имущество?» Молодой человек порылся в своих еще влажных карманах и вынул платок, никелированные часы, записную книжку с карандашом, перочинный ножик, пилку для ногтей и зубочистку. Парижанин рассмеялся и сказал вслух: — Ну, пилка еще туда-сюда, но зубочистка! Экое изящное излишество! Вот нож — это настоящее сокровище! Поднеся к уху часы, он с сожалением прибавил: — Зверюшка захлебнулась… Жаль. Может, попробовать оживить? Я бы поставил ее по солнцу, и было бы забавно знать, который час. Тотор поднял крышку часов, вылил воду из корпуса и изо всех сил продул колесики. Освобожденный от воды, маленький разумный механизм задвигался, и француз радостно вскрикнул: — Ожила зверюшка! Теперь буду знать время завтрака, обеда и ужина, которых нет, и говорить себе, что пора класть зубы на полку и потуже затягивать пояс! Чего бы, однако, мне поесть сегодня, в первый день приключений и спасения из воды, за отсутствием несуществующих плодов, неуловимых рыб и птиц, к которым не подберешься? Вдруг его осенило: — Боже, как я глуп! Тут гнезда, а в гнездах яйца, хотя и не вареные! Если бы этот дурачок Меринос остался, можно было бы попытаться проделать фокус с омлетом в его цилиндре… Благодушно пошучивая сам с собой, наш робинзон подошел к росшим у устья реки деревьям, среди которых виднелось множество хохлатых цапель. Некоторые из деревьев возвышались на пьедестале из воздушных корней, другие, больше похожие на кусты, давали своим ветвям достичь земли, чтобы те укоренились и пустили новые побеги. Тотор протиснулся в эту густую, как кукурузная плантация, чащу и стал осматриваться. Его поразило невиданное количество гнезд, устроенных кое-как из веток и травы! Лепясь вплотную друг к другу, они поднимались рискованной Вавилонской башней. Стоило руку протянуть, и в каждом — по три-четыре красивых зеленых яйца! Однако их надежно охраняли белые или серые птицы величиной с цаплю. Золотистые глаза засверкали при виде непрошенного пришельца. Острые, как кинжал, клювы щелкали и дергались навстречу руке Тотора. — Без глупостей, я хочу есть, — со смехом, но и сердито сказал он. — Я люблю птиц и не желаю причинять вам вреда! Дайте мне всего лишь совершить маленький заем… Пожалейте несчастного, у которого живот подвело… Куда там! Несмотря на увещевания, непрошенного гостя клевали со всех сторон, норовя попасть в глаза, исколоть лицо, окровавить руки. Воинственные птицы самоотверженно защищали свои гнезда. — Так что, вы не хотите поладить со мной добром? — снова заговорил Тотор, начиная сердиться. — Тогда придется брать силой! Не обращая внимания на боль, парижанин схватил двух ближайших хохлатых цапель за шеи и сволок их с гнезда. Голенастые птицы яростно отбивались. Их сородичи возбуждались все больше и тоже подавали голос — крики цапель напоминали плач чибисов. Смятение увеличивалось с каждой минутой, слышалось щелканье клювов, хлопанье крыльев. Вдруг все громадное население приречной чащи слетело с кустов. Среди оглушительного шума парижанин овладел вражескими позициями. Двух птиц Тотор придушил. Бросив пернатых на землю, он печально посмотрел на них и сказал: — Я еще никогда в жизни не убивал. И мне тяжело! Бедные птицы! Ну что же, это борьба за существование, и кто знает — может быть, я с наслаждением съем их даже сырыми… А сейчас поищем яйца. Пока в воздухе кружились десять или двенадцать тысяч хохлатых цапель, пронзительно вопя и хлопая крыльями, парижанин, невидимый под ветвями, взял одно яйцо, проколол его ножом с обоих концов и выпил содержимое. Он прищелкнул языком и заметил: — Не первой свежести! А вкус… бррр! Но все же недурно… Второе яйцо, третье… Тотор вновь заговорил: — Черт возьми! Так и шибает в нос рыбой… нет, пожалуй, рыбьим жиром… Ой, бедный мой живот! Но надо привыкать… Проглотив два десятка яиц, молодой человек почувствовал, что силы возвращаются к нему. Он вытер губы рукой и с новым воодушевлением продолжил свой монолог: — Хорошая пища — сырые яйца! В них полно лецитина[37 - Лецитин — вещество, близкое к жирам, содержит в себе фосфор.], они укрепляют нервы и кровь… Никакой тебе худобы, зато — что за мускулы! Словом, универсальное питание! Я вычитал это в научном журнале, а теперь вот пользуюсь плодами просвещения. Это местечко — неистощимая кладовая, я уж постараюсь тут поправиться! Эх, если б у Мериноса характер был получше, он тоже мог бы недурно позавтракать и чувствовал бы себя сильным, как никогда. Ну странный тип!.. А теперь — до чего же хочется вздремнуть! Сытый Тотор вышел из зарослей и поискал, где бы растянуться на земле и поспать всласть. Но… тут он подумал об обеде. Исклеванные пальцы и израненные щеки навели его на мысль, что дневное вторжение, пожалуй, обойдется еще дороже, чем утреннее. Поэтому, как человек предусмотрительный, Тотор, пользуясь отсутствием птиц, набрал из гнезд столько яиц, сколько смог унести, и спрятал их подальше, под карликовыми камедными деревьями, листья которых бросали непроницаемую тень. Найдя, что запасов маловато, он несколько раз возвращался к гнездам и собрал около сотни яиц. К ним Тотор присоединил и двух убитых цапель. Наконец, усталый, обливаясь потом, он заснул свинцовым сном рядом с провиантом. ГЛАВА 4 Тотор обращен в бегство. — Опять сырые яйца. — В одиночестве. — Тотор не отчаивается. — Зов в темноте. — Голод, жажда! — Напоминание о Навуходоносоре II, царе ассирийском[38 - Навуходоносор II — царь Вавилонии в 605–562 годах до н. э.]. — Превращение. — Два друга. — Что делать с тридцатью тысячами франков? — Отправление. — Тревога. — Пресмыкающееся? Тотор спал, и спал поистине мертвым сном. Разбудил его сумасшедший птичий гомон. Стаи белых какаду[39 - Какаду — подсемейство птиц отряда попугаев.] с желтыми гребешками вились над его головой в солнечных лучах. Парижанин пришел в себя не сразу. Не слышно было знакомых корабельных звуков — размеренного стука винта, грохота угольного подъемника по утрам у самой его постели. Значит, все это не кошмарный сон: борьба на палубе, падение в море, берег, хохлатые цапли, сырые яйца, одиночество… да, все правильно, он оказался на западном берегу Австралии. Солнце высоко над горизонтом, уже очень жарко. — Сколько же сейчас времени? — Молодой человек взглянул на свои часы. — Одиннадцать! Я проспал сутки! Но как хочется есть! Поскорей сварганю яичницу — пусть без масла и огня! Сказано — сделано, и он тут же, без передышки, но с невольными гримасами, слопал полторы дюжины яиц. — Однако неплохой завтрак! Хотя и неаппетитно, все же лецитин, альбумин[40 - Альбумин — простейшие белки; содержатся в яичном белке, в крови, молоке; имеют применение в пищевой промышленности, при изготовлении лекарств и проч.], рыбий жир… Лишь бы бедный желудок не слишком привередничал! Что-то меня поташнивает, неплохо бы холодной воды испить. Парижанин пошел к реке мимо мангровых деревьев, на которых сидели цапли. И вдруг поднялся страшный шум! Тысячи голенастых птиц взлетели и бросились на него, грозя клювами. Окруженный, оглушенный, ослепленный, он бросился бежать, понимая, что рассвирепевшие птицы могут растерзать его в клочья[41 - Подобное приключилось и с автором этого повествования, который, вместе с одним южноамериканским индейцем, вынужден был отступить после того, как был жестоко исклеван. (Примеч. авт.)]. Француз успел вовремя забраться под камедное дерево и, согнувшись в три погибели, спрятался среди ветвей и листвы. Удовлетворившись бегством противника, птицы прекратили преследование и вернулись в свою колонию. — Какая агрессивность! И как хорошо я вчера сделал, что запасся провизией… Но теперь уже не до шуток! Нужно осмотреться, уйти отсюда и найти себе другую пищу. Но что же произошло с Мериносом? Если нечем было червяка заморить, бедняге пришлось плохо. Конечно, у него скверный характер, но все-таки жалко, если он мучается от голода. В нашем возрасте это ужасно. Знать бы, где он, — отнес бы ему подкормиться. Но он способен встретить меня в штыки… Придется подождать. Скоро новые заботы осадили Тотора. Он умирал от жажды, но птицы отрезали ему путь к реке. Тучи москитов вились кругом, кусали, вливали в его кровь малыми дозами свой жгучий яд, что приводило молодого человека в бешенство. Жара стала невыносимой. Место было явно негостеприимное, и Тотор понимал, что надо бы убраться отсюда. Но куда? Он не решался двинуться в глубь страны, по крайней мере сейчас. Кроме того, американец заразил его своей уверенностью, что «Каледонец» вот-вот появится. И француз тоже цеплялся за эту надежду — все более, к сожалению, иллюзорную. И он остался сидеть, загипнотизированный видом неумолимо синего, пустого горизонта. Так в пассивных мечтаниях прошел день, затем наступила тропическая ночь, удивив парижанина своей внезапностью. Он съел несколько яиц, на этот раз их резкий рыбный запах вызвал отвращение. Затем снова лег на густую траву и начал вторую ночевку на берегу. Но Тотор не мог сомкнуть глаз. Уже скоро его начали выводить из себя писк и укусы комаров. Напрасно ворочался он с боку на бок, зевал, потягивался — сон не приходил. И мало-помалу, подавленный одиночеством, парижанин затосковал. Им, таким веселым, таким общительным, овладела тревога. Насколько ужас подобного одиночества страшней заключения в самом зловещем застенке! По крайней мере, рядом с тюремной камерой всегда есть охрана. Неприветливые, невидимые люди, но они есть. А тут, на пустынном берегу, только ночь с ее таинственными звуками и фантастическая призрачность неведомого. Монотонно шумел океан, беспрерывно обрушиваясь на берег, ухал филин, квакала исполинская лягушка, заунывно мяукала птица-кот, глупо клохтал болотный фазан, и все это составляло бесконечную какофонию, которую перекрывал иногда, как флейтой, резкий выкрик большого зимородка. А совсем рядом бесшумно проносились вампиры[42 - Вампиры — здесь: некоторые виды летучих мышей, насекомоядных и плотоядных.] и ночные бабочки, нескончаемо стрекотали надкрыльями гигантские насекомые, муравьи-бульдоги прожорливо скрипели челюстями, откусывая стебли злаков. В мозгу молотком стучали эти навязчивые звуки, тело горело от неведомого яда, который впрыскивали в вены мельчайшие существа, — и парижанин вдруг пал духом. О, эта гнетущая тоска бесконечной ночи… и опасения перед будущим, с его тревогами, западнями, опасностями… Если бы хоть рассвело! Так медленно вращается на небесной тверди Южный Крест[43 - Южный Крест — созвездие Южного полушария, по форме (расположению звезд) напоминающее крест. Более длинная «перекладина» почти точно указывает на Южный полюс.], заменяющий здесь Полярную звезду![44 - Полярная звезда — ближайшая к Северному полюсу; указывает направление на север и помогает ориентироваться на местности без помощи инструментов.] А эти великолепные, такие яркие южные созвездия вовсе не торопятся скрыться за невидимый горизонт! Молодой человек долго любовался незнакомыми ему звездами, потом протяжно вздохнул, откашлялся и сказал уже окрепшим голосом: — Довольно тосковать! Стыдись, Тотор, гражданин Парижа! Путешественник мужественно и энергично стряхнул с себя уныние. Что за темперамент у этого коротышки! А темперамент и воля — это уже кое-что! И посреди странного и дикого великолепия этой ночи, в одиночестве, которого не выносят даже самые храбрые, опять раздался звонкий, насмешливый молодой голос, который, бросая вызов неизвестности, запел ироничный, веселый куплет: «Не надо ныть, раз сам того хотел. Спасайся как умеешь!» Чары уныния распались. Но, кажется, в ночи, которая скоро кончится, человеческий голос разбудил эхо. Что это, иллюзия? Тотору показалось, что там, на западе, в ответ на его песенку послышался крик. Да, да! Вот вторично рвет застоявшуюся тишину душераздирающий зов. — Это Меринос, — сообразил парижанин, — вне всякого сомнения. Бедняга, похоже, в отчаянном положении. Как ему помочь? Вокруг темней, чем в печке! Мысль, что человек в опасности, а он не может прийти на выручку, была невыносима для Тотора. Встревоженный француз поднялся и, покинув свое убежище, рискуя свалиться в какой-нибудь овраг, пошел на голос. О, как медленно, с каким трудом пробирался он среди ветвей, древесных шипов и колючек, камней и ям! Крики сменились рвавшими душу жалобными стонами. Тотор ужасно боялся прийти слишком поздно: ведь на дорогу потрачено уже не меньше часа! — О, наконец-то рассвет! — обрадовался парижанин. Солнце позолотило вершины деревьев. Он бросился вперед, крича: — Мужайся! Я иду! Из-под усеянных золотистыми цветочками мимоз послышалась новая жалоба. Тотор нашел американца лежащим на спине, невидящие глаза уставились куда-то вдаль, лицо сводили судороги, в каждой руке несчастный держал по пучку травы, на губах виднелись изжеванные зеленые злаки, которых он не мог проглотить. — Ах, — прошептал Тотор, и его глаза увлажнились, — ему пришлось есть траву! Умирающий угадал, что подле него кто-то есть, и прохрипел: — Воды, Бога ради… воды. Несколько исполинских аквилегий красовалось неподалеку. В их широких листьях, наполовину свернутых рожком, Тотор заметил блестящую росу. Его самого мучила жажда, но, забывая о себе, он заботился только о Мериносе. Парижанин быстро срезал толстый черенок листа… В сухие, растрескавшиеся губы страдальца Тотор направил чистую струйку воды, и это оживило Мериноса. Его блуждающий взгляд посветлел и остановился на парижанине, который ласково улыбнулся ему. — Благодарю, еще… еще… — прошептал Меринос слабым голосом. Тотор опустошил целую лужайку. С бесконечной осторожностью он заботливо поил оживавшего американца. — Ну что, лучше? — спросил он его, улыбаясь. Меринос взял руку француза, лихорадочно пожал ее и шепнул со слезами на глазах: — Да, лучше… Благодарю… О, ты добр, очень добр! — Есть о чем говорить! Каждый делает что может… Побежденный Меринос не пытался ни удержать, ни скрыть слез, которые текли по его щекам. Бесцветным, дрожащим голосом он сказал: — Я думал, что умираю… А теперь хочется есть… ужасно хочется есть. — Бедняга, значит, ты ничего не нашел пожевать? — Ничего! — И ты голодал шестьдесят часов? — Я пробовал есть траву… да, да… траву. Готов был есть землю… О, как ужасно голодать!.. — Знаешь, мне совсем не скучно слушать тебя, но у нас найдется дело получше болтовни. У меня есть кладовка, а в ней несколько дюжин сырых яиц да еще две птицы, тоже сырые. Если ты ослаб и не можешь идти, садись ко мне на спину — у меня еще хватит силенок, чтобы отнести тебя. — Нет… просто дай мне руку. — Как хочешь! Поддерживая американца, Тотор довел его до своей стоянки. Тут Меринос, который в обычное время с отвращением отказался бы от такой невкусной, даже противной пищи, радостно закричал при виде съестного. Тотор едва успевал прокалывать одно за другим и подавать ему яйца. Единым духом всасывая жидкое содержимое и жадно обнюхивая скорлупки, Меринос тут же принимался за следующую партию. — Готово, осушил! — восхищенно заметил парижанин. — Недурная глотка! Гоп — и готово! Гоп! Только осторожней. Как бы несварения желудка не получить. — Еще, пожалуйста! — Нет, погоди… А то заболеешь. Нужно быть осмотрительным, старина! — Да, ты прав… Я точно голодное животное! Я мог бы есть, пока не лопну… А мне уже стало лучше, горло и желудок перестали гореть, не чувствую больше головокружения, которое мешало соображать… Силы возвращаются… Ты спас меня, дорогой Тотор! — Ты сделал бы то же самое на моем месте, дорогой Меринос. Да, кстати, если прозвище Меринос тебе не нравится, я буду звать тебя настоящим именем. — Ни за что! «Меринос» мне подходит. Отлично придумано, и вовсе не глупо — Меринос! Американец говорил просто, приветливо, потеряв надменное выражение лица, которое делало его таким несносным для окружающих. — Право, я был бы последним идиотом, если б обижался на остроумное, меткое прозвище. Жестокий урок, данный ему судьбой, по-видимому, принес свои плоды. По крайней мере сейчас. Но будет ли окончательным это превращение, особенно при неуемной, безумной гордыне, которую воспитали в нем слепая нежность богатых родителей и угодничество небескорыстных товарищей? Точно желая получить поддержку от нового друга, храброго, сильного и, как он только что убедился, доброго, всегда готового помочь, сын короля шерсти снова заговорил своим низким, на этот раз тревожным голосом: — А что же нам теперь делать? — Ба! — ответил Тотор. — Мы останемся по-прежнему робинзонами… и по-прежнему будем отвоевывать у судьбы скудное пропитание. — Ты думаешь, что «Каледонец» не придет за нами? — Он испарился… сгинул… улетел! Можешь справить по нему траур. Мы одни, совершенно одни, и должны полагаться только на свою смекалку. Нам придется, бедный мой Меринос, вести тяжелую, повседневную битву за жизнь. — Но ведь здесь, по соседству, должны быть поселки… или фермы, или просто хижины… люди, наконец! — О нет. Мы в центральной части западного побережья Австралии, то есть в самой пустынной части самой дикой страны в мире… Если здесь есть жители, то это каннибалы, а с ними лучше не встречаться. Мне что-то не хочется, чтобы из меня делали тушеное мясо с гарниром из сладкого картофеля[45 - Сладкий картофель (батат) — травянистое растение южных широт. Клубни используются в разнообразных пищевых целях.]. А что касается роскошной природы, ее великолепных деревьев и изумительных цветов, то они прекрасны, но почти совершенно бесплодны. Дичи тоже, считай, нет. Да и мой замечательный карабин «Хаммерлесс де Гинар» все равно остался на корабле. Из оружия у меня — только перочинный ножик. — Значит, нас ждут муки голода, жестокие, непрестанные? Неужели мы отучимся думать, дойдем до состояния животных, непрестанно отыскивающих добычу? — Не падай духом! Есть же еще восторг борьбы — я, например, его сейчас испытываю. Хочется одолеть неодолимое! — А мне нет, клянусь! Если опять предстоят такие пытки, какие я терпел шестьдесят часов, предпочту разом кончить счеты с жизнью. — Заткнись! Ты сумасшедший. Разве в наши годы можно добровольно дезертировать, без борьбы отказаться от такой восхитительной и возвышенной штуки, как жизнь? — Я нахожу ее ужасной, жестокой, невыносимой… — Ну нет, она скорее занимательна. Нас ждут невероятные приключения… Я так мечтал об этом! — Отец тратит двадцать пять тысяч долларов в день, и вдруг — такая нелепость: у меня, его сына, нет хотя бы жалкой котлеты или простой банки мясных консервов! — И все жалобы — из-за того, что тебе всего разок пришлось попастись на травке! Я знаю человека, прошу прощения, богаче тебя, который гораздо дольше пробыл ультравегетарианцем. — Кто же это? — Один малый, по имени Навуходоносор Второй, царь ассирийский. Он в течение семи лет ел одну траву. И Ветхий завет не утверждает, что это был шпинат с гренками. Такой шутке Меринос не мог не улыбнуться. Почти уже сдавшись, он добавил: — Тотор, ты смеешься надо мной! — Да никогда в жизни! Видишь ли, ты — американец, а твои сограждане — образцы инициативы, упорства, энергии… Будь же достоин их! Кто ты такой сегодня? Мериносик, нечто мягкотелое и бесполезное. Вот так, я тебе откровенно говорю. А раз ты все потерял, борись, пошевеливайся, думай, действуй! Не будь рохлей, не жалуйся на несчастья, а когда сможешь в течение дней и месяцев добывать из ничего хлеб насущный, то станешь человеком, настоящим человеком. — God bless![46 - Сохрани Господь! (англ.)] Ты прав! — вскричал американец, воспрянувший духом от этих суровых и мужественных слов. — Я так и поступлю! — В добрый час! Тогда мы объединим наши усилия и сотворим из ничего нечто замечательное. Прежде всего — чем мы богаты? Меринос порылся в карманах, вытащил платок, потом тонкий бумажник из змеиной кожи… В бумажнике — несколько визитных карточек и пачка банкнот, называемых американцами «green baks» — зелененькими, по их цвету. Набралось их на пять-шесть тысяч долларов. Значит, двадцать пять — тридцать тысяч франков. Тотор пожал плечами и воскликнул: — Вот уж действительно прихоть богача: вести в пустыне жизнь робинзона, имея целое состояние! — Но я предпочел бы всем этим долларам баранью ножку! — И я, конечно! Больше ничего нет? — Нет. — Спрячь в карман, эти деньги не принимают в ресторане «Волчий голод» и в гостинице «Под высокой звездой». — Не напоминай про голод! Я еще не наелся. — Месье Меринос, мне кажется, вы — джентльмен, у которого главный орган — рот! — Увы, это так, мистер Тотор! У моего отца десять поваров, и я — гурман с пеленок! — Скверная привычка, от которой бывает расстройство желудка и аппендицит[47 - Аппендицит — воспаление аппендикса, червеобразного отростка слепой кишки.]. — Теперь я поневоле сижу на диете. — Выдуй дюжину яиц, а я тем временем отправлюсь на разведку. — Я с тобой! Теперь уж мы ни на минуту не расстанемся. Вот только свяжу концами платок, соберу побольше яиц и унесу с собой на всякий случай. — Браво! Ты становишься образцовым робинзоном и начинаешь понимать, что такое предусмотрительность! Пока ты заботишься о втором завтраке, я срежу две палки — примитивное орудие дикарей, раз уж мы ими стали. Увидев красивую рощицу казуарий[48 - Казуария — одно из древнейших южных растений (дерево или кустарник).], характерную для австралийских пейзажей, парижанин выбрал два прямых ствола, срезал их на двухметровой высоте и сказал: — Таким замечательным посохам позавидовали бы и пилигримы и пастухи! Наелся? Пошли! На всякий случай Тотор прихватил с собой одну из придушенных накануне цапель. — Прекрасное получится жаркое, если сможем добыть огня. Юноши двинулись на запад, не приближаясь к реке, где мстительные голенастые птицы ревниво охраняли свои гнезда. Пройдя шесть-семь километров, путники увидели, что мангровые заросли с их хищными птицами и топкими болотами, укрытыми под травами и цветами, не заслоняют больше реку. Можно наконец подойти к воде и утолить жажду. Жара была невыносима, а вода глубока и кристально прозрачна. Тотору захотелось искупаться. Прямо одетым он погрузился в реку по пояс. Из осторожности, так как неизвестно, какие твари населяют здешние воды, француз не заходил далеко от берега. Не поплескался он и пяти минут, как нечто длинное, черное метнулось к нему из-под берега. Юноша крикнул: — Тут кто-то есть! Какая-то зверюга впилась в меня! Руку, Меринос! Тащи! Американец подбежал и с силой, удвоенной испугом, выдернул его из воды. Двухметровая, похожая на змею «зверюга» не выпустила добычи. Зажав в зубах брючную ткань, она яростно крутилась, извивалась, будто еще находилась в своей стихии. Пока парижанин беспомощно дрыгал ногой, не в силах освободиться, Меринос точным ударом палки оглушил пресмыкающееся. Оно ослабило наконец хватку и упало в траву. — Это змея, Тотор? А вдруг ядовитая? Парижанин ответнул штанину и со смехом ответил: — Больше страха, чем вреда. Зверюга просто прикусила подкладку вместе с кожей. Ну-ка, ну-ка, когда же ты успокоишься, чертова змея? Только не притворяйся! Сильным ударом дубинки юноша прикончил «зверюгу», которая дернулась в последний раз, разинув огромную пасть. — Так что же это такое? — спросил, успокоившийся, но заинтригованный Меринос. — Черт возьми, кажется, в этой стране угри[49 - Угорь — рыба, главным образом морская. Очень жирная и вкусная. Длина до 3 м, вес до 65 кг.] уж слишком свирепы! А этот весит, наверное, семь-восемь фунтов, и я буду не я, если мы его не съедим! — Сырым? — Жареным, будь я проклят! ГЛАВА 5 Как Тотор приготовил угря. — Соперник Вателя[50 - Ватель — знаменитый повар, который, видя, что на обеде в честь французского короля Людовика XIV (1638–1715) нет обязательного в меню рыбного блюда, покончил с собой в тот самый момент, когда рыбу привезли. (Примеч. перев.)] и Прометея[51 - Прометей — в греческой мифологии титан (великан), похитивший у богов огонь и передавший его людям, за что был обречен богами на вечные муки.]. — Деревья без тени. — С посудой, но без вилок. — Лук и стрелы. — Тотор всегда мечтал об этом! — Черные лебеди. — Новый подвиг Тотора. — Отправление. Уверенность Тотора поразила Мериноса и вызвала в нем как восхищение, так и страшный аппетит. Подумайте только! Вызвать из небытия божественную искру! Запросто создать стихию, которая была и останется самым замечательным завоеванием человечества, — огонь! И на нем поджарить большого malacopterygien apode, как выражаются натуралисты, или угря, как говорят обыкновенные смертные! Стать одновременно Вателем и Прометеем — вот на что посягнул мэтр Тотор, вот чем он сейчас, не откладывая, займется! У Тотора есть план. Есть и метод. Прежде всего Ватель и еще раз Ватель, потому что речь идет о кухне и о рыбе. Француз взял угря левой рукой за голову, а правой на уровне жабр сделал круговой надрез, отделил кожу и быстро стащил ее, вывернув как перчатку. Меринос, в начинающем рыжеть цилиндре, несвежем, мягко говоря, фраке, в лакированных, потрескавшихся туфлях, карикатурный в своей торжественности, со страстной заинтересованностью следил за действиями Тотора. И это понятно. Если попытка удастся, им уже не будет грозить голодная смерть. Парижанин вырезал из холодной, скользкой кожи во всю ее длину ремень, скрутил его, завязал по петле на концах, растянул изо всех сил и радостно объявил: — Пятьсот фунтов выдержит! Сносу не будет! — А что ты из него хочешь сделать? — спросил заинтригованный Меринос. — Это струна, которая станет смычком. — Хочешь сыграть на скрипке? — Может быть, только не сейчас. Тотор сделал маленькие зарубки на концах палки, согнул ее и закрепил на зарубках обе петли, которыми заканчивался ремень. Палка осталась согнутой благодаря стягивавшей ее тетиве. — Но это же лук! — вскричал Меринос. — Потом увидим… а сейчас это смычок, я же сказал тебе. Он уже приметил в чаще казуарии несколько упавших деревьев. Что свалило их? Старость, буря, молния? Они медленно разлагались на земле. Некоторые из них, с оголенными, сухими и рыхлыми стволами, сохраняли рассыпающуюся зернистой пылью и пропитанную смолой кору, напоминавшую пробку. Вокруг лежали сломанные ветви. Среди них Тотор выбрал кусок уже выпавшей из заболони[52 - Заболонь — слой древесины, лежащий непосредственно под корой, менее плотен, чем остальные слон.] сердцевины толщиной в палец, отрезал сантиметров сорок и тщательно заострил концы. Сделав это, он вырезал на ровной поверхности одного из лежавших стволов-исполинов маленькую дырочку, от которой на несколько сантиметров отходили лучами три желобка. — Как долго! — прошептал Меринос, который уже начал нервничать. — А ты знаешь, как сделать быстрей? — Мне кажется… я слышал, что достаточно сильно потереть одним куском дерева о другой, чтобы они загорелись. — О да, знаменитый способ путешественников по гостиным, описанный сочинителями того же толка! Попробуй сам… Три обеими руками, три долго и упорно, от этого вскоре с тебя пот ручьями потечет! Так вместо огня добудешь воду, но это — разные вещи… А теперь — начали! Тотор тщательно сгреб все мелкие стружки. Потом обернул вокруг палочки с заостренными концами тетиву, которая стягивала лук. Сбросив с ноги башмак, молодой человек упер его в свой живот, подошвой наружу. В подошву воткнул одно острие, а другой вставил в дырочку и наклонился, слегка давя на него. Так, подготовка закончена. Француз протянул руку к «смычку» и задвигал его туда и обратно. — Видишь? Движение смычка линейное, но оборот струны вокруг палочки превращает движение во вращательное и заставляет палочку крутиться то влево, то вправо, — пояснил он. Меринос смотрел как зачарованный. Нижнее острие из твердого дерева, которое крутилось в более мягкой древесине ствола, стало быстро нагреваться. Вжик-вжик! Задымилось… вжик-вжик… появились искры… пробковая пыль загорелась! Тотор отбросил свое приспособление, подгреб стружки к смолистой пыли и осторожно раздул огонь. Вот запылали и стружки! Тогда он стал подкладывать веточки потолще, и через пять минут запылал, заискрил, затрещал в сучьях настоящий костер. Тотор не скрывал радости: — Вот видишь, дорогой Меринос, не так уж и трудно! С такой штукой жизнь потерпевших кораблекрушение уже может считаться сносной, верно? Если бы отец увидел, он был бы доволен мной. — Тотор, — со всей серьезностью сказал Меринос, — как бы это сказать… ты грандиозен! — Всего-то! Грандиозен! Ой, помру со смеху! Но это еще не все, ты еще не такое увидишь. А теперь — за жаркое! В ближних кустах парижанин нашел две раздвоенные ветки, обрезал их, воткнул в землю слева и справа от костра, затем вырезал солидную жердь, заострил ее с одного конца, проткнул ею все тело угря, положил концы жерди на развилки и сказал: — Через часок у нас будет обед, от которого и банкиры не отказались бы. Вот если б еще посуда была! В Австралии деревья и кусты — вечнозеленые. Растения весь год сохраняют листву — потрясающей красоты убор странного, как бы поблекшего, цвета, от пыльно-серого до серо-голубого, который так удивляет европейцев. Однако каждые двенадцать месяцев происходит большое сокодвижение, а за ним следует полное опадение коры. Подобно пресмыкающимся и ракообразным, деревья в Австралии сбрасывают кору и как бы обретают новую кожу. Итак, в определенную пору стволы вдруг теряют свою «одежду», она опадает кусками, достигающими иногда колоссальных размеров. Вот и сейчас кора лежала в траве вокруг молодых людей и свисала со стволов гигантских деревьев семейства лавровых. В мозгу парижанина вспыхнула идея, и он воскликнул: — Посуда? Но вот же она! Только что не серебряная, но зато согнутая желобком, небьющаяся, с приятным ароматом! Молодой человек оторвал два куска, поднес их к носу и сказал: — Понюхай-ка, очень хорошо пахнет, лавровым листом. — Yes! Такая приправа при отсутствии соли и перца будет кстати. — Конечно, друг мой! По четыре фунта рыбы в миске перед двумя молодцами, сидящими в позе турка; клыков полон рот, вилка праотца Адама наготове — так еще можно жить. — Уже готово? — Почти. — Тогда за стол! Мне уже живот подвело! Взявшись за концы жерди, они сняли с огня дымящееся жаркое, которое потрескивало и аппетитно сочилось пахнущим жиром, и выложили его на кусок коры, но когда Тотор уже собирался приступить к дележке, Меринос остановил его: — Мы братья по приключениям и невзгодам, давай есть с одной тарелки. — Как хочешь, — ответил Тотор, решительно потянувшись к угрю всеми пятью пальцами. — God by![53 - С Богом! (англ.)] Как горячо! — Подуй. — Некогда! Рискуя обжечь язык, щеки и гортань, Меринос все ел и ел, проглатывал, снова кидался к блюду и без передышки снова принимался жевать с жадностью, которая напоминала о перенесенных им страданиях. Тотор, не уступая товарищу, доблестно, с тем же воодушевлением сражался с жарким. Один за другим куски исчезали так быстро, что через десять минут угря уже как не бывало! — Никогда в жизни так вкусно не обедал! — проговорил Меринос, губы и щеки которого лоснились от жира. — Дело в том, что у тебя никогда не бывало такого аперитива[54 - Аперитив — напиток для возбуждения аппетита.] перед едой, — заметил Тотор. — Теперь хорошенько запьем из реки, а потом подумаем о завтрашнем дне. Парижанин предусмотрительно испек в горячей золе яйца, принесенные с места ночевки, проткнув их перед этим с обоих концов, чтобы они не лопнули. Меринос, хорошо поев, устроился как можно удобней под деревом, чтобы спокойно переварить обед. Но вскоре он заворочался, потому что его неутомимый приятель принялся за новую работу. Тотор раздобыл на берегу реки, куда ходил на водопой, полдюжины сухих, прочных как бамбук, камышей и столько же длинных шипов, найденных в колючем кустарнике; затем обрезал тростник на расстоянии полутора метров, вырезал на одном конце паз, а на другом прикрепил шип. Прочно привязал острие к стеблю ремешком из кожи угря и победно воскликнул: — Вот, готово! — Что? — спросил Меринос. — Стрелы для моего смычка, провозглашаемого отныне луком. Вот увидишь, это получше карабина… которого нет! — В самом деле! А ты умеешь пользоваться луком? — Будь спокоен, в пятидесяти шагах даже навскидку не промахнусь. — Но это же замечательно! — Да ничего особенного! А без этого не стоило вылетать за борт! Меринос вздохнул: — Можно подумать, что ты счастлив нашей бедой… Неужто тебе по нраву эта суровая жизнь, которую мы урываем по кускам у враждебных обстоятельств? — Признаться, по сути… я не очень-то в этом разобрался… Прежде всего, это не скучно! А потом, может быть, это атавизм[55 - Атавизм — здесь: возврат к устаревшим взглядам, привычкам.], как сейчас говорят, но я всегда, еще на школьной скамье, мечтал стать путешественником, исследователем, робинзоном! И вот получилось! — Значит, ты ни о чем не сожалеешь? Не думаешь о горе родителей, которых внезапно известили телеграммой о твоей смерти? — Ну, отец-то поймет, что телеграмма — вранье! Он знает, что я в состоянии выкарабкаться из беды. А когда капитан «Каледонца» перешлет ему мое письмо — оно осталось в каюте, то станет хохотать, как кашалот[56 - Кашалот — один из видов китов. Длина до 20 м, вес до 70 т. Ценится прежде всего из-за наличия большого количества (до 8–10 %) особого жирового вещества — спермацета.], и поймет, что я с удовольствием странствую по Австралии. — А мать? — Мама знает, что отец возвращался отовсюду и что его сын поступит так же. Но что тебя беспокоит? Ты красен, как помидор, и дергаешься, как пескарь на сковородке. — Ищу хоть немного тени и не нахожу… У этих австралийских деревьев листья свисают вертикально, и солнце печет как сквозь решето… Мозги поджариваются! — С телячьими мозгами тут опасно: съедят! — А еще я должен признаться: у меня есть недостаток… — Только один? Ты скромен! — Но этот — прежде всего. У меня привычка, страсть к эфиру, бешеная, неутолимая… и отсутствие любимого яда заставляет меня страдать больше, чем все другое. — Как, в твоем возрасте! — Да понимаешь, все из дурацкого снобизма[57 - Снобизм — манеры, поведение, присущие людям пустым, склонным к рисовке, самолюбованию, мнимой значительности и к демонстрации поверхностной образованности (по смыслу приблизительно схоже с более распространенным словом пижонство).], подражания кому-то. Хотелось покрасоваться, вот и вдохнул этой отравы. От нее прямо заболеваешь, начинаешь снова, хочется еще, возникает привычка, а потом и страсть! — Похоже, от этого можно загнуться скорей, чем от опиума и спиртного. — Разве думаешь об этом, когда душа горит! Хуже лихорадки! Тут уж эту отраву подай, и точка! — Так что, ничем не спастись? — Можно — полным воздержанием. Но какие это страдания! Какие сверхчеловеческие усилия! — Не было бы счастья, да несчастье помогло! Ты вылечишься поневоле, потому что в этих краях аптекари не водятся. — Да, несомненно! Я вылечусь вопреки самому себе. У меня не хватило бы решимости! О Тотор, друг мой, как я страдаю! — После такого обеда не страдают. Вот если ешь, как птичка, найдется птицеед и сожрет тебя из сострадания. Как и все токсикоманы[58 - Токсикоман — человек, подверженный пристрастию к наркотикам, наркоман.], Меринос резко переходил от депрессии[59 - Депрессия — подавленное, угнетенное психическое состояние.] к взрывам веселья. Он судорожно захохотал, едва выговорив: — Как, нечестивец, ты еще способен играть словами? — И не жалею, потому что рассмешил тебя… А теперь ляг под этот куст и постарайся заснуть, это лучше всего поможет. Кризис миновал. Совет друга не пропал даром: молодой человек послушно погрузился в оздоровляющий сон. Так длилось до самого заката. Тотор, который тоже слегка вздремнул, вскочил, услышав резкое хлопанье крыльев. Полдюжины огромных птиц опустились в маленький заливчик, где таким странным образом был пойман угорь. Парижанин узнал в них черных лебедей, орнитологическое[60 - Орнитологический — относящийся к птицам (изучение, разведение и проч.).] чудо Австралии. Никого не опасаясь, они, никогда не видевшие людей, величественно плыли по реке, беззаботно резвясь, ныряли, погружая в воду змеиные шеи, над которыми красовались гордые головы с длинными кораллового цвета клювами. — Ей-богу, — размечтался Тотор, — каждый из них весит двадцать фунтов, будет что лопать дня четыре. Придется одного добыть! Осторожно и ловко он взял лук и приложил стрелу. Медленно, незаметно присел и прицелился. Дистанция — всего двадцать пять шагов… С бьющимся сердцем, боясь, что Меринос проснется и спугнет птиц, парижанин натянул тетиву… Миг — и стрела со свистом улетела. Резкое движение обратило в бегство великолепных пернатых, которые шумно поднялись в воздух. Но один лебедь остался на месте! Проткнутый насквозь, он закрутился, упал навзничь, задергал длинными перепончатыми лапами, такими же красными, как клюв, и упал на берег. Охотник испустил победный клич, от которого Меринос вскочил на ноги. В несколько прыжков Тотор подбежал к берегу, схватил за шею издыхающую птицу и, с луком в одной руки и добычей в другой, сплясал бешеную джигу, ну точно как индеец команчи[61 - Команчи — немногочисленное индейское племя на юго-западе Северной Америки.]. Парижанин радостно кричал: — Вот видишь, вот видишь! Это и есть настоящее: жизнь робинзонов на пустынном берегу, исследование неизвестных земель! Такое и с отцом редко случалось! А какой пир мы устроим, какой пир, мой император! Заразившись этой буйной горячностью, Меринос пританцовывал, тряс руками и кружился, восклицая: — Splendicle! Beautiful! Wonderful! Гип-гип-ура Тотору! Totor for ever![62 - Чудесно! Прекрасно! Изумительно!.. Да здравствует Тотор! (англ.)] — Спасибо, старина! У тебя замечательно получается, особенно в цилиндре и фраке! А теперь — к делу. Сейчас я ощиплю эту еще теплую птаху, нанижу ее на вертел, поджарю, как покойника угря, и мы поужинаем при свете костра. — Золотые слова, друг Тотор! — А завтра утром отправимся делать открытия. Сверкающее, как огонь в горне, солнце опускалось в океан. Быстро наступала ночь. Костер был разожжен, вертел снова установлен, и вскоре великолепное жаркое, облизываемое языками пламени, стало уже потрескивать. Друзья с интересом следили за серьезной кулинарной операцией, длившейся два часа. Затем, в огненных отсветах, которые окрашивали в пурпурный цвет листья и ветви, Тотор и Меринос торжественно приступили к праздничному блюду. Утром, когда начинающие робинзоны набросились на угря, это было обжорством голодающих, вынужденных удовлетворить свою самую насущную потребность. Но неторопливое поглощение лебедя вечером — это уже пиршество гурманов. — Вот если бы еще и щепотка соли с горбушкой хлеба! — сказал Меринос со вздохом, в котором смешались сожаление и блаженство. — А я предпочел бы получить накомарник! — ответил Тотор, видя тучи танцующих перед огнем москитов. Желание спать еще не свалило парижанина с ног, и он готовился к завтрашнему маршруту. Среди обломков коры нашлись достаточно тонкие, которые можно было легко сгибать. Тотору удалось превратить один такой обломок во что-то вроде грубой, но прочной корзины. У него еще остался большой кусок угревой кожи, от которой наш изобретатель отрезал ремень, сделав дужку для корзины. Затем молодой человек уложил в эту посудину роскошное жаркое. Он рассчитывал на несколько дней сытой жизни и, как человек хорошо поработавший днем, заснул сном праведника. Меринос уже опередил его на пути в страну сновидений и громко храпел. Друзья проснулись, когда вершины невысоких гор на востоке заблестели в первых лучах солнца, и торопясь проглотили несколько больших кусков жаркого. Тотор показал на горы и объявил: — Идти нужно вон туда! — All right![63 - Хорошо! (англ.)] — кивнул Меринос. …Обильная еда придала им сил, и юноши, как хорошие скороходы, пройдя шестьдесят километров, поднялись на вершину горной цепи. Крик удивления и восхищения невольно вырвался и у того, и у другого. ГЛАВА 6 У антиподов. — Синева. — Дорога в Ребурн. — Землетрясение. — Его последствия. — Наводнение. — На дереве. — Отставшая кора. — Плот. — Во тьме. — Десять лье в час. — Пустыня. — Соленая вода. — Озеро. — Повешенный. Австралию можно сравнить с тарелкой для бритья, ибо, как в шлеме Мамбрина[64 - Мамбрин — в романе испанского писателя Мигеля де Сервантеса (1547–1616) «Дон Кихот» (1605–1615) упоминается волшебный шлем Мамбрина, который на самом деле был обыкновенным медным тазиком.], ее центральная часть — впадина, берега же образуют приподнятый край. Средняя высота впадины колеблется между ста — семистами метрами, а высота борта достигает на юго-западе приблизительно двух тысяч метров (Маунт-Кларк). Весьма своеобразная конфигурация, и она служит причиной геологических явлений, о которых будет рассказано позже. Все знают, что этот континент, расположенный в Южном полушарии, простирается между 10 градусами 39 минутами южной широты и 110 градусами 45 минутами и 150 градусами 56 минутами восточной долготы; что поверхность его к югу от Азии равна восемнадцати Франциям. Известно также, что наибольшая его длина с востока на запад превосходит восемьсот лье; ширина, с юга на север, достигает шестисот пятидесяти лье, а поверхность равняется приблизительно пяти миллионам пятистам тысячам квадратных километров[65 - В романе приведены не совсем точные данные о географических координатах, длине, ширине, площади поверхности Австралийского континента. Кроме того, автор несколько односторонне излагает причины и обстоятельства экономического развития страны.]. Английская колония, существующая всего столетие, Австралия сегодня — одна из самых богатых стран земного шара благодаря изобилию ее недр, упорной работе жителей и их несравненному умению вести дела. Но страна эта населена еще не так, как требуют ее пространства. Только в восточной части, где жителей больше, расцветают замечательные города, неслыханная роскошь которых идет рука об руку с утонченной цивилизацией. За исключением некоторых пунктов на южном и юго-западном берегах, где колонизация также движется гигантскими шагами, остальное пространство Австралии — можно сказать, две ее трети — пустыня. Там есть районы размером в две Франции, пока совершенно не исследованные! Встречаются каменистые, песчаные или зеленые пустыни; великолепные, странные и бесплодные леса; чудесные, сказочные, полные цветов уголки и пугающе бесплодные районы, в которых даже туземцы не могут жить! Это край странностей и парадоксов, где наши устойчивые привычки ежеминутно опрокидываются ни на что не похожей природой. Что же вызвало у молодых людей возглас удивления и восхищения? Они только что взошли на гребень прекрасных лесистых гор, на вершине которых росли лишь кусты да исполинские травы. — Да это настоящая сине-голубая симфония! — вскрикнул Тотор, указывая широким движением руки на необозримую равнину, реки, леса и луга. Действительно, под ногами колыхалась нежно-голубая трава, совсем прямая, с серыми метелками. Этот сочный злак, кстати любимый корм овец, так и называют синей травой (blue grass). Цветовую гамму усиливали камедные деревья, blue gum, висячие листья которых издавали сильный аромат, истекая светло-лазоревым густым соком. Виднелись также кроны blue wood с копьевидными сизыми листьями, с изнанки отливавшими серебром. Подальше — древовидные злаки с оловянно-синими стеблями, бледно-розовыми цветами, источавшими легкий аромат розы. Они соседствовали с дикими индиго — цветы казались роем мелких голубых бабочек. Кое-где красовались деревья герани, исполинские ирисы аметистового оттенка. Листья их, отливая сталью, торчали, как поднятые сабли. Дальше все сливалось в неоглядную лазурь, тут и там прорезанную резкой синевой рек; вдали тонкая дымка становилась у горизонта неотличима от небесной голубизны. — Что за странный пейзаж! — сказал Меринос, вытирая вспотевшее лицо под странноватым здесь цилиндром. — Неужели вся Австралия такая? — Конечно нет; только некоторые области, хотя, по правде говоря, голубой оттенок преобладает всегда там, где есть зеленая растительность. — А причина? — Климат, вода, почва… Кто его знает! Но довольно. Осмотримся и постараемся найти или жилье, или дорогу на восток, к поселениям. — К каким? — Ближайший город, вероятно, Ребурн. — Далеко? — Думаю, километрах в трехстах… если только дерево не слишком отнесло нас в ту ночь, когда мы оказались в воде. Кажется, это река Де Грей-Ривер[66 - Де Грей-Ривер — река в западной части Австралии. В жаркое время года пересыхает, превращаясь в цепь озер.], но я не слишком уверен. — Так ты знаешь географию? — Немного. Но достаточно, чтобы дать солидную промашку. — Все же, наверное, ты прав, это и есть Де Грей-Ривер! — Помнится, она описывает гигантское кольцо, как и эта река, которая течет с юга на северо-восток, потом отклоняется на север и в конце концов поворачивает на запад. А Ребурн должен находиться в трехстах километрах от ее устья. — Достаточно! Давай спустимся на равнину и, ориентируясь по солнцу, постараемся отыскать этот город… Дней через двенадцать доберемся до цивилизации. — Проект, кажется, разумный. Устроим лагерь пониже, дождемся ночи, поспим, а завтра утром отправимся в путь. Быстрый спуск, стоянка среди трав, обильный ужин, чудесная ночь, крепкий сон — все прекрасно. На заре легкий завтрак и снова в путь. Трудный переход до полудня. Все более душил зной, пекло солнце и обжигал воздух. Туфли Мериноса трещали по всем швам. Брюки его, уже повидавшие виды, обтрепались снизу, а белье приобрело неожиданно красивую буланую масть[67 - Буланая масть лошадей — светло-желтая.]. Измученные молодые люди наконец упали к подножию громадных деревьев из породы тех австралийских пробковых дубов, которые особенно широки у основания. Путники обглодали косточки черного лебедя, хотя мясо уже начало припахивать. Несмотря на свою выдержку, Тотор больше не пытался шутить. Меринос бормотал что-то печальное; оба заснули, чувствуя себя совсем разбитыми и измученными. Их разбудил ужасный грохот. Неслыханное зрелище предстало перед ними. Повсюду деревья будто ожили и закружились в бешеном танце. Ветви-руки в немом отчаянии трепетали, качались, взлетали ввысь, хлестали воздух… Стволы гнулись с треском терзаемой древесины, — какие-то чудовищные, невидимые силы закручивали их в спираль. Через несколько секунд вращательное движение повторялось в обратном направлении, сбрасывало кору и рвало древесную ткань с треском перестрелки. И в то же время — ни малейшего ветерка. Воздух был абсолютно спокоен, а знойное солнце палило нещадно. Молодые люди вскрикнули, им показалось, что не только древесная, но и земная кора кружится под их ногами. Вскочив, оба также попали под власть центробежной силы — она закрутила и отбросила их в сторону метров на пять-шесть. Наконец они почувствовали, что почва задышала с новой силой, словно собираясь расколоться, а толчки стали сопровождаться ужасной подземной канонадой. Это длилось секунд пятьдесят или шестьдесят, всего одну нескончаемую, трагическую минуту, когда казалось, что все проваливается в тартарары. Как конькобежцы-новички, они вытягивали вперед руки, ошеломленно всматриваясь в окружающее и балансируя на земле, которая вдруг вновь стала твердой. Надолго ли? — Похоже, что природа взбесилась, синий черт побери эту синюшную природу! — энергично выразился парижанин. — Да уж, — откликнулся Меринос, — это землетрясение выдающееся, как у нас в Америке говорят. — Голова еще кружится. Мне дурно… Забавно все же, что дрожит-то земля, а получается — морская болезнь! Молодые люди посмотрели на еще трепещущие деревья, из которых многие были настоящими исполинами, и Тотор добавил: — Ну и вид! Ветви перепутаны, кора болтается, как парус… — А погляди, какие громадины! Они похожи на секвойи, наши родные исполины. Настоящие небоскребы! Еще немного, и они бы рухнули, раздавив нас, как майских жуков. — Будем надеяться, что этого уже не случится… — Да, слава Богу, все кончено… Но не успел янки договорить, как тишину, наступившую после грохота природного бедствия, прорезал рев водопада. Мощный порыв ветра донесся со стороны близкой реки, как будто нечто могучее, неотвратимое, отталкивало слои перегретого воздуха. Это была мчавшаяся со скоростью галопирующей лошади громадная волна. Пенясь, начисто приминая траву, брызгая на деревья, она хлынула в долину. — Извольте видеть! Запуск всех фонтанов, да еще без предупреждения! — крикнул парижанин. — Ну можно ли тут быть спокойным? Ах, мой арсенал[68 - Арсенал — здесь: запас вооружения.] уплывает!.. Молодой человек быстро поймал свой лук и стрелы, подхваченные течением. А корзина с остатками лебедя так и исчезла, унесенная, как перышко, потоком. Вода сразу дошла до колен молодых людей и продолжала стремительно подниматься. Бегство было немыслимо, оставалось лишь одно средство не утонуть. — Нечего стоять! — крикнул Тотор. — Нужно последовать примеру моего земляка, медведя Мартена в Ботаническом саду. — Что? — спросил, недоумевая, Меринос, которого ставили в тупик некоторые выражения товарища. — Ах да! Ты же не парижанин и не знаешь… Лезь на дерево. Скорее… я за тобой! Нижние ветви огромного пробкового дуба свешивались почти до земли. Меринос схватился за одну из них и быстро поднялся на толстый сук. Когда американец уселся, Тотор передал ему лук со стрелами, сам залез на ветку и сказал: — Теперь мы в безопасности, хотя бы временно! Пусть себе вода поднимается, мы последуем ее примеру. — Удивительные вещи происходят, — воскликнул Меринос, тонкосуконные панталоны которого продрались еще в одном месте, — невероятные, поразительные! Приключения прямо преследуют нас! — Да, и все потому, что река изволила подняться со своего ложа и решила пошляться. — Лучше бы ей остаться на месте, как подобает порядочной реке, а то получается shocking… indeed shocking[69 - Отвратительно, в самом деле отвратительно (англ.).], — проговорил янки. — Согласен, но, наверное, ее вынудили подняться. — Кто? Как? Почему? — Землетрясение! Это оно уничтожило ее берега, изменило течение. — Ты, вероятно, прав, — согласился Меринос. — Бедствия не приходят в одиночку! А вода-то продолжает прибывать! — Ну так последуем примеру медведя Мартена и залезем повыше, — предложил Тотор. Они так и поступили и, надеясь, что вода перестанет подниматься, отметили на стволе ее уровень. Но наводнение вовсе не прекращалось, а, напротив, увеличивалось с ужасающей быстротой. Через час глубина потока дошла до пяти метров, и молодые люди, несколько утратив свою уверенность в благополучном исходе, стали беспокоиться. Вдобавок ко всему пробковое дерево, пострадавшее от землетрясения, зловеще потрескивало. По временам Тотор и Меринос чувствовали, как оно качается на корнях, уже расшатанных подземными толчками и подмываемых водой. Еще часа четыре — дольше ему не простоять! В довершение несчастий близилась ночь. Что будет с ними, если дерево рухнет в темноте? — Есть одна мысль, — сказал Тотор, повесив лук через плечо и привязав к его тетиве пучок стрел. — Выкладывай свою идею, — ответил Меринос, который абсолютно уверовал в изобретательность парижанина. Довольный, что друг полностью доверяет ему, Тотор продолжал: — Видишь кору, которая свисает с нашего насеста? Это пробка, и пробка первосортная. — Охотно верю на слово. Неужто ты вздумал торговать пробками для бутылок? — Не шути. Хоть ты и американец, но практичности в тебе ни на грош. — Но я же учусь у тебя! — О, низкий льстец! Вон, видишь, во время землетрясения от ствола отделился кусок коры, длиной метров в шесть-семь, шириной — в два. Толщина — не меньше пятнадцати сантиметров. Настоящий плот, и заметь, он еле держится. Если хорошенько дернуть, отвалится совсем. — Понял… Пробка упадет в воду, в которую уже погрузилась на добрую треть, и поплывет… — Nec mergitur![70 - Девиз на гербе города Парижа: Fluctuat nec mergitur — зыблема, но не потопима (лат.) — (Примеч. перев.).] Как ладья с герба моего родного Парижа… Она выдержит десять таких молодцов, как мы… Усядемся в неразбиваемую, непотопляемую лодку и отдадимся на волю волн и случая. — Отлично сказано; за дело, да поскорей… В этом наше спасение! Молодые люди встали на ветки, на которых прежде сидели верхом. Оба схватились за край коры и стали изо всех сил одновременно дергать ее. — Трещит, трещит! — радовался парижанин. — Еще взяли! Меринос вскрикнул. Он не так твердо держался на ногах, как заправский моряк Тотор, да и обезьяньей ловкости у него не было. Поскользнувшись, американец потерял равновесие и упал. — Хватайся, держись! — крикнул француз, мечась как бесноватый. Меринос не выпустил из рук коры, и рывок его падения окончательно сдернул со ствола ее громадный пласт. Вожделенный «плот» отвалился и исчез в брызгах и водовороте пены. Молодые люди последовали за ним, потом быстро вынырнули. Тотор оказался прав. Обломок выдержал бы и десятерых. Схватившись за края, они в конце концов уселись на нем. — Уф! Все в порядке, не зря трудились! Видишь, Меринос, какая плавучесть! — Да, жаль только, что у нас нет ни весла, ни багра, ни шеста, ничего, чтобы управлять плотом. — Приспособлений маловато, — согласился Тотор, — но будем мужественны. Хотя дела не блестящи, а все же куда-то плывем, и то хорошо! Правда, в сидячей ванне, где даже скамеечки нет! — Подумаешь! Промокнем чуть больше, чуть меньше — какая разница! Конечно, этому обломку далеко до моей яхты «Морган». Представляешь, — четыре сотни лошадиных сил в паровой машине. Паруса, бело-золотая корма, кают-компания отделана кленом и палисандром![71 - Палисандр — дерево, из которого изготавливают дорогую мебель, музыкальные инструменты, разные поделки.] Первоклассный экипаж — двадцать пять человек! — Черт возьми! Согласен, что мы с тобой — не на увеселительной прогулке. Но мы все же движемся, смотри! Плот, который несколько раз развернулся, теперь плыл между полузатопленными деревьями. Легкое течение подхватило его, и он медленно скользил под ветвями, иногда задевая стволы, но не опрокидывался. Благодаря устойчивости, объясняющейся его весом и размерами, молодым людям не грозила ежеминутная опасность упасть в волны. Мало-помалу скорость увеличивалась, плот вошел в большой лес, постепенно редевший, и наконец выплыл на залитую водой, простиравшуюся до бесконечности равнину. — Куда же мы направляемся? — размышлял Тотор, глядя на солнце, исчезавшее за горами. — Вот это да! Кажется, на восток! — Значит, в глубь страны? — Конечно! Иными словами, уходим от Ребурна и цивилизации. — Ужасно! Положение осложняется! — Да и темнеет… Где же мы пристанем? — Где повезет. Минут через десять мрак накрыл всю округу. Плот, подхваченный, как соломинка, сильным течением, несся неизвестно куда. Молодые люди прижимались друг к другу, сидя по-турецки на морщинистой коре, и вслушивались в страшный грохот наводнения, поглощающий все остальные звуки. Они мчались по водной глади, в которой дрожали отражения звезд, стрелой проносились мимо каких-то черных глыб. Им поминутно казалось, что их «плот», того и гляди, налетит на скалы, попадет в стремнину водопада, будет сброшен в бездну. Так, в предсмертной тоске, проходили мучительные часы. — Черт побери! Мы идем со скоростью больше десяти лье в час, — заметил парижанин, — должно быть, попали в лапы дьявола или скоро к нему прибудем. — Ну и хорошо! Лишь бы скорее кончилось. Хватит с меня, не хочу болтаться словно щепка, сил больше нет, ноги свело, в желудке урчит от голода. Не глупо ли все это? Лучше уж сразу на дно… — Как, ты еще недоволен? После такого-то букета приключений? Чего же тебе еще надо? Я так в восторге — иду по славным следам отца! Потерпи чуток… Скоро рассветет, оглядимся, где мы, тогда попытаемся пристать и поищем еды. — Хотя бы хорошую сигару, чтобы перетерпеть, — проговорил Меринос. — А мне хотелось бы еще и картошки слопать. — Опять ты надо мной смеешься, — заметил американец. — Ничуть. Я только говорю о своих вкусах, — отозвался Тотор. — Но вот и солнце… О сияющее светило! Привет тебе и благодарность! Ага, — перемена декораций! Действительно, местность совершенно изменилась. Наводнение окончилось. Его шум, впрочем, прекратился еще раньше. Плот мчался по узкому, быстрому и глубокому потоку, который окаймляли скалы, выступавшие из красного песка. Справа и слева тянулась унылая равнина без зелени, без цветов и птиц. Видны были лишь выжженные солнцем травы да редкие карликовые кусты с пожухлыми листьями. — Невесело, — заметил разочарованный Тотор. — Настоящая пустыня, в которой мы умрем от голода, — проворчал Меринос. — Во всяком случае, не от жажды, — ответил Тотор. Говоря это, он протянул руку и зачерпнул горстью прозрачную воду, но тут же выплюнул ее с гримасой отвращения. — Да она соленая, как в море! — Видишь! Ни воды, ни плодов, ни дичи, ни корней. Нам конец, — сказал Меринос. — Погоди, на паникуй. — Чего же ждать? — А лук и стрелы, которые издали придают мне сходство с Аполлоном, богом искусств и охоты? Я берусь наполнить наши кладовые… Вдруг плот начал раскачиваться и зарываться носом. Берега сузились. Течение становилось все быстрей, и вскоре друзей внесло в ущелье. — Держись! — крикнул парижанин. — Тут придется нелегко! Пробковый плот стрелой летел по теснине. Тотор и Меринос чувствовали, как он обламывается на невидимых острых камнях, но все же проскальзывает, обходя самые опасные места. Вдруг они выплыли в чудесное ярко-синее озеро. Течение понесло их к берегу. Невдалеке от воды возвышалось дерево необыкновенных размеров. Одно-единственное. Измученный, мокрый Тотор поднялся, готовясь прыгнуть на берег, взглянул на дерево и вдруг сказал: — Эй, Меринос, успокойся!.. Мы в цивилизованной стране — на дереве повешенный! ГЛАВА 7 Неизвестная жертва. — Муравьи-солдаты. — Пуговицы американского портного. — Пересмешник. — Обезоружены, — Съедобная кора. — Неприятное пробуждение. — Мистер Пять и мистер Шесть. — Обвинены в убийстве. — Удар кнутом. — Живыми или мертвыми! Тотор и Меринос спрыгнули с плота. Спины ломило. Разминая сведенные ноги, они, шатаясь, подошли к очень странному дереву, сам вид которого изумил их. Представьте себе громадную глиняную бутылку[72 - Австралийские поселенцы называют это дерево бутылочным. (Примеч. авт.)], высотой в семь-восемь метров! «Бутылка» стояла на желтом песке. Суженная у основания (метра два в диаметре), она расширялась в середине, снова делалась ýже и образовывала «горлышко», от которого во все стороны расходились ветви этого великолепного представителя флоры. Серая кора казалась гладкой, и по ней струился сок. Капли блестели на солнце, как россыпь драгоценных камней. Несмотря на неважное состояние духа и тела, Тотор, конечно, не преминул бы отпустить какую-нибудь шутку по поводу сего феномена[73 - Феномен — редкое, необычное, исключительное явление, событие.] австралийской природы, чудеса которой неисчислимы. Но всегдашний насмешник, готовый смеяться даже над самим собой, застыл, опустив голову. Его сердце сжалось при виде повешенного, и он тихо прошептал: — Несчастный, несчастный… Не менее взволнованный Меринос был потрясен до глубины души. Ему казалось, что существует какая-то таинственная связь между ним и этим безвестным страдальцем, давно, впрочем, уже отстрадавшим свое. Взяв друга за руку, американец сказал: — Это преступление, отвратительное преступление. Мало того что его повесили, так еще головой вниз! Они подошли ближе. Несчастный и в самом деле был подвешен за ноги. Толстая цепь стягивала его лодыжки, а массивный железный штырь через два звена с силой вбит в ствол. Утонченно жестокие палачи сделали так, чтобы голова обреченного касалась земли. Должно быть, он вставал на руки, приподымал затылок, отчаянно борясь с приливом крови — а нестерпимая боль обручем сжимала его мозг, раскалывала череп… — Уйдем! Не могу больше… — пробормотал Меринос. — Ну-ну, успокойся, — ответил ему парижанин. — Держись! — А что ты хочешь делать? — Хотя это ужасно, но следует осмотреть платье несчастного. Может быть, найдем какие-нибудь указания, бесценные и для его родных, и для правосудия, а потом постараемся руками выкопать ему в песке могилу… Ах, нет… его невозможно снять. Еще раз осмотрев цепь и штырь, француз страшно побледнел. В толстой коре бутылочного дерева ножом были глубоко вырезаны слова: «Смерть предателям», буквы «Б. Р.», а ниже — пятиконечная звезда. — Это подпись бандитов, которые хладнокровно отомстили таким ужасным образом, — сказал Тотор. — Но мужайся, друг! Дрожащей рукой француз дотронулся до платья мертвеца. Изящного покроя сероватый костюм, на ногах — шелковые носки… Богатый турист? Белые руки тонки, ногти ухожены… Похоже, что смерть наступила не более трех дней тому назад. Тотор осмотрел карманы несчастного, но не нашел ровно ничего. — Убийцы все вытащили, — сказал он. — Взглянем на его лицо, — предложил Меринос, немного овладевший своими нервами. Голова жертвы была полузасыпана песком — виднелся только затылок. Короткие рыжеватые волосы… Парижанин приподнял тело, повернул его и вскрикнул от ужаса: лица… не было. Целая армия ужасных плотоядных насекомых бросилась врассыпную. Австралийцы называют эти прожорливые создания «soldiers emmets», муравьями-солдатами. Сантиметра в два длиной, с красным щитком, голубоватым брюшком, они впрямь напоминали солдат: шли вперед сомкнутыми рядами, шевеля челюстями, острыми, как кусачки. Времени, похоже, они не теряли, о чем свидетельствовали проделанный ими подземный ход и уже исчезнувшее лицо жертвы. — Мы ничего не узнаем, — печально заметил Тотор. — А впрочем… Гляди-ка: на пуговицах — фирменная метка портного: «Диксон и Вебер»… — Не может быть! — вскрикнул потрясенный Меринос. Приподняв свой некогда роскошный жилет, который час от часу приобретал все более жалкий вид, он показал парижанину пуговицы, на которых читалось то же: «Диксон и Вебер, Нью-Йорк». — Удивительно, — продолжал он. — Диксон и Вебер — лучшие портные в Америке. Они шьют только на избранную публику и дерут бешеные деньги. Так что этот джентльмен наверняка выдающийся гражданин моей страны. А элегантная тройка — не самый обычный наряд в ужасной пустыне! Подавленные всем увиденным, молодые люди несколько минут стояли неподвижно. Наконец Меринос, прервав тягостное раздумье, первым нарушил молчание: — Что же нам теперь делать? Сознаюсь… к своему стыду… мне смертельно хочется есть… — У меня так живот к спине прилип! — сказал Тотор. В это время над их головой среди ветвей раздался мрачно-иронический смех. «Ха, ха, ха!» — звучало в ветвях. Кажется, кто-то насмехался над людьми и их несчастьем. Тотор взглянул вверх и увидел крупную серовато-коричневую птицу с хохолком, торчащим как пакля, и уродливым клювом. Птице, впрочем, было не до людей: она пожирала громадную зеленую ящерицу. — Ха, ха, ха! — заливалась отвратительная хищница, разрывая на части рептилию[74 - Рептилии — пресмыкающиеся, класс позвоночных животных, включающие ящериц, змей, черепах, крокодилов и др.]. Та отчаянно извивалась в ее когтях. — Что за безобразное создание! Туда же, насмехается! Ну погоди, мерзкая курица! — воскликнул Тотор. Он даже не подозревал, насколько прав: «курица» действительно была кошмарной птицей. Друзьям довелось увидеть австралийского пересмешника[75 - Пересмешники — птицы отряда воробьиных, длина 20–30 сантиметров. Хорошо поют, копируют различные звуки.] — злого гения здешних пустынных мест. Раскаты его мрачного хохота нередко отдаются в ушах несчастных, умирающих здесь от голода. — Противный голос, скверные перья, но, может быть, из нее выйдет недурное жаркое? — прибавил парижанин. Он нагнулся, чтобы поднять лук и стрелы, которые положил у подножия, и вдруг вскрикнул от ярости: — Я обезоружен… И уже не могу развести огонь! — Неужели? Вот незадача! — Хуже: бедствие! — Но что случилось? — спросил Меринос. — Муравьи накинулись на тетиву — ведь она, ты знаешь, была из кожи угря! Вот они ее и сожрали. Мой лук теперь — просто палка! — Что же будет с нами? — печально спросил американец. — Ба! Придется затянуть пояс потуже… Разве случайно найдем что-нибудь съестное. — Ах, опять страдать! Ужасно — постоянно ощущать пустоту в желудке. Никогда прежде я не знал этой пытки. — А сколько людей терпят ее? — заметил Тотор. — О, эта милостыня, которую рассеянно суют горемыкам! О, кусок хлеба, который так чудесно «лечит» от голода! — А я, как беззаботный и пресыщенный дурак, не хотел и слышать о благотворительности… Тотор, если я спасусь, вокруг меня никогда не будет голодных! — Представляю, какую ты задашь работу отцовским поварам, — сказал Тотор. — Я теперь понимаю обязанности богатых относительно неимущих! Слушая товарища и покачивая головой в такт его словам, Тотор в то же время машинально наблюдал за исполинскими муравьями. Теперь эти прожорливые насекомые напали на кору дерева-бутылки. Парижанин видел, как они жадно поглощали сок, сочившийся изо всех трещинок и тонких стружек, вырванных их челюстями. Взяв пальцем одну из полусгустившихся капель, Тотор лизнул ее — и нашел, что вкус довольно приятный. Вынув из кармана нож, он проговорил: — А почему бы и нет? Находчивый француз быстро вырезал квадратный кусок коры, толщиной сантиметра в три. Она была мясиста, нежна, сочна. — Смотри-ка ты! Желтая, как репа… а пахнет шампиньонами! Юноша смело поднес кору ко рту и съел ее. — Берегись! — тревожно вскрикнул Меринос. Кто боится, останется ни с чем… И потом, все равно от чего-нибудь да придется умереть! Впрочем, чем позже, тем лучше. За первым ломтем коры последовал второй, и Тотор произнес довольным тоном: — Прямо райская еда! А заодно — и питье… Попробуй-ка! Меринос больше не колебался. Он схватил влажный, истекающий соком кусок и принялся за него с жадностью обезьяны, похрустывающей сахарным тростником. — Еще, еще! Она восхитительна, — сказал Меринос, — я съел бы все лохмотья с этого дерева! Снимать кору стало гораздо легче. Тотор, не теряя времени, отдирал большие куски. Они легко отделялись от ствола — достаточно было сделать круговой надрез. Получались большие тартинки[76 - Тартинка — бутерброд.], быстро исчезавшие в желудках голодных юношей. — Ха, ха, ха! — смеялась «мерзкая курица», пожиравшая ящерицу. Набив рот, Тотор и Меринос лишь пожали плечами: наплевать им на ироничные крики зловещей птицы! Наконец-то у них есть пища! И они поглощали ее как голодные звери, забыв о повешенном. Каким лакомством казалась им кора, все равно — ядовитая, не ядовитая! Так прошло около получаса. Утолив голод и жажду, Тотор и Меринос почувствовали усталость. Еще бы! В течение тридцати часов они не смыкали глаз, а последняя ночь на пробковом плоту была особенно изматывающей. Отыскав место в тени, бедняги легли на горячий песок и тотчас же заснули. Было около семи утра. Живительный сон длился долго. Солнце прошло половину своего пути; зной в иссушенной пустыне стал нестерпим. Тень постепенно сместилась, и лучи солнца жгли спящих. Тотора мучил кошмар. Ему снилось, будто что-то невыносимо тяжелое давит на грудь, душит… неведомые узы до боли стягивают руки… Он вздрогнул и с криком проснулся. Сон превратился в ужасную действительность. На грудь Тотора давило колено черного исполина. Одет негр был, однако, как белый: желтые сапоги и фуражка с козырьком, прикрывавшим затылок. Необыкновенно ловко он тонким шнурком стянул руки Тотора повыше кистей. С Мериносом было то же самое. Он открыл глаза и яростно вскрикнул, увидев, что второй, столь же огромный негр связывал его со сноровкой кузнеца, ворочающего свои железяки. Едва опомнившись от нападения, молодые люди заметили двух великолепных, оседланных по-военному лошадей, с закинутыми на шею уздечками. Конечно, они принадлежали чернокожим молодчикам. Как большинство янки, Меринос жестоко презирал всех негров. Настоящий потомок таких аболиционистов[77 - Аболиционисты — участники движения за отмену рабства негров в США в XVIII и XIX веках. (Примеч. перев.)], которые, невзирая ни на какие декларации о равенстве, ни за что не сядут с негром за один стол. Дрожащим от возмущения и гнева голосом он крикнул: — Грязная свинья! Как ты смел поднять руку на меня, чистокровного белого, джентльмена? Негр выпрямился и детским голосом, жестоко коверкая английский язык, ответил: — Я не есть свинья, я слуга его величества король Эдуард. — Лжешь! — Я не лгать. Я инспектор конная полиция мистер Пять. — А я — бригадир полиции мистер Шесть, — прибавил второй чернокожий, сняв колено с груди Тотора. Наконец-то можно дышать! Парижанин сделал глубокий вдох и сказал примирительным тоном: — Вы полицейские? Отлично! Но почему же вы безо всякого повода схватили мирных путешественников? Вы меня понимаете, конечно, мистер Шесть? Черным и сухим, как лакричная[78 - Лакрица — корень растения солодки, или лакричника, имеет темный цвет, тверд, ломок. Применяется при изготовлении лекарств, жевательного табака, некоторых видов пива.] палочка, пальцем мистер Шесть (вероятно, шестой номер) почесал кончик своего носа, подумал и ответил, выражаясь по-английски гораздо правильнее своего товарища: — Вас надо арестовать и отвезти… живых или мертвых. Это закон. — Да за что же? Вы нас знать не знаете, мы иностранцы и в Австралии-то всего неделю, — продолжал француз. — Не надо лгать! — воскликнул мистер Шесть. — Да, мы доставим вас живыми или мертвыми куда следует, потому что вы — агенты бушрейнджеров… — Буш… Кого? — недослышав, спросил Тотор. — Бушрейнджеров — беглых каторжников, лесных бродяг, разбойников, воров и убийц… страшного сообщества, которое действует по всей Австралии. Да вы сами знаете лучше меня, — ответил негр. — Мистер Шесть и мистер Пять, если вы не насмехаетесь над нами, то попали пальцем в небо, — сказал парижанин. — Я — мистер Тотор из Парижа, а мой спутник — мистер Меринос из Нью-Йорка. Мы были пассажирами парохода «Каледонец», плыли из Европы и, по несчастью, оказались за бортом. — Неделю тому назад? — Да! — И вы прошли пешком через леса и пустыни, все четыреста миль от океана досюда? И вы хотите в этом уверить нас? Ну, не так-то мы глупы, — сказал мистер Шесть. — Да, да, — с торжеством закричал номер Пять. — Вы — плохой белый! Вы лгать! Вы резать! Вы — бушрейнджеры и убили этот несчастный! — Теперь этот презренный грубиян обвиняет нас в убийстве! — с негодованием воскликнул Меринос. — Да как и чем могли мы его убить?.. Да посмотри ты, идиот, на цепь, на громадный штырь, крепко вбитый в ствол… — Не наш дело, — ответил мистер Пять с жестокой усмешкой. — Может объяснять все шерифу и прокурору. — Мы этого и хотим! Поедем поскорей, все устроится, объяснится, — сказал Тотор. — Да, я с наслаждением посмотрю на цивилизованных людей, — прибавил Меринос, — рад отправиться к шерифу и к прокурору. Скоро ли мы увидим их? Далеко они? Мистер Шесть холодно ответил, точно говоря о самой обыкновенной вещи: — До них около пятисот или пятисот двадцати пяти миль. — Как от Парижа до Лиона, недурно! — серьезно проговорил Тотор. — И вы здесь одни?.. Так далеко от начальства, в дикой стране? — На половине дороги — инспектора Три и Четыре, им-то мы и передадим вас, — объяснил бригадир. — И найдется пара лошадей для нас? А может, автомобиль или хотя бы купе в приличном поезде? Мистер Шесть со спокойной иронией человека, которому подвластны жизнь и смерть, произнес: — Пешедралом пойдете. — Ах ты, дерзкая обезьяна! — вскрикнул выведенный из себя Меринос. — Я не двинусь с места. Номер Пятый засмеялся, снял из-за плеча stock-whip, ужасный кнут погонщиков скота. Быстрым движением кисти он щелкнул ремнем, который развернулся со звуком пистолетного выстрела. Ремень хлестнул несчастного Мериноса по ляжке. Американец подскочил; вырванный клок его одежды упал на землю. Капля крови покатилась по обнажившейся ноге молодого человека. От ярости и боли тот взвыл. Потрясая связанными руками, Меринос сжал кулаки, грозя ими мистеру Пять. Но тот, ухмыляясь, сказал: — Пробный удар, чтобы советовать вам идти добровольно. Когда мистер Пять щелкнет посильней, вы поскакать как Джон Рэббит, братец кролик из буша![79 - Буш — невозделанная, покрытая кустарником земля в Австралии. (Примеч. перев.)] Мистер Шесть, тоже вооруженный кнутом, прибавил тоном, не терпящим возражений: — Вперед! И знайте: доставлю вас куда следует живыми или мертвыми! ГЛАВА 8 Туземная полиция. — Мученики. — Возмущение. — Обморок. — Почему мистер Пять хотел отрезать Мериносу голову. — Тотор, действуй! — Полная победа. — Как пахнут черные и белые. — На коня. — В путь! Во многие области бесконечной австралийской территории цивилизация не проникла. Еще и сейчас, на заре XX века, сила владычествует там над правом, а человеческая жизнь ничего не стоит. И первые колонисты, скваттеры, рудокопы, изыскатели — словом, все одиночки, борцы с неизвестностью рискуют либо быть съеденными черными людоедами, либо пасть жертвами охочих до грабежей белых разбойников. Так что безопасности на этих огромных и плодородных равнинах ожидать нечего. Чтобы постоять за права цивилизации, власти учредили и содержат за свой счет туземную полицию, native policy, предназначенную для охраны работающих людей. Намеренно завербованные в дальних провинциях, черные агенты полиции воспитаны, натасканы. Они сведены в бригады, получают жалованье. Их учат верховой езде, и, надо признать, негры становятся замечательными наездниками. Они гордятся своей униформой, хорошо вооружены, пользуются уважением местных жителей, ревностно выполняют свои обязанности. Весьма скромные в потребностях, они умеют и от своих лошадей добиться максимальной выносливости, совершая таким образом дальние походы. Выполняющих таинственные задания всадников-призраков можно встретить повсюду, в самых диких местах. Это настоящая гроза людей вне закона. Они выслеживают преступников с неутомимостью ищеек и хитроумной ловкостью дикарей. Шаг за шагом, неустанно, в течение недель и месяцев, на протяжении сотен километров будут преследовать они черного ли, белого ли правонарушителя. Живым или мертвым, бандит все равно попадет им в руки. Полицейских немного, но, обладая такими личными качествами и почти безграничной властью, они проделывают поистине огромную работу. К несчастью, продолжением их достоинств являются и многие недостатки. Они и в мундирах остаются дикарями, не имеющими представления ни о чем, кроме профессиональной выучки. За пределами этого для них не существует ни мыслей, ни инициативы. Они плохо рассуждают, логику им заменяет импульсивность. Наивные и хитрые, недоверчивые и суеверные, бесстрашные и трусоватые, они теряются перед тем, что не укладывается в привычные рамки, и в этих редких случаях совершают непростительные промахи. Словом, это хорошо натасканные, неподкупные и верные псы. Но — и только. Именно в руки таких служак по глупому недоразумению попали Тотор с Мериносом. Напрасно пытались они снова начать переговоры. Полицейские, несомненно принимая молодых людей за разбойников, ничего не хотели слышать. Щелканьем кнута они подтвердили команду «Вперед!» и вскочили в седла. Волей-неволей молодым людям пришлось подняться и идти, несмотря на то, что полуденное тропическое солнце палило вовсю. Перегретый песок обжигал ноги. Под безжалостным безоблачным небом, среди безводной пустыни дышалось не легче, чем в раскаленной печи. Для полуголодных, измученных, непривычных к таким испытаниям молодых людей этот переход и подавно был пыткой. Согнув спины, волоча ноги, они едва протащились около мили и, хватая ртом раскаленный воздух, остановились, чуть не падая. Хлоп! Хлоп! Опять удары. Ремни рвут одежду, рассекают кожу. Тотор сжал связанные кулаки и, теряя самообладание, закричал: — Вы звери, звери! Меринос, с глазами, налившимися кровью, с искаженным от муки лицом, прохрипел: — Злодеи! Я иду босиком! Разве не видите? Действительно, его тонкие лакированные туфли, которые то мокли в морской и пресной воде, то коробились на солнце, теперь совсем развалились. — Бедняга, — печально сказал Тотор, — возьми мои башмаки. — А ты сам? — Ничего, у меня кожа задубенелая. — Go!.. Go on![80 - Вперед! (англ.)] — бесстрастно кричали чернокожие… И снова кнуты хлестали пленников. Меринос только подпрыгивал на песке, который буквально поджаривал ему ступни. На коже вздулись волдыри, как от горячего утюга или кипятка. Меринос выл и испускал бессвязные крики, а конные полицейские снова и снова поднимали свои ужасные кнуты. — Вы — разбойники! — рычал на них Тотор, теряя выдержку. — И хуже людоедов… Вы — чудовища! Вы позорите человечество и народ, который держит на службе таких диких зверей! Вы — бандиты, убийцы!.. — Нет, это вы — убийцы, — холодно возразил мистер Шесть. — Да, вы — бушрейнджеры, которые живьем содрали кожу с агента Семь и его товарища Восемь. Вы сделали из них чучела и отослали губернатору. Значит, или идите, или подыхайте. Закон дает нам право убивать или миловать таких людей, как вы. Скрежеща зубами, Тотор осыпал их бранью. Меринос, бледный как смерть, с глазами, полными слез, вдруг кинулся бежать сломя голову. Но, коснувшись горячего песка, вскрикнул, как раненое животное. Из-под кожи брызнула сукровица… Бывают муки выше человеческих сил. Сжав руки, американец пошатнулся и пробормотал еле слышным голосом: — Мой друг… единственный друг… Я умираю… так лучше… Прощай! Он тяжело опрокинулся на спину и замер. — Нет, — отчаянно закричал Тотор, — ты не умрешь! Я помогу тебе, я понесу тебя… Я умолю этих чудовищных людей… Я трону их сердца. Негры поговорили между собой и закинули кнуты за плечи. Мистер Пять соскочил с лошади, вынул нож и подошел к Мериносу. Тем временем мистер Шесть достал из своего вьюка небольшой мешок из лакированной кожи, стянутый затяжным ремешком. Полицейский широко раскрыл отверстие мешка, и Тотор почему-то содрогнулся. Мистер Пять хладнокровно наклонился над Мериносом и поднял нож. — Что ты делаешь, негодяй? — вскрикнул оледеневший от ужаса парижанин. — Отрежу голову да отвезу шерифу, вот и все, — невозмутимо ответил полицейский. — Шериф заплатит мне четыре гинеи[81 - Гинея — английская золотая монета, чеканилась в 1663–1817 годах.]. Мы их поделим. Если не может идти, значит, нужно отвезти его голову. Поэтому у меня мешок с солью… Все по закону. — Ну, это мы еще посмотрим, — ответил парижанин с ужасным смехом. Страшная злоба вспыхнула в нем. Он уже не рассчитывал своих сил, уже не сдерживал нервы и мускулы, напряженные до предела. Даже не думая, что может искалечить себя на всю жизнь, он невероятным усилием разжал стянутые веревкой кисти. Кровь разлилась под кожей, но веревка лопнула, как нитка. У Тотора освободились руки! С воплем ярости он тигриным прыжком бросился на мистера Пять. Напрасно полицейский пытался защититься. Тотор нанес ему удар в висок, которого не вынес бы и самый крепкий из боксеров Соединенного Королевства[82 - Соединенное Королевство (полное название — Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии) — официальное наименование государства Великобритании, в обиходе также — Англия.]. Послышался глухой стук, будто ударили дубиной. Негр вскрикнул, его лицо приобрело пепельный оттенок, и он упал, точно пораженный молнией. — Один готов! — сказал парижанин, поворачиваясь к мистеру Шесть. Тот, окаменев, смотрел на него, не выпуская из рук ужасного мешка. Тотор схватил его за ногу и перекинул через лошадь, которая тут же унеслась вскачь. — Вот и второй! Но сброшенный наземь сильный, смелый полицейский пришел в себя, поднял револьвер… Еще миг и… Тотор присел и прыгнул головой вперед. Как будто ядро попало мистеру Шесть под ложечку! Он отлетел шагов на десять. — Туда вам обоим и дорога! — насмешничал француз. — Уж не думал ли ты, что я позволю упражняться в стрельбе по живой мишени? Лошадь мистера Пять тоже ускакала. Тотор остался хозяином на поле боя, где лежали три тела в живописных и жалких позах. Он глубоко вздохнул, удовлетворенно кивнул головой и сказал серьезно: — Недурно. Теперь обезоружим неприятеля. Молодой человек заткнул за пояс нож, выпавший из рук мистера Пять, и забрал кобуру с револьвером. Обыскав карманы негра, парижанин нашел обычную для курильщика зажигалку с фитилем и кремнем. — Эта безделушка стоит целого состояния, присваиваю ее без угрызений совести… По сути дела, это военный трофей. Тотор нашел еще плоскую оплетенную бутылку с немалой дозой виски[83 - Виски — крепкий спиртной напиток.] и воскликнул: — Повезло! Лучшее лекарство! Молоко от бешеной коровы, чтобы поставить беднягу Мериноса на ноги. Подбежав к мистеру Шесть, тоже лежавшему без сознания, француз забрал и у него револьвер, нож и зажигалку. Потом, скрутив полицейскому кнутом руки и ноги, возвратился к мистеру Пять и связал его тем же способом. Теперь можно было спокойно заняться товарищем. Парижанин влил в рот Мериноса немалую толику виски и сказал с комичной нежностью: — Хлебни, мой зайчик. Это сивуха с купоросом, тройная настойка на битом стекле, от такой и мертвый оживет. Меринос выпил жгучего напитка, закашлялся, поднял веки, приподнялся. Мутными глазами посмотрел на своего спасителя, узнал его и воскликнул со слезами на глазах: — Тотор, мой дорогой Тотор! Друг мой, брат!.. Парижанин просиял и радостно улыбнулся. Перерезав веревки на руках спасенного, он сказал: — Видишь, жизнь все-таки неплохая штука, и никогда не нужно отчаиваться. — Верно, Тотор, особенно, если рядом ты. Но где же… эти злодеи? — прибавил он. — Посмотри сам. — Ты их убил? — Не потребовалось! Так, встряхнул немного, не делая бобо… только чтобы они… не заставили тебя потерять голову. — Один справился с ними? О, молодчина, — сказал американец, который не понял мрачной шутки. — Да, совсем один, да еще со связанными руками! Ты замечательный человек, Тотор! Потрясенный мужеством друга, Меринос взглянул на него с откровенным восхищением. — Значит, ты еще раз спас мне жизнь! — Мне таких услуг не жалко, просто за тобой должок. Ну, довольно, займемся-ка делом. — Что же может быть важнее выражения моей благодарности? — Прежде всего полечить твои лапы, которые почти поджарились. Еще немного, и можно подавать под белым соусом. — Да, ужасно болят. Когда же я смогу передвигаться? — Не беспокойся, я все устрою, вот увидишь. Парижанин подошел ко все еще не очнувшемуся мистеру Пять и, взявшись одной рукой за шпору, а другой за носок, короткими подергиваниями стянул с него сапог. — Прекрасно! Теперь — второй. Неплохо! У мистера Пять наверняка сорок шестой размер, твоя нога войдет в его сапог, как скрипка в футляр. — Так это для меня? — Да, как видишь, взяты на поле боя у поверженного врага. Они тебе подойдут. Меринос натянул сапоги и сказал: — Морщиться не приходится. Спасибо, Тотор! — Когда вернемся к озеру, хорошенько прополощи в соленой воде и содержимое и оболочку. Все продезинфицируешь и вылечишься в сорок восемь часов. — Мне не дойти до озера… — Доедешь на лошади мистера Пять, который уступит тебе седло и сбрую за ту же цену, что и сапоги… — Кстати, где они, эти лошади? — спросил Меринос. — Увидишь, — ответил Тотор. — Теперь замени свой шапокляк фуражкой, и солнце не будет печь. Отлично, у тебя вид президента спортивного клуба. А раз фрак столь же неудобен, как десятилитровый цилиндр, смени его на доломан[84 - Доломан — гусарский мундир, расшитый цветными шнурами; здесь — в шутку, о затрепанном мундире полицейского-австралийца.] замечательного мистера Пять. Он широковат, но ничего. Как говорит пословица, бычку хорошо и в амбаре. Не обиделся? В эту минуту послышался стук копыт. Прекрасно выдрессированные лошади, промчавшись галопом, вернулись на прежнее место. С распущенными гривами, болтающимися стременами, они приблизились к месту побоища, но, почуяв белокожих чужаков, стали нервно фыркать, перебирать ногами. Тотор бросился к ближайшей из лошадей, чтобы ухватиться за поводья, но та проворно обернулась и дважды взбрыкнула. — Проклятье! Трудно будет ее поймать, — разочарованно заметил он. — Не спеши, — проговорил Меринос. — Не делай резких движений. Они не просто боятся нас, мы прямо-таки наводим на них ужас. То же было в Америке с лошадьми, воспитанными неграми; потому-то отец не берет больше темнокожих на работу в конюшни. Поразмыслив, Тотор воскликнул: — Идея! Постараюсь обмануть их обоняние и зрение. Сперва — обоняние. Парижанин подошел к мистеру Шесть, по-прежнему лежавшему как огромная черная марионетка с оборванными веревочками, быстро развязал ему ноги и руки, снял с него мундир, сапоги, всю одежду, кроме белья, снова скрутил негра и надел на себя его платье. — Негры уверяют, будто белые пахнут свежей рыбой. Не спорю, — пробормотал Тотор. — Зато мне кажется, что от чернокожих австралийцев несет одновременно козлом и мускусом. — Верно, — подтвердил Меринос. — Особенно если судить по этим обноскам. — А теперь дай-ка мне твой фрак. Благодарю. Пожалуй, подойдет. Сейчас увидишь. С лукавой серьезностью Тотор отрезал одну из фалд, проделал в ней два отверстия для глаз и, прижав к лицу, надвинул фуражку на верхнюю часть этой маски, чтобы она не свалилась. Глядя на него, Меринос невольно засмеялся, забыв про боль в ногах. — А для довершения иллюзии, — прибавил Тотор, — я сделаю себе черные митенки[85 - Митенки — женские перчатки без пальцев, закрывающие только ладонь и ее наружную сторону; здесь о митенках говорится шутливо как о части маскировочного костюма мужчин.] из рукавов мастерского произведения Диксона и Вебера, нью-йоркских портных. А теперь осторожно, не спугнуть бы! Лошади стояли довольно близко. Одна из них подошла еще ближе, опустив голову и волоча по земле поводья. Тотор уверенно двинулся к ней. Животное посмотрело на него, понюхало воздух — и, надо полагать, удивилось, что его черный хозяин стал таким маленьким-маленьким. Но фуражка на нем все та же, и запах его… Значит, можно успокоиться! Повод оказался в пределах досягаемости Тотора. Он не замедлил схватить его, как кошка мышку. Лошадь фыркнула, стала пятиться, пытаясь вырваться. — Слишком поздно, родная моя! Попалась, придется тебе носить другого хозяина и не кобениться! С непревзойденной обезьяньей ловкостью Тотор вскочил в седло. Лошадь прядала ушами, брыкалась, вставала на дыбы, отчаянно сопротивляясь, но француз сильно пришпорил ее и пустил карьером по раскаленному песку. Через четверть часа он вернулся. Животное, покрытое пеной, тяжело поводило боками. Укрощение строптивой состоялось! Значит, все прекрасно. Удача на этот раз на их стороне. Судьба, которая была столь сурова к молодым людям, улыбнулась им. Вторая лошадь, привыкшая всегда держаться бок о бок с первой, послушно возвратилась на свое место. Тотор без труда схватил ее за повод и подвел к другу. Американец уже ничему не удивлялся: сила духа, энергия и упорство Тотора приучили его к тому, что даже несбыточное сбывалось. Но, с трудом поднявшись на ноги, он все же воскликнул: — Тотор, ты велик! — Мой рост — один метр и шестьдесят четыре сантиметра в обуви на каблуках, — отозвался парижанин, — ровно на двести девяносто восемь метров и тридцать шесть сантиметров ниже Эйфелевой башни[86 - Эйфелева башня — стальное сооружение в Париже, ставшее эмблемой города. Сооружена в 1889 году по проекту инженера Александра Гюстава Эйфеля (1832–1923). Высота башни 300 м, сторона квадрата основания 123 м, вес стальных конструкций 9 тысяч тонн. Герой романа Тотор шутит, сопоставляя свой небольшой рост с высотой башни Эйфеля.], так что нечего пыжиться! Спасибо только, что напомнил: нужно укоротить стремена. А теперь, мой Меринос, — на коня! Лошадь, которую сдерживала железная рука Тотора, дрожала, но не двигалась. Меринос с трудом взобрался на нее. Попав же в седло, проявил себя отличным наездником. Какое счастье — оказаться верхом на чистокровном скакуне, который, можно надеяться, унесет его в страну обетованную! Черные полицейские, лежавшие до сих пор неподвижно, начали глубоко втягивать воздух, задвигались в своих путах и мало-помалу ожили. Что же предстало их глазам! Они увидели, что лежат раздетые-разутые, в одном шерстяном белье, без мундиров, оружия. Их престиж растоптан! Их лошади в руках разбойников! О, их лошади! Негры завопили, они угрожали, рыдали, как дети, катались по земле, извивались, наконец освободились от пут и закричали: — Отдайте наших лошадей! Полицейские бросились к поводьям, но Тотор поднял револьвер и произнес гоном, не допускающим возражений: — Уберите руки! Не то мозги брызнут! — Хватит! — жестко прибавил Меринос. — Довольствуйтесь тем, что мы забыли причиненное вами зло. — Что будет с нами, мы же погибнем! — крикнул один из негров. — Спасайте себя сами, как спасались мы, отыскивая себе пищу… Вам это легче; вы дикари и у себя на родине… Вот вам зажигалка, вот нож… у нас и этого не было. Бегите, да смотрите не попадайтесь нам! — А мы — рысью, в путь, — прибавил американец и, пришпорив лошадь, поехал к соленому озеру. ГЛАВА 9 Люди вне закона. — Остановка, не входящая в программу. — Таинственная мольба о помощи. — Бушрейнджеры. — Сухой лес. — Опять «Б. Р.». — Тягостное безлюдье. — Отдаленные звуки. — Адская свора, — Слой дохлых кроликов. Вскоре завывания и проклятья полицейских замерли вдали. Избавившиеся от них молодые люди вернулись к дереву-бутылке и грустно склонили головы, глядя на несчастного, которому они не могли даже отдать последний долг. Потом беглецы решительно двинулись в пустыню, которая простиралась перед ними насколько хватало глаз. Тотор внимательно вглядывался в рыхлую песчаную почву. Его пытливый взгляд уже заметил следы. Здесь было немало отпечатков лошадиных копыт, человеческих ног, обутых в сапоги или ботинки, элегантный изгиб которых угадывался в следе. — Вот что я искал, — сказал парижанин. — И куда приведут нас эти следы? — спросил Меринос. — К людям. — Может быть, к ужасным разбойникам, — заметил американец. — Еще неизвестно, что лучше, — отозвался Тотор. — С джентльменами из полиции мы уже имели дело. Только подумать: мистер Пять хотел отрезать твою голову и увезти в мешке с солью. Меринос вздрогнул и побледнел. — Ты мне еще не говорил об этом, мой Тотор, — прошептал он. — Времени не было в суматохе схватки, принесшей нам свободу, пару великолепных лошадей и редкое удовольствие вздуть агентов общественного порядка. — God bless me! Я, кажется, прикончил бы их, если б знал, — проговорил Меринос. — И стало бы только хуже, — ответил Тотор. — Нас и без того могут отправить на виселицу. — Да, на виселицу, — серьезно подтвердил Меринос, — потому что англичане не шутят перед лицом таких действий против власти… Так что, — мрачно скаламбурил он, — повесят нас чуть-чуть или чуть больше — уже не важно. — По совести говоря, мне бы не хотелось преждевременно закончить жизненный путь, болтаясь на веревочке. — Мне тоже. — А раз так и мы вне закона, — продолжал Тотор, — чего же нам бояться разбойников? — Если бы мы были в более или менее цивилизованных местах, все устроилось бы при помощи денег. Имя и сейф моего отца — сила! — Да, да, помню, — сказал Тотор. — Ты говорил мне, что он важная шишка, и это меня немного успокаивает… Но вот беда — где его искать? — Наверняка в Сиднее, где я собирался встретиться с ним, но… — …Но, предпочтя вцепиться в меня, ты поневоле избрал карьеру робинзона… хотя зачем тебе думать о карьере — о яме, из которой Робинзон добывал бутовый камень![87 - Бутовый камень — применяется в строительстве фундаментов и других сооружений.] Меринос посмеялся шутке и прибавил: — Да, я закончил свое образование в Англии и отплыл в Сидней. Отец же недавно явился туда из Америки по делам шерстяного треста. — А нельзя узнать, чем именно он занимается в Австралии? — спросил Тотор. — Хочет завладеть на этом континенте всем запасом шерсти… скупить все и во что бы то ни стало поднять цены. Он и меня намеревался приобщить к своему бизнесу. — Но эта закупка, наверное, разорит множество людей? — заметил парижанин. — Пожалуй. Мы называем это спекуляцией. А ты-то сам куда направлялся, когда мы с тобой вдруг так славно нырнули с борта «Каледонца»? — Пожинал плоды своего усердия. Я, видишь ли, успешно окончил первый курс художественно-промышленного училища. Между прочим, меня туда приняли раньше положенного — все мои сокурсники старше. В награду отец отправил меня в путешествие вокруг шарика, о чем я мечтал с детства. Маршрут наметили такой: Марсель, Порт-Саид, Аден, Коломбо, Сингапур, Батавия, Кинг-Джордж-Саунд, Мельбурн, Гавайские острова, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Сан-Антонио, Новый Орлеан, Вашингтон, Нью-Йорк и Гавр![88 - Маршрут путешествия избран весьма удачно: указанные в нем населенные пункты и географические объекты находятся во Франции (Марсель), Египте (Порт-Саид), Йемене (Аден), о. Цейлоне (Коломбо), государстве Сингапур (г. Сингапур), Индонезии (г. Батавия, ныне Джакарта), Австралии (Кинг-Джордж-Саунд, Мельбурн), Гавайских островах, Соединенных Штатах Америки (Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Сан-Антонио, Новый Орлеан, Вашингтон, Нью-Йорк) и, наконец, снова Франции (Гавр). Путь пролегает через Средиземное и Красное моря, Индийский, Тихий, Атлантический океаны.] Круговой билет стоит безделицу — три тысячи триста сорок франков в первом классе — и действителен целый год. У отца в моем возрасте не было ничего подобного, так что мне повезло. А на полдороге я сделал вместе с тобой не включенную в программу остановку, и, ей-богу, несмотря ни на что, путешествие получается занимательным! — Лишь бы не заехать слишком далеко! — Не дрейфь! Пусть все идет само собой, а там будь что будет! Болтая так без умолку, они пустили лошадей размашистой рысью и проехали уже порядочное расстояние. Хорошо тренированные лошади отлично слушались новых всадников. Если бы не страдания Мериноса из-за обожженных ног, путешественники, гордые как капитаны, свободные, как школьники на каникулах, были бы совершенно счастливы. Но вот животные стали тяжело дышать, и молодые люди пустили их шагом. До сих пор Тотор и Меринос не успели осмотреть вьюков на седлах черных полицейских. А теперь они обнаружили там сухари, вяленое мясо, табак, соль, сахар, немного виски, прессованное сено для лошадей, — словом, запас дней на пять. — Вот это да! — восхитился Тотор, хрустя сухарем. — Великолепно! — подтвердил янки, обкусывая пластину мяса. — Глоток виски, и наши бедные желудки совсем придут в порядок. Лошади внезапно остановились и шарахнулись в сторону. Занятые разговором и едой всадники ничего не заметили, как вдруг Тотор вскрикнул: — Что это такое? На тропе, по которой шли лошади, лежало что-то отливавшее металлическим, сероватым блеском. — Надо взглянуть, — сказал Тотор, соскакивая на землю и передавая свой повод Мериносу. Парижанин поднял большое оловянное блюдо со слегка закругленным дном. Повертев его в руках, он сказал: — Мне кажется, это одно из корытец, в которых золотоискатели промывают золотоносную почву. Но вот странность! — А что? — Тут слова. Похоже, что царапали ножом. — Прочти. — Трудно, — заметил Тотор, — буквы неразборчивы. Погоди-ка… ах, вижу: «Жертвы бушрейнджеров… грозит смерть… Помогите несчастным…» Все, больше не могу разобрать. — Что это за бушрейнджеры?.. Ты знаешь что-нибудь о них, Тотор? — Да, понаслышке. Отец в бытность свою в Австралии имел дело с этим обществом… — Обществом? — Да! Союз что надо! Эти австралийские бушрейнджеры — разбойники, бродяги, которые обирают население буша. — Так вот к какому союзу хотели причислить нас во что бы то ни стало мистер Пять и мистер Шесть? — Именно! — Послушай-ка, — сказал Меринос. — Может быть, буквы «Б. Р.», вырезанные над повешенным, — сокращение слова «бушрейнджеры»? — И вместе со звездой составляют знак, эмблему этого собрания негодяев? Думаю, ты прав. Но довольно, не могу же я вечно торчать здесь с этим блюдом! Пусть себе лежит, где лежало, а я сяду в седло. Рысью, марш! Заинтригованные надписью, слегка обеспокоенные, друзья снова пустились вперед. И теперь уже не останавливались до самого заката. — Слушай, я больше не могу, — сказал наконец Меринос. — И лошади спотыкаются на каждом шагу, давай остановимся. Всадники подъехали к лесу, который давно синел на горизонте. — Вероятно, мы отмахали громадное расстояние, — заметил Тотор. — Пора дать отдых скакунам, да и сами поужинаем, поспим. К седлам были привязаны ремни. Воспользовавшись ими, молодые люди стреножили лошадей. Затем расседлали их и пустили пастись. Почву покрывал толстый ковер «синей травы», которую тотчас же принялись жадно поедать животные. А их новые хозяева устроились у подножия гигантского дерева и с наслаждением растянулись на траве. Меринос снял обувь и с удовольствием заметил, что несмотря на отсутствие лечения, а может быть, именно поэтому, его ногам не стало хуже. Ужинать раздумали: усталость и недавние переживания лишили молодых людей аппетита. Седла — под головы, карабины — подле себя, и вот они уже крепко спят… Разбудило их ржание. Это кони, наевшись и отдохнув, устроили побудку. Переминаясь на спутанных ногах, они удивленно рассматривали бледнолицых в полицейских мундирах, заменивших их черных хозяев. Тотор и Меринос открыли глаза, зевнули, потянулись и замерли от изумления. Повсюду, насколько хватало глаз, стояли сухие деревья; большие и поменьше, но все сухие до единого! Рядом со скрюченными и зачахшими mullees возвышались башнеобразные красные эвкалипты, вершины которых гордо вздымались на стометровую высоту. Гиганты и карлики печально вытягивали свои оголенные, почерневшие ветви, похожие на корабельные снасти. Нигде ни листа, ни цветка, ни почки. Лес-кладбище, населенный призраками деревьев-скелетов! В ветвях стояла могильная тишина. Веселые, шумные, пестрые попугаи давно покинули этот кошмарный лес. Только синяя трава, которую так ценят отважные австралийские пастухи, изо дня в день бороздящие здешние просторы и понемногу заселяющие их, разрослась тут изобильно и беспорядочно. Молодые люди, недоумевая, смотрели на лесную пустыню, ограждавшую, как стеной, пустыню песчаную. Еще больше поразило их, что характер растительности изменился так быстро, без всякого перехода — уже метров через сто, рядом с этой пустошью возвышался великолепный лес. Они еще не успели обсудить это действительно странное явление, как Меринос вдруг подскочил, будто на него напал целый отряд гигантских муравьев-солдат. — Невероятно!.. Уж не померещилось ли мне? Посмотри, посмотри же! — кричал он, указывая пальцем. — Что там еще? — спросил Тотор. Он поднял голову и увидел знак, глубоко вырезанный на чудовищно большом стволе того красного эвкалипта, под которым они спали: таинственные буквы «Б. Р.», на этот раз очень большие, а также пятиконечную звезду. — Поразительно, — сказал парижанин, комически разводя руками. — Да, изумительно! Мы, можно сказать, в лесу спящей красавицы, где нет ни души. И вдруг — опять эта азбука? И здесь, и вон там — все те же «Б. Р.»! Смотри, еще и еще. Действительно, повсюду на самых больших деревьях были вырезаны огромные таинственные символы бушрейнджеров, то ли как условный знак вблизи тропы, то ли как запрет заходить в лес. По крайней мере, так предположил Тотор. — Удивительно, — проговорил он, — позади нас честные люди, которые вешают за шеи нарушителей закона. Впереди — разбойники, которые вешают за ноги тех, кто нарушает их правила. Случай сложный, и я задаюсь вопросом, что же нам делать? — Поедем вперед, — сразу предложил Меринос, — разбойники еще не собирались отрезать мне голову… С ними будет легче сговориться. Тотор пожал плечами. — Пусть так! — сказал он и, как человек, который никогда не отступает от принятого решения, стал седлать и взнуздывать лошадей. Это было нелегкое дело: белая кожа все еще пугала животных. Только через час молодые люди вскочили в седла и пустили коней крупной рысью. Они двигались между деревьями-призраками, завороженные нерушимой тишиной смерти, под палящими лучами солнца, которое обращает в уголь иссохшие деревья и еще более выделяет синеватую окраску прерий[89 - Прерия — обширное равнинное степное пространство умеренной климатической области Северной Америки (термин относится только к этому региону).]. Так тянулись долгие часы, пока всхрапывающие, покрытые пеной лошади не остановились. — Ну и местечко, нечего сказать! — сказал Тотор, отирая лоб. — Но куда же запропастились жители? В конце концов это становится однообразным! — Да, да, однообразным, — как послушное эхо повторил Меринос. — Я многое дал бы за то, чтобы услышать хоть что-нибудь: пение птицы, крик животного, человеческий голос. Какой-то туман обволакивает мою душу… Точно злобная фея услышала желание американца и тотчас исполнила его. Издали долетели звуки, схожие и с тявканьем шакалов, и с волчьим воем, и с визгом терзаемой собаки, но в целом не похожие ни на что. Встревоженные лошади насторожили уши и, коротко заржав, поскакали во весь опор, точно охваченные безумным испугом. — Какая-то адская свора гонится за нами! — сказал Тотор. Несмотря на бешеную скачку, странные звуки приближались, делались все ужасней, все отчетливей. Неведомые животные настигали коней. Молодые люди обернулись и в ста метрах за собой увидели свору — около пятидесяти чудовищных зверей, которые неслись за ними со страшным воем. Дикие австралийские собаки? Но динго[90 - Динго — одичавшая австралийская собака, схожая с волком.] всегда молчат, и они вдвое меньше. Волки? Их нет на этом континенте. Еще несколько прыжков, и страшные звери, летящие с поистине непостижимой скоростью, догнали лошадей и стали хватать их за ноги. Бедные кони заржали, отбиваясь копытами от злобных преследователей. При виде крови всадники переглянулись: — Они растерзают нас! Между тем незаметная ограда перерезала им путь: это была одна из тех проволочных сеток, которые скваттеры[91 - Скваттер — в Австралии — скотовод, арендующий для своих стад участки необработанной земли.] ставят, чтобы отделять одно пастбище от другого и не позволять смешиваться стадам. Тотор наконец увидел тонкую железную сетку и воскликнул: — Во весь опор! Нужно перескочить, не то погибнем. Молодые люди пришпорили лошадей, животные напрягли все свои силы. Ограда возвышалась метра на два, самое меньшее. Сделав невероятный прыжок, чистокровные кони очутились по ту сторону сетки. Спасены? Нет еще! Но хотя бы минутная передышка. Воющая стая остановилась перед сеткой и стала бешено рвать ее зубами. Выдержит ли тонкая железная проволока? Нет, это невозможно! Лошади дрожали, вырывались, но Тотор снял с себя куртку, накрыл ею голову своего коня и завязал рукава под челюстью, крикнув Мериносу: — Сделай так же. Ослепленная лошадь Тотора успокоилась. Отважный молодой человек соскочил на землю, держа в одной руке карабин, в другой револьвер. Перед ним горели, как багряные угли, глаза, зияли кроваво-красные, полные пены пасти. Он мысленно сказал себе: «Собаки… помесь датских догов[92 - Датский дог — крупная, сильная служебная собака.] с динго. Эти звери сильны, как львы, и кровожадны, как тигры. Нет, постой!» Один из псов, серый, с широкой грудью, с ловкостью пантеры подпрыгнул, метнулся поджарым телом на решетку, которая лишь немного задержала, но не остановила его. Он уже спрыгивал с другой стороны, когда Тотор поднял револьвер, и в перегретом воздухе щелкнул негромкий выстрел. Пес упал через голову и, простреленный насквозь, стал кататься и биться в судорогах. — Один готов, — сказал парижанин. Тут он наступил на что-то и вскричал: — Но в какую тухлятину мы угодили?.. Что за вонь! Однако промедление было действительно смерти подобно. Тотору и Мериносу ничего не оставалось, как ожесточенно сражаться против озверевшей своры, которая вот-вот прогрызет ненадежную преграду. С американским хладнокровием Меринос подошел к сетке. Через ее петли, стреляя в упор, он без единого промаха уничтожал взбесившуюся стаю. Тотор подкарауливал собак, которые пытались перескочить через ограду. С необыкновенной ловкостью он убивал их, так сказать, на лету и каждый раз приговаривал: — Получай, грязная псина! Больше не будешь прыгать, чтобы полакомиться моей филейной частью! За револьверами пошли в ход карабины. Друзья перезарядили оружие и продолжили стрельбу. Уже больше половины врагов лежали на земле. Пули, что насмерть сразили одних, рикошетом ранили других псов, и те жалобно скулили. Поле битвы было усеяно трупами, окрасившими землю в красный цвет, как на бойне. Атака захлебнулась… — Ну, — сказал Меринос, — еще залп! Два друга выстрелили. Несколько собак упали, а уцелевшие, всего какой-нибудь десяток, отошли. Они не совсем отказались от нападения, но благоразумно спрятались за сухие деревья, сели и громко завыли, как на волчьей охоте. — Победа, победа! — закричал Тотор, подбрасывая в воздух свой карабин, как араб на джигитовке. — Но откуда все-таки этот ужасный запах? Смотри, что за падаль валяется у нас под ногами? Слой не меньше фута, и конца ему не видно! — Могу ответить, так как много слышал об Австралии. То, что покрыло всю почву, насколько хватает глаз, — это тела кроликов, подохших от голода! ГЛАВА 10 Бич. — Почему засох лес? — Подальше от трупов. — Удивление Тотора. — Автомобиль в пустыне. — Преследование. — Подозрительный маневр. — Засада. — Битва. — Побеждены превосходящими силами! — Похищение. — На полной скорости. Странная вещь случилась с индийским царем Сирханом, который жил в начале V века. Мудрец брамин Сиса изобрел шахматы. Он научил царя игре, и Сирхан был так восхищен ею, что в благодарность предложил брамину самому определить себе награду. Сиса скромно попросил, чтобы ему дали одно зерно пшеницы за первую клетку шахматной доски, два за вторую, четыре за третью, восемь за четвертую и так далее, до шестьдесят четвертой клетки, удваивая каждый раз число зерен. Считая, что щедрость обошлась ему дешево, царь согласился, не подумав как следует. Посчитали. Перемножив цифры и зерна, обнаружили, что урожая всей страны не хватит, чтобы наградить мудреца. Почти то же самое получилось и с размножением кроликов в Австралии. Тот, кто первым привез туда пару симпатичных грызунов, конечно, не мог и предположить, что наш братец кролик всего через несколько лет станет бедствием, бичом всей страны! Эти зверьки размножаются необыкновенно быстро. Каждые два месяца у крольчихи появляется восемь или десять детенышей, которые в пятимесячном возрасте и сами начинают плодиться. А так как каждая особь живет, в среднем, девять-десять лет, количество неутомимых грызунов растет с фантастической быстротой[93 - Автор не совсем точен: крольчиха достигает половой зрелости к 3–4 месяцам, в году бывает 6 окролов (родов), по 6–8 крольчат в каждом. Продолжительность жизни крольчихи 7–10 лет, но период продуктивного хозяйственного использования составляет 2–3 года.]. Найдя в Австралии идеальные условия обитания: бесконечные прерии, почти полное отсутствие хищников, — кролики расплодились невероятно. Обнаружив, что можно заняться приятным спортом, поселенцы стали увлеченно охотиться на зверьков, но братец кролик плодился быстрей, чем пуля успевала вылетать из ружья. Некогда милый зверек стал уже мешать, да к тому же оказался вороватым. Началось буквальное опустошение зеленого континента! Размножению кроликов всячески пытались помешать. Ей-богу, длинноухих не жалели. Но — как с гуся вода. Братец кролик продолжал плодиться. В короткое время все новые колонии зверьков возникали, росли, утверждались, образовывали стада, армии, кочевые орды, которые пускались в путь, подчистую выбривая пастбища, выгрызая кору и оставляя за собой землю такой, будто по ней прошел пожар. Вообразите себе сплошной слой саранчи, опустошающей Капскую колонию[94 - Капская колония на юге Африки принадлежала в 1652–1795 и 1803–1896 годах голландцам, в 1795–1803 и 1806–1910 годах англичанам. В 1910–1961 годах — английский доминион (самоуправляющая часть Британской империи). Ныне — Южно-Африканская Республика (ЮАР).], Аргентину или наш Алжир, только замените каждое насекомое кроликом. Люди объявили ушастым разбойникам беспощадную войну, но проиграли ее. Оружие, засады, огонь, яды, даже чума, которую кроликам пытались привить, — все было бесполезно! Стремительно и неотвратимо, как наводнение, они затопляли собою континент. За одни сутки, оголив стволы, смахнув под метелку стебли и обглодав все до последнего корешка, они обрекали на голодную смерть овец, коров и лошадей. Правда, в конце концов и сами погибали от истощения. Чтобы избежать полного разорения, поселенцы, не жалея никаких сил и затрат, огородили железной проволокой обширные пастбища и пустили по ней электрический ток. Пришлось заземлить металлические сетки, чтобы не дать кроликам подкопом проникнуть в земной рай голубых трав и чистых источников. Нашествия сразу прекратились. Кролики расквасили себе носы об ограды и обломали зубы о железную проволоку. Они прыгали, скакали у решеток, скапливались тысячами, выжидали сутками и наконец умирали от голода. Их трупы покрывали толстым слоем многие квадратные километры земли и быстро разлагались под жгучим тропическим солнцем. Ущерб от кроликов понесли не только луга и посевы. Если б Тотор и Меринос внимательней пригляделись к деревьям в засохшем лесу, они заметили бы, что все они, большие и маленькие, были обглоданы до высоты примерно в двадцать пять сантиметров от земли. Лишенные питательных соков, обгрызенные до заболони, многовековые гиганты погибли. И это опустошение совершили мелкие животные! Не все, впрочем, оплакивали эту потерю. Иногда и несчастье приносит пользу. Лесная тень и корни — смертельные враги пастбищ. Ни травинки не может вырасти в лесу! Но если деревья погибали, мертвый лес мало-помалу превращался в великолепный луг, отраду овцеводов. После гибели кроликов они сохранили изгороди на молодых лугах, чтобы защитить их от нового нашествия грызунов. Скоро и овцы прибыли сюда, а там, вместе с людьми — их лошади и собаки. Вот так и обосновались тут первые поселенцы. На свое счастье, Меринос и Тотор очутились подле одной из таких преград длиной около десяти лье, и она спасла их, задержав свирепую свору. Избежав опасности, друзья вернули зрение лошадям, сняв с их голов куртки, и потихоньку двинулись дальше. — Нужно выбираться отсюда, — сказал Меринос, — меня уже тошнит. — Да уж, такое кроличье фрикасе[95 - Фрикасе — нарезанное мелкими кусочками жареное или вареное мясо с какой-либо приправой.] только для любителей выдержанной дичи, с запашком. Лошади с трудом вытаскивали ноги из отвратительного гнилья, скользили, спотыкались, но шли вперед. — Тотор, — заметил американец, придерживая поводом лошадь, — ты бредил приключениями, и мне кажется, последние были из ряда вон. — Великолепные, дружище, — ответил Тотор, — отец будет очень доволен, когда услышит рассказ о них! Ну, а тебе разве не больше нравится жить так, чем быть смешным франтом, рисоваться перед окружающими, дуть спиртное, держать пари и распускать хвост на борту «Каледонца»? — Ей-богу, я с тобой согласен! — Вот теперь мы живем по-настоящему, не каждый миллиардер может позволить себе такое путешествие. — Конечно, только здесь не хватает населения, удобств, городов. Хотелось бы увидеть дом в двадцать два этажа, фабричную трубу, трамвай, газетчика. — А мне нравится безлюдье… Вдумайся, дружище: мы должны рассчитывать только на себя, непрестанно бороться за свое существование. — Ну, это безлюдье относительное, мой милый Тотор. — Нет, полное, абсолютное, — возразил парижанин. — Я знаю географию этой местности и ручаюсь, что на шестьсот — семьсот километров кругом нет ни одного поселка. — А повешенный? А оловянное блюдо? А мольба о помощи, нацарапанная на нем рукой умирающего? — Вероятно, тут были бродяги, разбойники из австралийского буша. Они отомстили кому-то и убежали от полицейских, чьи обноски на нас. — Я другого мнения, — заметил Меринос, — и как знать, не предчувствие ли это? Мне все кажется, что мы в засаде, окружены, и скоро что-нибудь да случится. — Но ведь с нами постоянно что-нибудь случается, — ответил Тотор. — Вечные неожиданности бога Случая. — Что ты думаешь о собаках? — Они давно убежали от своих хозяев и одичали, — сказал парижанин. — А кто поставил ограду? — Ее поставили больше года тому назад и не скоро придут к ней опять. — А следы лошадей, «Б. Р.» со звездой? — Ба! Пустая угроза! — беспечно проговорил Тотор. — Забавы тех, кто хочет сойти за буку! Так что я повторяю: мы одиноки, вокруг нас одна пустота. Разговаривая, робинзоны мало-помалу выехали из ужасного места, покрытого падалью. Им понадобилось для этого минут двадцать, потому что с этой стороны слой дохлых кроликов простирался километра на два. А с другой — уходил в бесконечность. Зрелище было необычным: огромная равнина, покрытая ковром из серых шкурок и украшенная миллионами задранных белых хвостиков. Два друга держались ограды. Мертвый лес стал редеть. Вдали показались невысокие горы, до которых путники надеялись добраться на следующий день. Теперь же им пришлось остановиться, чтобы дать отдых измученным лошадям. В хорошем настроении наши герои стали устраивать бивак, вспоминая целую серию выпавших на их долю приключений. Потом славно пообедали. С аппетитом уничтожая припасы черных полицейских, попивая их виски и куря их табак, друзья составили план действий. Он был прост. Тотор и Меринос решили двигаться на восток. Они погрузятся в угрюмое одиночество австралийских пространств, где нашли свою смерть многие храбрецы. Друзья попытаются решить трудную задачу — пересечь всю Австралию с запада на восток, употребив на это, может быть, долгие месяцы, побеждая невероятные опасности. Придется преодолеть тысячи километров, не встречая ни живой души на неисследованных, пустынных, бесплодных просторах. Но это не поколебало их ни на минуту. — Упорство, уверенность, немного везения — и мы доберемся! — сказал Тотор. На следующий день они поехали навстречу восходящему солнцу к горам, увиденным накануне. Часа четыре не останавливались. Посреди испепеленных солнцем прерий им стали попадаться большие оголенные пространства плотных песков. Меринос, обливаясь потом, полузакрыв глаза, убаюканный движением лошади, дремал, еле отвечая Тотору, который, как всегда, прокладывал путь и всматривался в окружающее. Вдруг парижанин подскочил в седле, будто у него над ухом выстрелили из карабина. — Меринос, Меринос! — закричал он. — Что там? — Кричи! Ущипни меня, стукни кулаком! — Зачем? — удивленно спросил американец. — Чтобы увериться, что я не брежу. — Скорей всего, у тебя солнечный удар. — Ну-ка… тебя я вижу и слышу хорошо… не сплю… не свихнулся, значит, все так и есть! — А что такое? — Черт возьми! Невероятное явление! Посмотри сам… там, на песке! — Ах, это, — спокойно заметил Меринос, — следы колес. Твое безлюдье — людно, милый мой. — Не в том дело. Не следы удивляют меня, они нам уже попадались, а их вид. — Не понимаю. — Посмотри. Раз есть колеса, значит, они принадлежат какой-то повозке, карете, экипажу, телеге… — Да, повозке, в которую запряжено какое-нибудь четвероногое, но бывает, и двуногое… — Правильно! Но почему же тогда между параллельными следами нет следов ног? Да и колеса оставили не обычную гладкую колею с острым краем, а небольшое полукруглое углубление в виде желоба. — Странно, — проговорил, заинтересовавшись, Меринос. — Посмотрим поближе! Тотор, соскочив с лошади, нагнулся и вскрикнул: — С ума сойти! Это невероятно! В таком месте — даже предположить невозможно! И все же — черт меня побери, и пусть дикарь насадит меня на вертел, если здесь не проезжал автомобиль! — Что ж, мой милый, всякое бывает. Автомобиль? Его владелец, конечно, джентльмен, который подбросит нас поближе к дому. — Я не так доверчив, как ты, — живо прервал друга парижанин. — Спортсмен, который раскатывает по пустыне, наверняка что-нибудь скрывает, или не в своем уме, или просто автокретин! — Браво! Я запомню это словечко в ожидании разгадки. — Наверное, ждать долго не придется. — Говоря это, Тотор приложил к уху ладонь. — Ты что-то услышал? — спросил янки. — Неясно слышу клаксон…[96 - Клаксон — звуковой сигнал автомобиля или мотоцикла, до 30–40-х годов XX века — рожок с резиновой грушей.] — Значит, это джентльмен… Он подает нам сигнал. Тотор, ты действительно слышал? В эту минуту вдали послышался отчетливый трубный, как у довольного жизнью слона, голос стального чудовища. Меринос шумно захлопал в ладоши, а пораженный Тотор вскочил в седло. И вот показался блестящий, красный с золотом автомобиль, катившийся точно по французским дорогам, но поднимавший за собой облако мелкого песка. — Урра-а-а! — закричал Меринос. — Спасены! Я говорил, что это джентльмен! Пока Меринос в восторге аплодировал, автомобиль приближался, теперь до него оставалось всего сто метров. Два друга разглядели странную удлиненную форму герметически закрытого, с широким сиденьем спереди, кузова, в стеклах которого ослепительно отражались солнечные лучи. Из-за их блеска молодые люди не смогли рассмотреть сидевшего за рулем джентльмена-избавителя. От шума и сверкания огромной машины, которая мчалась, как метеор, лошади испугались, поднялись на дыбы. Всадникам пришлось употребить всю свою силу и ловкость, чтобы сдержать, успокоить их и самим усидеть в седлах. Машина замедлила свой бег, почти остановилась, но вдруг сделала быстрый поворот и умчалась. — Оказывается, наш джентльмен довольно хамоват, — насмешливо заметил Тотор. — Да нет, ты увидишь, увидишь… — Я уже вижу, что он улепетнул и оставил нас с носом… Может быть, узрев наши полицейские мундиры, он испугался штрафа за превышение скорости? — Ну, ты шутник! Он, наверное, просто боится опять испугать наших лошадей. Смотри, как медленно он едет! Восемь миль в час, как галоп на охоте. Вероятно, для того, чтобы мы последовали за ним… Слышались отрывистые звуки автомобильного гудка. Машина двигалась не быстро, будто желая подтвердить слова американца. И довольный Меринос воскликнул: — Вперед, вперед! — Хорошо, — ответил француз, — я изумлен… но что-то я не в восторге и не знаю, чем все это кончится. — Тотор, не узнаю тебя! — А что ты хочешь? Точно тебе говорю: со мной такое первый раз в жизни случается! Янки не ответил, пожал плечами и припустил лошадь в галоп. Радуясь приключению, он обдумывал про себя эту странную встречу и мечтал о счастье увидеть через недолгое время кого-нибудь из своих близких. Да, черт возьми! Именно так… наверняка какой-то богач, свихнувшийся на автомобилизме… состоятельный оригинал, для которого не существует ни времени, ни расходов, ничего, что могло бы помешать удовлетворению бьющей ключом фантазии. Ибо не каждый сможет разъезжать вот так по пустыне, на машине неизвестной модели, стоящей не меньше двадцати тысяч долларов. И Меринос сочувственно взглянул на Тотора, малого, конечно, храброго и доброго, но неспособного понять, даже представить себе роскошную жизнь миллиардеров… этот непрестанный трепет души и тела, отчаянную гонку за всевозможными удовольствиями… безумное существование, одно воспоминание о котором опьяняет американца, как добрый глоток шампанского «extra dry»!.. И на одну минуту юный искатель приключений в австралийском буше, бедолага, которого подстерегают голод, страдания и смерть, снова стал снобом, так сурово наказанным Тотором на борту «Каледонца». Видимо, нельзя разом снять коросту[97 - Короста — гнойные струпья на коже, здесь — в переносном смысле.] дурных привычек. Для этого требуется несколько жестоких ударов судьбы. И они, пожалуй что, не заставят себя ждать. Американец поскакал рядом с Тотором за автомобилем, который ехал все с той же скоростью. Сумасшедшая скачка продолжалась уже более двух часов, когда окружающий пейзаж стал понемногу меняться. Близились горы. Песчаная пустыня сузилась, показались коричневые скалы, которые обступили ее как реку в теснине. Вскоре исчезли деревья и кусты, не осталось никаких растений, даже травы. Повсюду виднелись только темные глыбы да песок у их подножия. Местность становилась все более зловещей. — Настоящая ловушка, — прошептал Тотор, инстинктивно кладя руку на пистолет. Меринос снова пожал плечами и ответил покровительственным тоном: — Ты ничего в этом не понимаешь. Но все равно — вперед, старина. Будь спокоен, я за все ручаюсь. Следуя за автомобилем, пыхтевшим, как задыхающийся мастодонт[98 - Мастодонт — крупное ископаемое хоботное млекопитающее. От мастодонтов произошли слоны. Высота 1,5–3,2 м.], всадники уже втянулись в ущелье. Теперь было поздно отступать. К тому же никакая человеческая сила и никакие доводы не заставили бы ретироваться американца, который все кричал: — Вперед, вперед! Автомобиль ускорил ход, и всадники были вынуждены пришпорить лошадей, чтобы не отстать. Еще несколько сотен метров, и гудок, давно умолкнувший, подал два прерывистых сигнала. Тут же раздались два выстрела, которые обдали лица всадников огнем и дымом. Тотор и Меринос услышали сухой стук разбитых костей: их пораженные в лоб лошади рухнули убитыми наповал. Оба юноши пролетели по инерции вперед метров десять, перекувырнулись и полуоглушенными остались на песке. Человек десять, скрывавшиеся между камнями справа и слева, бросились к ним, чтобы схватить, а может быть, и убить. Но храбрые молодые люди, вскочив, смело взглянули опасности в глаза. Револьверов вынуть они не успели. — Смелей! — крикнул Тотор, нанося удары кулаками, головой, ногами. — Негодяи, негодяи! — рычал Меринос, боксировавший с яростью отчаяния. Но разве могли они, почти дети, отбиться от десяти силачей, по-видимому, поднаторевших во многих драках и готовых к любым сюрпризам? Неприятель одолел их числом, но они еще отбивались изо всех сил и вывели из строя половину своих врагов. Тотора и Мериноса связали, и резкий голос закричал: — Тысяча чертей! Это не они! — Значит, ошиблись. Раз так, нужно сейчас же их убить. Юноши увидели воздетые ножи в мускулистых руках. Блеснула сталь. Щелкнули затворы карабинов. Смерть надвигалась. — А жаль — они молодцы, — продолжал тот же голос. — Они узнают тайну, а значит, смерть им! — раздались голоса. — Он один распоряжается! Властитель приказал захватить и привести к нему живыми двоих людей в платье полицейских. Мы должны повиноваться. Он решит их судьбу. — Раз вышла ошибка, проще всего застрелить их. — Довольно! Еще слово, и вышибу мозги у спорщиков. Мериноса и Тотора подняли, как мешки, и унесли на руках к остановившемуся при первых выстрелах автомобилю. Друзей бросили в широкий багажник сзади. Крышка захлопнулась, и громадная машина снова помчалась полным ходом. Часть вторая ГЛАВА 1 Пленники. — Пещера. — Душераздирающие вопли. — Негр и его нож. — Начало драки. — Эпическая борьба[99 - Эпический — относящийся к эпосу, сказаниям. Видимо, здесь выражение «эпическая борьба» надо понимать в ироническом смысле, поскольку речь идет о простейшей драке.]. — Победа. — Бегство. — Земной рай. — Свет и тень на картине. — Под градом пуль. — Дьявольское оружие. — Побеждены! И вот друзья в заточении. — Ну, Тотор, получай твое безлюдье, где ни души, одна пустыня! — сказал американец. — А ты, Меринос, радуйся автомобилю и образцовому джентльмену — то-то он из вежливости подавал сигналы и даже притормаживал ради нас! — Да, пустыня оказалась населенной, а мой джентльмен — хамоватым! Мы оба влипли, и гордиться нам нечем, правда? — Эх, если б только это! — сказал Тотор. — Ведь теперь и ты и я в самом деле пленники. — Пока что нас просто крепко-накрепко заперли. — Настаиваю: мы пленники. — Да чьи?.. Зачем? — удивился Меринос. — Чьи? Ты еще спрашиваешь? — ответил Тотор. — Конечно, разбойников… нечего и сомневаться. Эти молодчики смертельно ненавидят полицейских… Вероятно, они хотели изрешетить мистеров Пять и Шесть… Зря, что ли, они устроили стрельбу из винчестеров? Их ввели в заблуждение наши костюмы… — Но ведь и мы неласково обошлись с господами из черной полиции, — возразил Меринос, — а мы не разбойники. — О чем ты говоришь! — возмутился Тотор. — У нас хотели отнять жизнь и свободу. Разве мы виноваты, что эти дикие мужланы упорствовали, видя в нас убийц! — И что же? — Думаю, что типы, которые вот уже сутки держат нас… — Без еды и питья… — …Бандиты с большой дороги, которым есть что скрывать. К чему им свидетели? Будь уверен, они постараются от нас избавиться. — Бррр! От твоих слов мороз по коже подирает, — сказал Меринос. — Что делать! Я смотрю на вещи прямо. Наше положение серьезно, очень серьезно, поверь. Два друга разговаривали вполголоса, сидя по-турецки на циновке, затейливо сплетенной туземцами из исполинских листьев. Их заключили в пещеру, достаточно мрачную, чтобы подтвердить опасения Тотора. Сквозь зияющую в потолке узкую, длинную трещину едва проникал тусклый свет. Под ногами хрустел мелкий песок. Отвесные шероховатые, синеватые стены, кажется, были из слоистого песчаника. Все напоминало гробницу. Пещера имела в длину метров десять, в высоту не меньше трех с половиной, в ширину же около шести. Больше всего она походила на подземный ход — его перегораживали громадные, из толстенных досок, двери. Одна дверь, другая… И на каждой — могучие замки. Кроме брошенных на пол циновок, в пещере не было ничего похожего на мебель… Тюрьма, настоящая тюрьма, только без классической кружки с водой, чашки для супа и табурета. Разговаривая, парижанин стягивал с сапог шпоры. — Что ты делаешь? — спросил Меринос. — Как видишь, снимаю шпоры. Очень нужная вещь для петушиных боев, да я-то не петух. Бить ногами — наш национальный спорт, однако драться я привык честно. Обойдусь без вспомогательных средств. — А я буду боксировать, и ты увидишь, что я не косорукий, — заметил Меринос. — Жаль, они забрали наши револьверы! — И даже нож. Наверняка готовят какой-то подвох. Жди нападения, — сказал француз. — Впрочем, нас не так-то легко запугать, правда, дружище? В эту минуту раздался нечеловеческий вопль за одной из дверей. Еще… потом глухой удар… Друзья побледнели, вскочили на ноги, вслушиваясь в предсмертные хрипы неведомой жертвы. Последний вскрик, шум падения… — Кого-то убивают! — воскликнул Меринос. Парижанин всем телом навалился на дверь, но тяжелая панель даже не подалась. Обезумев от ярости, Тотор молотил по двери ногами, кулаками и отчаянно кричал: — Негодяи… убийцы… трусы! — Молчи, они убьют и нас, — шепнул испуганный Меринос. — Не могу, я возмущен до глубины души… В двух шагах от нас совершают преступление! Помешать им — мой долг! И француз снова стал неистово колотить в дверь. Оттуда послышались хриплые голоса, раздались проклятия, брань, угрозы. — Держись, Меринос, сейчас нам будет жарко! — Ну что ж, будь что будет! — смело откликнулся американец, к которому мгновенно вернулось все его хладнокровие. Послышался щелчок замка, скрип отодвигаемого засова. В открытую дверь хлынул поток света, а затем вошел чернокожий исполин. Все в нем впечатляло: длинная борода веером, спутанные волосы, грудь колесом, громадные руки… Великан был обнажен до пояса. Короткие штаны держались на одной подтяжке, диагональю пересекавшей могучий торс. Глаза его были налиты кровью, как у быка. Бросая свирепые взгляды, он двинулся к молодым людям, размахивая мясницким ножом, до рукояти красным от крови. За ним в нескольких шагах от входа стояло человек шесть белокожих рослых малых, одетых по-европейски и в сапогах со шпорами. Три-четыре секунды… Казалось, атлет выбирал первую жертву. Тотор был перед ним. Подняв нож, исполин ринулся вперед с рычанием дикого зверя. И тогда, демонстрируя удивительное мужество, парижанин насмешливо крикнул: — Да это обезьяна! Понял ли противник великолепное, неслыханное, ранящее как кнут презрение? «Пигмей»[100 - Пигмей — здесь: малорослый человек.] осмелился оскорбить его, гиганта?! Да, несомненно. По крайней мере, интонацию он уловил вполне! Меринос содрогнулся и инстинктивно бросился вперед — заслонить собой друга. — Нет, нет, — прозвучал резкий голос Тотора, — не двигайся! Парижанин молниеносно присел и швырнул пригоршню песка в глаза чудовищу. Негр снова зарычал. Тотор тотчас же развернулся и совершил маневр «ногой назад», секрет которого знают только виртуозы французского бокса. Лошадиное копыто не нанесло бы удара сильней! Чернокожий раскинул руки, его глаза закатились, и со слабым стоном он рухнул как подкошенный. Все заняло не больше шести секунд. — Отлично! — восхитился Меринос. — Это отец научил меня так отбивать бифштекс. Он был бы доволен… Крики бешенства заглушили ответ француза. Стоявшие у входа белые, увидев, как упал черный гигант, набросились на юношей. — Вперед, Меринос, вперед, — ободрял Тотор, — лупи их! Друзья бросились к двери и бесстрашно вступили в схватку с нападающими. Бац! Бац! Это Меринос нанес два великолепных удара прямо в глаз длинному худощавому малому, который замахал руками и завопил. — Так ему и надо, долговязому! Хороший удар, Меринос! — ликовал Тотор. И с обезьяньей ловкостью он прыгнул на следующего. Это был тоже исполин, как большинство белых в Австралии. Заросший бородой до самых глаз, жилистый и крепкий, как дуб. Силач был уверен, что легко осилит хлипкого недоноска. Но едва он протянул свои огромные лапы — юркий Тотор выскользнул из его клешней, резко дернул гиганта за бороду и в ту же секунду ударил его в нижнюю челюсть. Противник француза издал страшный крик, прерванный сухим треском выбитой из суставов челюсти. Миг — и она повисла на дряблых щеках. Рот стал бесформенной щелью, откуда неслись невнятные стоны. Потрясенный чудовищной болью, раненый вдруг пошатнулся и упал, потеряв сознание. А Тотор веселился как одержимый. С раскатами хохота, напоминавшими пересмешника, он крикнул: — Ага, зайчик мой! Теперь тебе уже не спеть «Пойдем со мной, моя курочка», — и, подскочив к самому крепкому на вид из врагов, подбодрил друга: — Смелей, Меринос, смелей, старина! Да, вот когда американец порадовался, что еще во время своего учения в Англии увлекся боксом! Смелый, ловкий и редкостно сильный, он вскоре стал боксировать на уровне профессионалов… А сейчас наш герой так и рассыпал страшные удары, от которых гудели торсы и кровоточили носы! В отличие от Тотора, он молчал, но все более входил в ритм матча, от которого зависело само их существование, и за несколько минут обрел поистине чемпионскую форму. А парижанин, который заметил великолепное мастерство Мериноса, нашел время, чтобы выразить свой восторг. — Ты классный боксер! Браво, браво! Уж я-то в этом разбираюсь! — А ты, Тотор, похож на волчок среди кеглей![101 - Кегли — игра, заключающаяся в сбивании шарами деревянных фигур — кеглей, расставленных в определенном порядке.] Очень точное сравнение. Парижанин прыгал, вертелся, бил руками, ногами, головой, опрокидывал всех, к кому прикасался. Меринос не отставал. И вот — с нападающими гигантами покончено. И это — в мгновение ока! Поле боя было очищено. Выдохшиеся, но целые и невредимые, друзья победоносно посматривали на живописную груду тел. Брань поверженных казалась им музыкой. Но… какой ужас! Справа от них, под нависшим камнем, как туша на бойне, висел труп совершенно голого негра с зияющей раной на горле. На земле, в луже крови, лежала туземная дубинка. Робинзоны вспомнили вопли, предсмертный хрип, глухой удар, которым все закончилось, и поняли, что произошло. Сомнений нет! Они — в пещере разбойников и, может быть, каннибалов! Тем не менее за распахнутой дверью расстилался чудесный австралийский пейзаж. Вдали виднелись великолепные пастбища. Сновали стаи попугаев всех расцветок и видов. Над венчиками ослепительных цветов порхали тысячи бабочек, в траве топтались сорные куры и странные наземные попугаи, длинноногие, с эбеново-черным и изумрудным оперением, которые никогда не садятся на деревья. Наконец молодые люди, все более приходившие в изумление, увидели мирно резвящихся гигантских кенгуру, которые вообще-то пугливы и недоверчивы, но тут выглядели почти ручными. Настоящий тропический рай среди гор, которые кажутся его естественным ограждением! Да, рай, о котором мечтали бы любители красот на всех континентах. О, как хорошо было бы пожить здесь под щедрым солнцем, посреди всех этих чудес! Вдали от оглушающего шума городов, страшной скученности! Никаких тесных жилищ, шумных развлечений, зловредных испарений! А главное, светских условностей и жизни на пределе возможностей! Словом, всего того, что раздражает и доводит людей до изнеможения! Вот о чем подумалось парижанину, едва он охватил взглядом цветущий райский уголок. Но что же тогда означает этот труп… убийцы… беспощадный бой, опасность, которая снова им угрожает… Увы, это тоже входит в сияющую картину дня, но только как ее тени, как ее душераздирающая реальность! — Бежим, бежим отсюда! — крикнул Тотор. — Путь свободен! — Да, мы хорошо поработали, — подхватил Меринос. — Бежим, во второй раз может и не повезти! Чувствуя себя сильными, ловкими, друзья надеялись спрятаться где-нибудь в чаще, добраться до гор, словом, скрыться от преследователей. Они побежали изо всех сил куда глаза глядят, побежали, стиснув зубы, прижав локти к телу. Позади слышалась брань; избитые разбойники поднимались, приходили в чувство, брались за оружие. Прозвучал выстрел, над головами злой пчелой пропела пуля. Молодые люди побежали еще быстрей. Меринос не обращал внимания на жгучую боль в еле заживших ступнях, поспешая в сапогах мистера Шесть, которые при каждом его прыжке деревянно стучали, как кастаньеты, над чем Тотор охотно посмеялся бы в других обстоятельствах. Бах, бах! Снова выстрелы. Пули летели с неприятным свистом, от которого вздрагивают даже храбрецы. Тотор понял, что бежать по прямой линии опасно, крикнул: — Зигзагами, Меринос, зигзагами! Это помешает им целиться! Мудрая предосторожность! И действительно, пальба продолжалась, но все мимо: двигающиеся цели явно сбивали врагов с толку. — Наша берет! — крикнул парижанин. — Палят-то из револьверов, пустяки! — ответил Меринос. — Кишка у них тонка! Вот из винчестеров нас давно бы уложили. — Давай, давай, быстрее! — крикнул Тотор, видя, что сам он уже вне досягаемости. Превосходные бегуны! Вот перед ними уже показались первые деревья. Скоро молодые люди скроются за их огромными стволами… Еще двадцать метров, и наконец передышка, если не спасение. Но крики и выстрелы привлекли внимание человека, которого беглецы не успели хорошо рассмотреть. Он появился метрах в пятидесяти от них на пороге деревянной постройки, служившей как бы продолжением пещеры, и спокойно следил за беглецами. Прилично одетый в теннисный костюм незнакомец держал в руке предмет из темного дерева, тонкий и плоский, как лезвие сабли, но значительно больше изогнутый. Внезапно он отбросил куртку, соломенную шляпу и взялся обеими руками за деревянную пластинку. В мгновение ока он резко наклонился вперед, затем назад, вертя своей дощечкой, и внезапно выпустил ее из рук. Вращаясь, она со свистом и жужжанием полетела по направлению к беглецам. Странный снаряд несся над самой землей, выделывая бешеные прыжки. Он издавал громкий, странный шум, который то прекращался, то возобновлялся вновь. Не дубинка и не метательный дротик, но стоит обоих! Можно было подумать, что эта деревяшка одушевлена, что ею движет ярость, и она сознательно ищет, куда лучше всего ударить. Тотор услышал странное завывание и отскочил, но снаряд точно преследовал его и, продолжая вертеться, с неимоверной силой ударил по ногам. — Бац! Прямо по ходулям! — закричал парижанин, рухнув на землю. — Меня подшибли! Вот это тумак! Берегись, Меринос! Я уж попробовал, что это такое… В ту же минуту ужасная пластинка, прочная и плотная, как железо, отпрыгнула в сторону и с дьявольской точностью ударила по ногам и Мериноса. — Hell dammit! У меня кости разбиты, — рухнул янки. — Недобрый карамболь[102 - Карамболь — бильярдный термин: удар своим шаром в несколько чужих. Здесь слово использовано в переносном смысле.], — прибавил Тотор, все еще не теряя присутствия духа. Исполнив свое дело, но все еще жужжа, сатанинский снаряд упал. Но что это! Едва коснувшись земли, он вновь ожил, поднялся под углом в сорок пять градусов, описал правильную параболу и мягко опустился к ногам своего господина, который неторопливо надевал шляпу и куртку. Разбойники, увидевшие падение беглецов, ринулись к ним, чередуя хохот и проклятия. Потрясая оружием, они с дикарской радостью выкрикивали: — Позабавимся! ГЛАВА 2 Вовремя! — Простой рассказ. — Метатель бумеранга[103 - Бумеранг — метательное орудие в виде изогнутой заостренной плоской деревянной палицы или серповидной дощечки.]. — Нужно идти. — Австралийское оружие. — Неожиданности. — Удивительная роскошь. — Тотор рассказывает свою историю. — Никто не уходит отсюда живым. — Испорченный автомобиль. — Умирающий механик. — Начало службы. Мрачное видение смерти возникло в воображении юношей. Их уже окружала яростная толпа бандитов. Теперь-то наверняка растерзают… — Черт возьми! Это уже серьезно! — пробормотал Тотор. — Не о том я мечтал… — Умереть под ножами разбойников, — прибавил Меринос, — ужасно! Они взглянули на яркое солнце, на зелень, на цветы, на птиц, на улыбающуюся природу и молча пожали друг другу руки, не ожидая ничего хорошего. — Тотор, — тихо шепнул американец, — мне жалко, что я так глупо прожигал свою жизнь, был пуст, жесток, всех презирал… С таким другом, как ты, я стал бы настоящим человеком. Тотор не успел ответить на трогательные и полные достоинства слова. Негр, которого он так ловко сбил с ног, уже пришел в себя и, потрясая ножом, устремился к нему с людоедскими криками. Он явно собирался первым броситься на парижанина, который подобрался, вытянул руку, чтобы отразить удар. Еще несколько секунд, и все кончится! По подоспевший метатель деревянной сабли сильно ударил ею плашмя по руке австралийца, и тот выронил нож. Повелительным тоном джентльмен сказал негру несколько слов на странном наречии, и гигант мгновенно отошел, ворча, с видом побитой собаки. Затем странный человек обратился к белым на правильном английском: — Джентльмены, впредь до новых распоряжений этим людям даруется жизнь. Такова моя воля. Слышите? — Хорошо, Ден, — хмуро ответил один из «джентльменов». — Воля твоя, хотя это против правил… — Довольно, Нед! Я сказал, и точка. Ни слова больше, не то до утра вам не дожить. Как и австралиец, белые опустили оружие и ушли, ворча. Только теперь Тотор и Меринос могли рассмотреть черты незнакомца. К своему великому изумлению, они увидели под широкополой шляпой негра, вернее, одного из австралийских негроидов, так не похожих на жителей Африки. Кожа его имела цвет не то сажи, не то шоколада. Прямой нос; взгляд живой и колючий; губастый рот плотно сжат. Очень густые волосы, как и длинная, непроглядная борода, слегка вились. Лицо этого человека прежде всего поражало выражением жесткости, а может быть, и жестокости. Под платьем, которое на нем сидело изящно и ловко, угадывалось атлетическое сложение, не хуже, чем у полуголого дикаря в драных штанах, державшихся на одной лямке. Можно подумать, что тот был его братом: совпадали не только признаки расы, но повадки, позы. И такое же мощное телосложение, внушавшее трепет. Однако костюм, тонкое белье, осанка, правильность речи и неожиданная изысканность манер отличали его от соплеменника-каннибала. Вот что заметили с первого взгляда друзья, едва придя в себя после падения и неожиданной нервной встряски. Незнакомец бросил взгляд на молодых людей и, нимало не заботясь, хватит ли у них сил выполнить его приказ, грубо крикнул: — А ну, вставайте! За мной! Да не мешкать! Слова благодарности за спасение от каннибалов застыли на устах юношей. Друзья почувствовали что-то таинственное и пугающее в этом человеке, совершившем благородный поступок столь несообразно грубо. Приходилось повиноваться. Тотор с трудом поднялся, снова упал, напряг все силы и наконец удержался на ногах. Правда, он испытал боль, но обрадовался, поняв, что кости не сломаны. Парижанин протянул руку Мериносу, чтобы помочь ему подняться, но американец, вероятно, ушибленный сильнее его, не мог встать даже на колени. Бледный, с исказившимся от муки лицом и с лбом, покрытым потом, бедняга жалобно простонал: — Не могу, не могу! — Как? — насмешливо сказал незнакомец. — Столько стонов из-за какого-то слабенького удара бумерангом? А я еще вас пожалел… при желании мог бы переломить вам лапки, как сургучные палочки. Теряя силы, держась только благодаря своей железной воле, Тотор приподнял друга и сказал ему по-французски: — Мужайся, дружище. Встань! Умри, но покажи этому черномазому, что у белых есть и воля и сила. Человек улыбнулся, будто понял сказанное, что, конечно, было, по мнению Тотора, совершенно невероятно, затем пожал плечами и ушел, помахивая бумерангом. Именно так называлось странное, невероятное оружие австралийских туземцев, которые пользуются им с удивительной ловкостью. Бумеранг не походит ни на одно из орудий охоты или войны нынешних или древних времен;[104 - Утверждают, что древние египтяне обладали подобным метательным орудием, но этот факт не доказан. (Примеч. авт.)] противоречит всем законам баллистики, бросает вызов нашим понятиям и привычкам, кажется чем-то невероятным — и тем не менее существует. В руках европейца, как бы он ни старался правильно обращаться с ним, бумеранг — бесполезная щепка, которую ни к какому делу не приспособить. А вот в руках привыкшего к нему с детства австралийца он может стать несравненным оружием. Брошенный ловко, он разбивает задние ноги исполинского кенгуру и опрокидывает громадного казуара — большую птицу, похожую на страуса. Его полет может по воле метателя быть горизонтальным, наклонным или вертикальным. Брошенный параллельно земле, бумеранг внезапно поднимается ввысь, вихрем врывается в стаю попугаев или зеленых голубей, сокрушая все, к чему прикасается, а затем — дело сделано, и он послушно падает рядом с умелым охотником. По-разному объясняют действие и применение этого странного, смертоносного орудия. Говорят, что изогнутый в середине бумеранг имеет слегка развернутые в разные стороны концы, что делает его похожим на пропеллер. С силой запущенный, он ввинчивается в слои воздуха, опирается на них, что и объясняет его вихреобразное, скачками, движение. А внезапные изменения траектории полета и возвращение к охотнику задается неуловимым движением кисти — и это похоже на приемы бильярдистов, выполняющих эффектные удары из-за спины. Правильно ли такое объяснение? Может быть. Но что за упрямство нужно проявить в изготовлении снаряда! А эти особые приемы? Их ни за что не может вполне освоить человек белой расы! Шатаясь, спотыкаясь и прихрамывая, Тотор и Меринос с большим трудом все же прошли небольшое расстояние, отделявшее их от прилепившихся к скале построек. Вслед за незнакомцем они вошли в просторный холл, полный приятной прохлады. — За мной, — приказал он им. Друзья едва успели заметить охотничьи трофеи, оружие, украшавшее большие кедровые щиты на стенках, и скользкий кафельный пол. За бархатной красной портьерой, подхваченной толстой золотой цепью, оказалась другая комната, вроде просторного кабинета. Молодые люди остановились в полном изумлении от обстановки: шезлонги[105 - Шезлонг — легкое раздвижное кресло, в котором можно полулежать.], кресла-качалки, низкие кресла с подвижными спинками, роскошные и удобные бамбуковые скамьи и табуреты тонкой работы… На стенах, изящно задрапированных великолепными коврами, висели картины и фотографические пейзажи. Повсюду — этажерки с безделушками; книжные полки с множеством томов; гавайские ящички прихотливых очертаний; витрины с минералогическими образцами, наконец, фортепьяно! И к тому же у широкого окна — письменный стол из эбенового дерева![106 - Эбеновое дерево — растет в тропиках. Его темно-зеленая, иногда черная древесина идет на изготовление дорогой мебели, музыкальных инструментов, изделий художественной резьбы.] Мало того, еще один стол — широкий, малахитовый[107 - Малахит — ценный поделочный камень ярко-зеленого цвета.], на котором в беспорядке с раскрытыми книгами, нотами, газетами соседствовали коробки сигар, украшенный драгоценными камнями кальян и янтарные мундштуки… Тотор и Меринос не могли поверить своим глазам, видя неожиданную роскошь этого убранства. И это в забытом Богом уголке земли! Поразительный контраст… — Сядьте, — предложил им незнакомец, который остался стоять, разглядывая гостей. Когда они тяжело упали в кресла, он спросил: — Теперь скажите, кто вы на самом деле, зачем и как попали сюда? — Я — Тотор, — ответил парижанин, — а моего друга зовут Мериносом. Мы — туристы и свернули с пути, намеченного круговыми билетами, из-за несчастного случая на море. Нам обоим на двоих — тридцать пять лет. — Значит, вы не полицейские? — Что за небылица! Я — из Парижа; Меринос — из Нью-Йорка. Мы оба сходили с ума по путешествиям, и наши родители, далеко не миллионеры, с трудом купили нам круговые билеты. Американец понял, почему друг ни словом не обмолвился о его отце — шерстяном короле. Опасно упоминать о богатстве в логове разбойников — хотя бы и самого высокого полета! — Пусть так, — сказал незнакомец, — тогда вот ты, у которого язык хорошо подвешен, расскажи-ка мне о ваших приключениях, которые кажутся мне не очень-то правдоподобными! — К вашим услугам, патрон[108 - Патрон — здесь: глава дела, мероприятия; шеф.], — ответил, не смущаясь, парижанин, — только не будете ли вы так любезны, не угостите ли нас рюмочкой или даже бокалом чего-нибудь жидкого, хотя бы чистой воды, aqua fontis…[109 - Ключевая вода (лат.).] Это не шутки, мы умираем от жажды. Человек улыбнулся, нажал кнопку электрического звонка, сказал французу: — Хорошо, теперь говори, да покороче. Тотор потер болячки на ногах, поудобней уселся в кресле и с обычным спокойствием стал рассказывать обо всем, что случилось с ними, вплоть до того, как они увидели повешенного. — Дальше, дальше, — проговорил их странный собеседник. Тотор с наслаждением выпил несколько глотков превосходного эля, который им подал китаец, и продолжал свое пространное повествование: — А наевшись коры дерева-бутылки, мы заснули. Тут-то нас и сцапали двое черных полицейских по имени Пять и Шесть. Им пришла в голову нелепая мысль отвести нас связанными в полицейский участок. Эти звери, под предлогом, что Меринос не мог поспевать за ними, хотели отрезать ему голову: видите ли, тяжело было везти то, что ниже шеи. Довольно странный способ сажать людей в кутузку! Я, конечно, стал возражать. А так как они не хотели меня слушать, пришлось их вздуть, и так основательно, что нам достались их клячи, пожитки, шмотки, словом, все их манатки. — Ты, мальчишка, смог их одолеть? В одиночку, связанный? — Что поделаешь, патрон, в жизни приходится выкручиваться. — А почему они вас взяли в плен? — Они вбили себе в головы, что мы — бушрейнджеры, и не могли отступиться от этой мысли. Конечно, мы бродяжили в австралийских кустарниках, но не в том смысле, как они понимали! Мне кажется, они приняли нас за других, настоящих рейнджеров… в дела которых лучше не путаться. — Благоразумно! Продолжай, мой мальчик. Начав говорить, Тотор уже не мог остановиться. Меринос, растянувшись в кресле, не в силах был шевельнуть ни ногой, ни рукой, а его друг, жестикулируя, без умолку болтал, не упуская красочных подробностей. Кажется, он уже позабыл об ударе бумерангом и вполне освоился в этой странной, если не сказать подозрительной, обстановке. Незнакомец ничем не выражал нетерпения, то ли надеясь извлечь из болтовни нечто существенное для себя, то ли дожидаясь, когда молодой человек вконец запутается, станет противоречить себе и сам обличит себя во лжи. Но Тотору незачем было петлять, он говорил только правду, рассказывая о мертвом лесе, о буквах «Б. Р.» со звездой, о расправе с собаками, о встрече с автомобилем. Его подробный рассказ, впрочем, ничуть не смягчил сурового хозяина, который в глубине души, конечно, признал, что ошибся. Эти молодые люди, подумалось ему, вероятно, именно те, за кого себя выдают, сомневаться в этом не приходится. Но загадочному набобу[110 - Набоб — богач, жизнь которого отличается особой восточной пышностью.] это явно не понравилось, он нахмурился, и его лицо, и без того суровое, приняло выражение неумолимой жестокости. Меринос, наблюдавший за ним, содрогнулся. Никогда не падавший духом, Тотор мысленно сказал себе: «Право, он похож на людоеда, почуявшего свежатинку». А вслух самым любезным тоном прибавил: — Теперь вы видите, патрон, что мы и в самом деле настоящие туристы, совсем безобидные малые, и хотим лишь продолжить наше сентиментальное путешествие вокруг земного шара. И вы были бы очень любезны, если бы просто отпустили нас отсюда, на наш собственный страх и риск. Его слушатель усмехнулся, показав белые, острые зубы. Он погладил бороду черноватыми, сухими пальцами, на которых блеснуло множество колец, и сказал медленно, недобрым голосом: — Ни один посторонний не выходит отсюда живым. — Значит, мы осуждены на пожизненное?.. — спросил Тотор. — На смерть, милейший мальчик, мы не любим нескромных глаз и лишних ртов. — На смерть! — бледнея вскрикнул Меринос. — Полно, патрон, — бесстрашно возразил Тотор, — вы этого не сделаете. Посмотрите на нас и подумайте, не найдете ли вы для нас другого занятия, кроме роли Маккавеев?[111 - Маккавеи — в Библии семеро братьев-мучеников, убитых за верное следование еврейскому религиозному закону (Примеч. перев.)] В эту минуту в передней послышался говор; казалось, кто-то вопреки запрету хотел войти в гостиную, но его удерживали. Хозяин встал, резко откинул портьеру и раздраженно крикнул: — Что еще за шум? Кто смел войти сюда? А, это ты, Джим… Показался белокожий с непокрытой головой, растрепанный, заросший бородой до самых глаз, с безумным выражением лица. Он оттолкнул китайца, который преграждал ему дорогу. — Убирайся, ты! — крикнул он. — Я должен поговорить с хозяином. Ах, господин, если бы вы знали! — Что? Что случилось? Отвечай скорее, да берегись, если ты напрасно побеспокоил меня… — Автомобиль совершенно выведен из строя, — ответил Джим. — Гром и молния! Час тому назад он был в прекрасном состоянии! Ты сторож. Что же ты делал? Ты головой отвечаешь за него, и ты умрешь! — Хозяин, жизнь вашего слуги в ваших руках, — пробормотал Джим. — Свою должность я исполняю, но разве я виноват, что шальная пуля только что прошила мотор? — О, идиоты! Целили в беглецов, а расстреляли мой автомобиль, — сказал тот, кого звали господином. — Но его можно починить? Что говорит механик? Джим присвистнул и развел руками. — С механиком дело плохо. Хоть на кладбище неси. Лицо «господина» приняло пепельно-серый оттенок, он процедил сквозь зубы: — Он, этот гигант? Единственный механик… Кроме него, не найдешь ни одного на протяжении пятисот миль! — Да, господин. Харкает кровью, челюсть разбита, щеки порваны… Самый крепкий из нас, а превратился в мокрую тряпку. — Кто же так его изувечил? — спросил «господин». Джим заметил Тотора, который спокойно смотрел на него, и с изумлением произнес: — Нечего ходить далеко за виновным: вот этот мальчуган… этот дьявольски сильный коротышка уложил полдюжины наших! Искалечил беднягу. Да и не его одного… Хозяин взбесился. Схватившись за кобуру, он крикнул: — Разрази тебя гром! Это уж слишком! Я, может быть, простил бы порванные шкуры моих молодцов, но увечье, а может быть, и смерть единственного механика! Ты за это ответишь! Тотор поднялся с кресла, выпрямился и, подходя к наведенному на него револьверу, с поразительным спокойствием ответил: — Незачем стрелять, это бесполезно. У вас нет механика? Извольте, патрон, я его заменю. — Ты, недомерок? — Попробуйте дать мне токарный станок, тиски, каких-нибудь железяк, обломков бронзы, стали, и вы увидите, сумею ли я воскресить вашу пыхтелку. — Пожалуй, я испытаю тебя, и немедленно, — ответил «господин». — Но горе тебе, если не сможешь ничего сделать! — Положитесь на меня! Итак, я могу считать место механика своим? — Да, временно. Посмотрим, на что ты годен! — О, тогда я спокоен. Но теперь, раз я имею у вас прочное социальное положение, позвольте рекомендовать вам моего замечательного друга, присутствующего здесь Мериноса… Сейчас он — всего лишь болящий, не может пошевелить ни ногой, ни рукой, страдает и молчит… потому что истинные страдания немы! Но он мечтает поправиться, чтобы стать вам полезным, дайте же должность и ему! — Мой китаец Ли ошалел от опиума… Я охотно заменил бы его твоим другом, который, я уверен, будет прекрасным лакеем. Меринос подумал, что плохо расслышал. Он сжал кулаки, побледнел и воскликнул дрожащим от гнева голосом: — Лакеем! Я, сын… — Герцога? Принца? Короля? — Сын белого гражданина! — Ну и ладно! Будешь мальчиком на побегушках у негра. Дядя Том[112 - Дядя Том — негр, герой романа «Хижина дяди Тома» американской писательницы Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896).] порадовался бы такому обороту! Кроме того, оставьте эти манеры! Я требую, чтобы мои приказания исполнялись немедленно, днем и ночью! Своих слуг я бью, а иногда и убиваю! Значит, от тебя самого, мой мальчик, зависит знакомство с палкой или револьвером. ГЛАВА 3 Тотор за работой. — Сторож или нянька? — Дружба. — Починенная машина. — Пробная поездка. — Последствия завтрака на траве. — Знаменитые ослицы. — Французский и латинский языки. — Нелепая история человека, купавшегося в фонтане Сен-Мишель. Несмотря на всю самоуверенность, Тотор не мог опомниться от изумления и выразил свои чувства смелой метафорой: — Никаких сомнений! Я плыву по океану сюрпризов. Подумать только: среди пустыни, в сотнях миль от цивилизованных мест, посреди пещер, обращенных в дворцы, стоит лишь заикнуться, и тебе предоставляют прекрасную мастерскую, в которой есть все, даже с избытком! Машины, инструменты, всяческие приспособления… Знакомые, привычные вещи приводили новоявленного механика в восторг, и, устраиваясь в мастерской, он вскрикивал от удовольствия: — Черт возьми, просто металлический рай! Тотор чувствовал себя как дома, демонстрируя своему новому господину удивительную профессиональную сноровку. Несмотря на молодость, он и в самом деле был первоклассным механиком. Юноша разобрал мотор. Сколько поломок! Тотор даже присвистнул и поставил диагноз: — Видите, патрон, как говорят в парижских предместьях, — зверушка нездорова. Вашим молодцам наплевать, что мишень у них — ценой в сто тысяч франков! — Ужасно, — мрачно сказал «патрон». — Ничего! Поверьте, я все поправлю, — успокоил его Тотор. Парижанин тотчас же принялся за работу, которая требовала исключительных навыков и глубокого знания всех тонкостей ремесла. «Патрон» приходил к нему каждый день и мог убедиться, что Тотор совершает настоящие чудеса. Мало-помалу этот загадочный, жестокий человек, который управлял своими владениями с помощью палки и револьвера, стал проявлять что-то вроде благосклонности к маленькому парижанину. Тотор не мог ни на минуту выйти из мастерской. Он и ночевал в ней. Ел то, что ему приносили… Заключение стало для него просто нестерпимым, и наконец однажды утром он сказал хозяину: — Патрон, нельзя ли мне немного поразмять ноги и глотнуть свежего воздуха? Я тут скоро превращусь в сушеную грушу. Так дело не пойдет. — Хорошо, — подумав немного, ответил негр. — Но Татамбо ни на шаг не отойдет от тебя. — Благодарю вас, патрон, — обрадовался парижанин, — за то, что даете мне свободу и няньку. Вы — само милосердие! Тотор сиял. Он был особенно доволен тем, что его нянькой оказался… Нет, вы не догадаетесь! Тот самый негр-гигант, которого молодой человек в схватке опрокинул ударом ноги под ложечку! А дело в том, что Тотор просто приручил это чудовище. Так быстро? Но каким образом? Он сумел завоевать его сердце, угождая желудку. Исполину с первого же дня поручили приносить Тотору провизию. Сперва они смотрели друг на друга довольно недружелюбно. Но с каждой порцией еды выдавалась и порядочная доза виски. Тотор, пивший только воду, предложил свою долю алкоголя сторожу. Известно, что черные очень неравнодушны к этой жидкости. И австралиец, вероятно, давно уже не пробовавший ее, с восторгом принял предложение. Черного звали Татамбо. Тотор нашел, что это слишком длинное имя и ампутировал его, превратив сначала в Тамбо, а потом просто в Бо. Австралиец охотно отзывался на односложное прозвище. Впрочем, что значит «отзывался»? Он никогда не вступал в разговор с французом. Хотя, очевидно, очень хорошо понимал по-английски, так как исполнял буквально все, что Тотор требовал от него. Не был Бо и немым, потому что иногда произносил «yes» или «по». Но и только! Остальное заменяли жесты. Австралиец восхищался железной хваткой Тотора, хотя знакомство с нею ему так дорого обошлось, и это восхищение, к тому же политое виски, постепенно зародило в нем собачью привязанность к юноше. А предосторожность — приставить к нему сторожа — казалась Тотору бесполезной и смешной. — Он что, думает, что я по воздуху улечу? Да ни за что, во всяком случае, без Мериноса. Бедняга! Уже две недели его не видно… задал ему забот этот господин Крепко-бей! Стать рабом, вещью! Но мы еще посмотрим! Итак, тюрьма стала для француза попросторней. И он воспользовался относительной свободой, чтобы оглядеться как следует. Прежде всего парижанин обнаружил, что эту большую долину, подступы к которой неизвестны, отделенную от пустыни, окружали непроходимые горы. Бегство поэтому казалось невозможным. Затем его очень заинтересовала необычная фауна. Рядом с дикими животными бродили стада коров и баранов. Великолепные лошади паслись на свободе. Туземцы, жившие в бесхитростных хижинах из коры, держались в отдалении. Тотор отметил, что всего их человек пятьдесят. Селятся небольшими кланами. Вид у них неважный… Юноша решил, что это тоже пленники. Великолепный овал автодрома длиной километров пятнадцать, а шириной — восемь или девять окружал это странное владение. Больше всего привлекали внимание молодого человека таинственные люди, которые и появлялись и исчезали неизвестно как. Вооруженные до зубов, головорезы сидели на великолепных лошадях, говорили повелительно, держались вызывающе. В один прекрасный день они возникали неизвестно откуда группами: человек по десять, двадцать, пятьдесят, разъезжали туда-сюда, шумели, как у себя дома. Дня два-три эти незнакомцы оставались в долине; устраивали адский шум, попойки, потом, под сенью ночи, уезжали. Тотор был заинтригован. Он нюхом чуял что-то неладное, быть может, преступное; за всем этим угадывалась мощная рука. Дни шли за днями. Упорно трудясь, наш робинзон почти закончил ремонт автомобиля. Как раз в это время произошел странный случай, который имел впоследствии решительное влияние на судьбу юношей. Француз не видел хозяина уже двое суток, и это отклонение от заведенного порядка раздосадовало его. Дело в том, что он хотел вывести машину из мастерской. — Бо, — сказал он негру, — пойди, скажи патрону, что нужно попробовать автомобиль на ходу. — Нет, — проворчал австралиец, показывая острые зубы. — Почему? Бо присел, точно всадник, и очертил рукой широкий круг. — Уехал? — спросил парижанин. — Да. — Досадно. А что, если я прогуляюсь сам? Почему бы и нет? Отлично, поедем, — предложил Тотор. — Ты со мной? — Да, — снова ответил исполин и умчался, оставив парижанина в недоумении. Через четверть часа он вернулся с запасом еды и воды. Считая, что в обязанности Бо входит при каждом выезде тяжело загружать ящик для провизии, Тотор не удивился. Уложив груз, парижанин сел на место шофера, Бо поместился рядом с ним. Странное зрелище представлял этот полуобнаженный, заросший волосами каннибал, развалившийся в ультрасовременном автомобиле. Последний крик моды нашей утонченной цивилизации! Тотор осторожно запустил мотор. Пых-пых! — Все в порядке! Удача! А теперь побыстрей… Пых-пых-пых. Машина бодро тронулась, выехала на круг. Пых-пых-пых. Обжитые места, пещеры, странные постройки, назначения которых парижанину были еще не известны, остались позади. Несколько человек белых с изумлением посмотрели на двух спутников в автомобиле, исчезавших за деревьями. Время от времени в моторе что-то трещало, шипело. Тотор останавливался, поворачивал гайку, подтягивал винт, осматривал все, ощупывал и ехал дальше. — Быстрей, быстрей!.. Зверушка воскресла! Вперед, и как можно быстрей! Они мчались, пожирая пространство, почти касаясь эвкалиптов, с которых испуганно взлетали сотни попугаев, огибали роскошные луга, приводя в волнение коров, овец, вспугивая кенгуру, скакавших точно исполинские лягушки. Захваченные скоростью, быстро опьяняющей даже самых благоразумных, пленник и его страж мчались вперед. О, эта дикая радость избавления от тяжести, обладание легкостью птицы, возможность мчаться, как болид! Хотя бы на время не ощущать себя неуклюжим пентюхом, прикованным к земле, по которой едва тащишься, как улитка… Скоро был пройден первый круг. — Еще раз! — воскликнул увлекшийся Тотор. — Ах, если б сюда еще Мериноса! Они снова помчались под лучами знойного солнца. Пыль набивалась в глаза, глотки пересохли, несмотря на обдувающий ветер, пот лился ручьями. Но вот показалась тенистая лужайка с красивым источником, высокой травой и цветами. Мучась от жажды, парижанин вспомнил, что еще не завтракал. Приятно устроить завтрак на траве! Он снизил скорость, остановил автомобиль у источника и сказал: — Знаешь, старина Бо, давай-ка погуляем здесь. Накрой на стол, раскупорь для себя бутылочку виски. Нужно чего-нибудь слопать. — Да, — сказал негр, и его глаза блеснули. Вскрыв банку тушенки, Тотор с аппетитом стал грызть damper, австралийскую галету[113 - Галета — печенье, сохраняющее пищевые качества длительное время; сухое печенье (крекер).], которая в пустыне хорошо заменяет хлеб, а Бо приник губами к бутылке и одним духом опорожнил ее. — Ого, — сказал Тотор, — недурно! Но знаешь, поосторожней. Это же сивуха! Глаза на лоб вылезут! — Нет, — отозвался чернокожий, жадно облизывая влажные губы. — Как хочешь, если душа требует… Ты крепко сшит, а у нас не каждый день праздник… Можешь еще приложиться. Содержимое и второй бутылки проскочило одним махом. Бо с горящими глазами открыл рот в широкой улыбке, размахивал руками и подпрыгивал; казалось, он был на седьмом небе. — Вот так, — сказал Тотор, — пляши, пока твое чертово полоскание не свалит тебя с катушек. Но Бо еще крепко держался на ногах. Не ожидая приглашения, он взял третью бутылку и начал пить, но на этот раз не жадно, а потихоньку, с наслаждением, смакуя напиток, будто находя в этой адской смеси вкус божественной амброзии[114 - Амброзия — в древнегреческой мифологии — пища богов; в переносном смысле — необычайно вкусное блюдо.]. Скоро опьянение стало явным, затуманило мозг дикаря. Точно обезумев, он вдруг принялся бешено отплясывать канкан[115 - Канкан — французский, первоначально бальный, а к середине XIX века эстрадный танец с характерным высоким вскидыванием ног.], воя, как макака[116 - Макака — род узконосых обезьян; очень смышлены, легко приручаются.]. Негр не владел собой, и Тотор забеспокоился. — Послушай, Бо, — сказал он, — ты уже перебрал. Довольно, а то станет худо. Парижанин машинально сказал это по-французски. Дикарь взглянул на него безумными глазами и запросто ответил на том же языке: — Не бойся, у меня желудок закаленный! Тотор так и подскочил от удивления, будто заряд динамита взорвался под его ногами, выронил изо рта кусок мяса, но решительно ни слова не мог выговорить. Австралиец расхохотался, затем произнес: — Ты смотришь на меня так, будто я совсем… обалдел!.. Да, правильно, «обалдел». Si forte virum quern… conspexere, silent…[117 - Если случайно увидят крепкого мужчину, они замолкают (лат.).] как сказал божественный Гораций. — Он говорит по-французски и по-латыни! — воскликнул Тотор, думая, что видит кошмарный сон. — Это треклятое виски действует… выхватывает у меня из головы и гортани… полузабытые слова, которые застряли в мозгу. Я грежу и вижу многое… Ах… очень многое. Ох, дай мне выпить… Еще, еще… Преодолев волнение, Тотор вернулся к обычному для себя хладнокровию. Он подошел к австралийцу, который, казалось, преобразился, посмотрел на него, комически развел руками и сказал: — Точно, ты феномен! Никаких сомнений! Я сражен! Даже отец такого не видал. Кто ты? Не вселился ли в тебя дух ослицы библейского пророка Валаама, которая когда-то болтала по-еврейски? Или, может быть, ты проглотил фонограф, который застрял в желудке и разговаривает помимо твоего желания? — Пить… Гром и молния! Я же говорю, что хочу пить еще, хочу все припомнить; ах, если б ты знал, — проговорил чернокожий. — Да, я знаю! Знаю даже, что если ты не валаамова ослица, то робеспьерова, которая пила, пила… пока в поговорку не вошла[118 - Быть пьяным, как ослица Робеспьера, по-французски означает быть пьяным мертвецки. (Примеч. перев.)]. — Не говори глупостей, подай бутылку, — простонал негр, скрипя зубами, — мне нужно виски! Еще и еще! — Пожалуй, только одну стопку, — сказал Тотор, — придется пожертвовать огненной водой, чтобы спасти огонь разума. Но стопка лишь увеличила жгучую жажду Бо. — Еще, еще, — молил он. — Нет, погоди, прежде поговорим, — твердо ответил Тотор. — Скажи, кто же ты? Ноги дикаря подогнулись, он тяжело упал на траву, вцепившись руками в спутанные волосы, взгляд его застыл, как у загипнотизированного. Бо отдувался, как бизон, и пробормотал прерывающимся голосом: — Мои родители… детство… первые годы радости, свободы… Я помню это, когда не пью. — Понимаю; ты, так сказать, двойной; одно помнишь натощак, другое, когда напьешься… Но, скажи, почему ты говоришь по-французски, как парижанин, а по-латыни, как человек образованный? Австралиец глубоко вздохнул и продолжал, точно во сне: — Я вижу дома… бульвары, дворцы… ночью фонари на улицах, необыкновенное оживление, кареты, толпы людей. Я — подросток среди товарищей, но это все белые… только белые… Меня учат вещам, которые меня смущают и приводят в восторг… Зачем я здесь? Ах… помню! Я неплохо соображал, и консул решил дать мне воспитание цивилизованных людей. Он послал меня в свою Францию… в Париж. Я… в лицее…[119 - Прошу читателей поверить, что я ничего не выдумываю. Этот совершенно реальный персонаж, австралиец, сын каннибала, вернувшийся впоследствии к людоедству, действительно пережил все эти приключения. Он был блестящим воспитанником одного из наших лицеев, название которого я счел за благо изменить, но вернулся в родные леса, где варварство вновь завладело им. (Примеч. авт.)] — В каком? — спросил пораженный парижанин. — Сен-Луи. — На левом берегу Сены… Бульмиш…[120 - Так парижане называют бульвар Сен-Мишель. (Примеч. перев.)] Знаю! Вдруг австралиец захохотал, судорожно, болезненно, пронзительно. — Бульмиш! Это словечко напоминает мне окончание моего блестящего ученья. Ведь я был круглым отличником, все восхищались, приходили взглянуть на меня. Знали, что я из племени каннибалов, и поражались, слыша, как я без запинки декламировал вторую книгу Энеиды…[121 - «Энеида» — эпическая поэма Вергилия (70–19 гг. до н. э.).] Но бац! Случилась катастрофа. Однажды в день отпуска школяры напоили меня… Я не вернулся в лицей… и в полночь полицейские застали меня… в школьной форме… купающимся в фонтане Сен-Мишель. — Неплохая идея! — заметил Тотор. — Но продолжай! — Я хотел бы еще глотнуть… немножко… чуть-чуть, — едва ворочая языком, взмолился Бо. — Погоди. Рассказывай, и, если все выложишь, дам тебе хорошенько промочить глотку, вот увидишь. — Тогда… больше не помню… на чем же я застрял? — Ты застрял в фонтане! Это довольно смешно. — Ах да!.. Сильный, рослый… я оглушил ажанов, которые хотели меня отвести в полицейский участок, отдубасил комиссара, кому-то выбил зубы… Меня выгнали из лицея, арестовали, хотели судить… Английское посольство заступилось, во избежание скандала заплатило за убытки, очень дорого заплатило… Меня посадили на первый же пароход. — А потом что? — спросил нетерпеливый Тотор. — Я снова оказался в Австралии… где я ничего хорошего не совершил… я отупел… снова ушел в леса, в буш… одичал… Туземцы, мои собратья, с которыми я жил, занимались рыбной ловлей и охотой… они приучили меня к своим обычаям, я все забыл. Наконец он взял меня к себе. — Кто он? — Он! Хозяин! Довольно… — проговорил пьяница с испугом. — Что это за человек? — спросил Тотор. — Молчи! Он все знает… все видит… я его боюсь… Он убьет меня. — Что вы здесь делаете? — Не знаю… не спрашивай. — Кто убил человека в тот день, когда нас схватили? Того негра… ты же помнишь… когда я тебя опрокинул ударом ноги? — Я выпустил ему кровь. — Зачем? — Затем… чтобы съесть. Бо уже давно боролся с неодолимой сонливостью, после этого признания чернокожий наконец свалился, сраженный невероятной дозой алкоголя. «Ну, — подумал раздосадованный парижанин, — кончено! Ничего больше я сегодня не узнаю, но позже — постараюсь!» ГЛАВА 4 Возмущение американца. — Мериноса бьют. — Бой, огня! — Величие и упадок. — Обед господина. — Толченые муравьи. — Обязанности миллиардера, ставшего лакеем. — Заключение в темницу. — Свет. — Меринос видит странные вещи. В общем, Тотор не чувствовал себя несчастным в мастерской, где занимался любимым делом. Положение американца было гораздо хуже. Конечно, оно и раньше было не блестящим, когда Меринос с парижанином одолевали непредсказуемые, опасные повороты судьбы. Но тогда, по крайней мере, он, юноша из хорошей семьи, мог приспособиться к обстоятельствам, не лишаясь достоинства. Более того, неожиданности и острота ситуаций были не лишены привлекательности для американца — любителя приключений, привыкшего всегда быть хозяином положения. Даже работа на пределе человеческих сил, отчаянные прыжки в неизвестность забавляли его, настолько контрастировали они с прежней жизнью юного сноба. Но представьте себе: рухнула крепость, прочней трона! Какое унижение! Какая неслыханная катастрофа превратила миллиардера в лакея! Дофина шерсти, как выражался насмешник Тотор, сына финансового короля! Его, которого с колыбели баловали с безрассудной щедростью! Обладателя прогулочной яхты, экипажей, конюшни, автомобилей, целой армии слуг, так унизили презренной должностью мальчишки на побегушках, да еще у негра! В первый момент ему показалось, что он задохнется от стыда и унижения. И это ощущение, это отчаяние лишь росли, пока проклятый негр занимался устройством рабочего места Тотора. Через час довольный, уверенный в себе хозяин вернулся. Неспособный сдерживаться Меринос посмотрел ему прямо в лицо и, забыв всякую осторожность, закричал: — Нет, вы не решитесь унизить меня! Мне быть слугой? По какому праву? Что я вам сделал? Разве вы можете меня упрекать в том, что я защищался, как свободный человек! Я ваш пленник. Заставьте меня заплатить выкуп… но слугой… никогда в жизни! Хозяин засмеялся, показав свои волчьи зубы. Пожал плечами и надавил на кнопку из слоновой кости. Раздались звонки, вошло пятеро человек: прежде всего китаец Ли с лицом фарфорового болванчика, с косыми глазами и с длинной косой на голове, а за ним четверо белых верзил, вооруженных с головы до пят. — Ли, — холодно сказал ужасный человек, — вот новый «бой». Он будет под твоим начальством; приучи его служить мне. — Скорей умру! — вскрикнул возмущенный американец и бросился к бюро, на котором заметил револьвер. Бедный Меринос! Белые перехватили его и повалили на пол. — Он немного своеволен, — продолжал хозяин, — нужно его утихомирить! Дать ему двадцать пять ударов тростью по пяткам! Меринос содрогнулся: раны на его ногах едва закрылись и еще болели. И по этому-то живому мясу его будут бить! Ужасная пытка! Даже если он оправится от нее, то останется калекой, неспособным передвигаться! Он опустил голову, сжал зубы, и слезы ярости выступили у него на глазах. С него мигом сорвали обувь… Увидев раны на ступнях, хозяин снова улыбнулся, с полнейшим хладнокровием, от которого мурашки пробегают, сказал: — Нет, не по ногам, по крайней мере не сейчас. Тогда он не сможет мне служить… Давайте дрессировать скотину, а не калечить ее! Бейте по спине! Бандиты разложили вопящего, извивающегося, разъяренного Мериноса на бамбуковой скамье и крепко привязали ремнями. Ли успел тем временем мелкими шажками сбегать за двумя тонкими тростями, гибкими, как хлысты. Он вперил в хозяина свои змеиные глаза, как бы вопрошая. — Начинай! Палач-любитель поднял руку. Послышался свист и стук трости по обнаженному телу. Меринос испустил душераздирающий крик. Китаец ударил снова. Уже две белесые борозды появились на спине. Третий и четвертый удары рассекли кожу. Несчастный только хрипел. На десятом ударе брызнула кровь. После двадцатого он потерял сознание. — На сегодня хватит, — сказал хозяин. В глазах китайца сверкнуло сожаление, но он не возражал, снял с Мериноса ремни и проворно одел его. Затем без церемоний плеснул в лицо водой из кувшинчика. Меринос открыл глаза и застонал. — Вот так-то, — усмехнулся хозяин. — Я ведь сказал тебе, что бью слуг… вот видишь, не соврал! И учти, это только предупреждение. Теперь изволь усердно служить мне, не то… — Что? — погасшим голосом спросил несчастный американец. — Не то Ли снова возьмется за трость и будет бить тебя до тех пор, пока я не устану от твоего упрямства и не велю повесить тебя за ноги над муравейником… Последние слова объяснили американцу, что за человек перед ним: чудовище, от которого нельзя ждать ни жалости, ни пощады. Меринос еще согласился бы на скорую смерть, но все его существо восставало при мысли о бесконечных, изощренных пытках! В глубоком вздохе юноши отозвались все страдания души, но протестовать бедняга больше не осмелился. Он склонил голову, готовый на все, чтобы избежать ударов тростью и подготовить страшную месть. Уж не читает ли мысли чертов негр! Со спокойной, ироничной улыбкой он сказал: — Молчание — знак согласия. Ты смиряешься, и правильно делаешь! Ну, раз мы договорились, приступишь к своим обязанностям. Но знай, если сделаешь хотя бы одно подозрительное движение — подвергнешься таким мукам, какие не снились и мастерам пыточных дел — американским краснокожим. Ну, все сказано. Нечего мне ронять себя, толкуя с челядью. Ли, аргументы которого… неотразимы, объяснит, в чем состоит твой долг. Будь внимателен! Бой, огня для сигары! Эти последние слова прозвучали в ушах Мериноса, точно гром… Он покраснел, затем побледнел и едва не упал в обморок. Неуловимое воспоминание ранило его душу: перед ним возникли палуба «Каледонца», ночной праздник, феерия[122 - Феерия — красочное, яркое, со всевозможными эффектами и трюками представление.] электрических огней и маленький дрожащий юнга, тот самый мальчишка, которому он надменно кричал в лицо: «Бой, огня!» Меринос мгновенно припомнил свои недостойные преследования, глупую жестокость к малышу, удары, которыми осыпал тихо плакавшего юнгу. Вся гнусность собственного поведения предстала перед ним. «Это искупление, но как оно ужасно!» Молодой американец выпрямился, преодолевая боль от недавних ударов. Поверьте, это было совсем нелегко! Он посмотрел на хозяина, потом на все еще ухмылявшегося Ли. Китаец зажег свечу в бронзовом, странной формы, подсвечнике, и Меринос, схватив его, поднес к сигаре, кончик которой хозяин откусил. Как и тогда у юнги, рука его дрожала, и Мериноса охватил отвратительный страх: как бы не поджечь огромную, густую и жесткую, как грива бизона, бороду! Нет, помимо обычных для новичка волнений, операция прошла нормально. Хозяин развалился в кресле-качалке и после нескольких затяжек сказал: — Ли даст тебе подходящее платье, будешь постоянно сидеть в передней и тотчас приходить на звонок, слышишь: тотчас! А теперь — вон! Вот так бедный Меринос, американский миллиардер, когда-то заносчивый сноб, приступил к скромным обязанностям мальчика на побегушках у загадочного негра. Вечером он, несмотря на сильную лихорадку, пришел в столовую, чтобы вместе с Ли прислуживать хозяину. Тот обедал один. Меринос, надев белую ливрею[123 - Ливрея — форменная одежда швейцаров и лакеев.] и тапочки на мягкой подошве, двигался бесшумно и недурно справился со своим делом. Он отлично знал, что требуется от хорошего слуги — ведь лакеи окружали его с детства! Эти знания пригодились ему теперь, и его сноровка неимоверно изумляла Ли, быть может возбуждая в нем зависть. Хотя все тело болело, Меринос не утратил наблюдательности и отметил, что обед роскошный, блюда одновременно изысканны и грубы. Ли подал ароматное жаркое с картофелем, а Меринос — соусник, полный красноватой подливки, издававшей едкий, кисловатый, странный запах. «Но это же пюре из раздавленных муравьев», — подумал американец, украдкой заглянув в соусник. Ну конечно же! В этих местах подобная приправа — дело обычное. Толченые муравьи — любимое угощение австралийских вождей. Это nec plus ultra[124 - Самый лучший, непревзойденный (лат.).] соусов для каннибальских пиров. Если угодно знать, для этих гурманов особо ценимый кусок — человеческая рука или нога с муравьиными яйцами. К ней обязательно подают подливку из толченых пахучих насекомых, это и есть национальное блюдо. Но тогда этот «хозяин»… несмотря на окружающую его роскошь и явную образованность… неужто он?.. Меринос, не имея представления о привычках и обычаях варварских народов, все-таки интуитивно содрогнулся, прикоснувшись к соуснику с красной подливой. Первый день рабства, который начался так ужасно, закончился, впрочем, мирно. Китаец отвел разбитого, горящего лихорадкой янки в свое помещение, угол пещеры, вся обстановка которого состояла из двух циновок, сундука и нескольких кувшинов с водой. С нездоровой жадностью приник к одному из них Меринос, а напившись, упал без сил на свою циновку. Ли вынул из ящика принадлежности для курения опиума, разжег одну за другой несколько трубок и отбыл в страну грез. Почти тотчас же и Меринос, несмотря на запах горелых тряпок, издаваемый мерзким наркотиком, провалился в сон. На следующий день на заре раздался звонок. Мериносу пришлось приготовить ванну для хозяина. Выпрямившись, как палка, с кровоточащей спиной, с головой, точно обручами сжатой, Меринос должен поторапливаться, не то — снова тростью! Новый звонок — одевание, долгое, тщательное… Этот негр из-под австралийских кустов не чужд изысканности щеголя! Потом прибрать в комнатах, уборной. Звонок все звенит, резко, назойливо. Завтрак, сигара… — Бой, огня! И зубчатое колесо скучных, мелких обязанностей захватило бедного Мериноса, не давая ему ни минуты отдыха, ни минуты покоя. А могло ли и быть иначе? Память о жгучей боли призывала его к послушанию, мешала сопротивляться. Вот и приходилось без передышки, неустанно ловить каждое слово, каждый жест хозяина. За четыре дня американец совсем смирился. По крайней мере его хозяину, наблюдавшему за ним исподтишка, хотелось так думать. Но он не знал, что Меринос с хитростью индейцев апачи[125 - Апачи — племя североамериканских индейцев.] смог выкрасть замечательный кинжал, заостренный, как игла, режущий, как бритва. Это оружие, смертельное в решительных руках, он носил под платьем и выжидал случая, чтобы воспользоваться им. Иметь оружие означало возможность мести, а может быть, даже свободу!.. При этой мысли, внушающей надежду, сердце билось чаще, а ужасная жизнь казалась не такой уж отвратительной. Несмотря на ежеминутные хлопоты и заботы, одиночество очень угнетало янки. Вот если бы Тотор был здесь! Хотя бы узнать, что с ним, получить какую-нибудь весточку о дорогом друге, энергия, храбрость и веселость которого так поддержали бы его! Но никаких новостей. Да и от кого их дождешься? От китайца Ли? Меринос так и не смог вытянуть ни словечка из этого флегматичного и коварного болванчика. Между прочим, не вселилась ли в него проклятая душа хозяина? Окруженный стеной молчания, Меринос вынужден был запастись терпением и ждать. Время шло, и неизвестность стала волновать его. Но вот однажды ночью, когда в опиумном дыме янки спал глубоким сном на своей циновке, он проснулся в испуге, почувствовав, что его грубо схватили чьи-то сильные руки. Меринос кричал, отбивался, думая, что пришел последний час. Его подняли, несли в темноте, потом, как вещь, сунули в какое-то тесное помещение, настоящий каменный мешок. Никаких других неприятностей, ни одного произнесенного слова. Он ничего не видел, ничего не ощущал и понял только, что его бросили в карцер. Зачем? Американец абсолютно ничего не понимал. К тому же его даже не обыскали, и под одеждой у него по-прежнему хранился выкраденный кинжал. Меринос терялся в догадках и сперва не смел даже пошевелиться, чтобы не провалиться в какую-нибудь трещину. Мало-помалу его глаза привыкли к темноте, и он разглядел, что лежит в подземной галерее шириной метра в три, довольно высокой и очень длинной. Юноша приподнялся, медленно, с бесконечными предосторожностями пополз на четвереньках, ощупывая тонкий песок под собой и скальные стены. Нигде не было ни трещин, ни проломов. Меринос продвинулся таким образом метров на тридцать и остановился. Осыпавшиеся камни преградили ему дорогу. Он вернулся обратно, сел и мысленно сказал себе: «Какого черта им надо? Зачем меня так запрятали? Хотят уморить здесь голодом? Маловероятно: они и так могут в любой момент избавиться от меня. Значит, я стесняю их. От меня желают что-нибудь скрыть?» Такой ход мыслей показался ему разумным, и он стал ждать. Прошли долгие часы. А вот и нечто новое! Луч света показался у входа в темницу. Дверь приоткрылась и снова быстро закрылась. В мгновение ока невидимая рука поставила на пол воду, кусок холодного мяса и полную корзину печенных в золе плодов ямса[126 - Ямс — многолетнее травянистое растение тропиков со съедобными клубнями.]. Первый и очень приятный вывод: его не собираются морить голодом. Успокоившись и поев, Меринос уснул. Время шло; узник не знал, ночь или день. Он потерял представление о времени и не мог догадаться, что происходит наверху. Единственное проявление жизни — появление пищи. Остальное — мрак, тишина, могильное одиночество. Американцу начало казаться, что он провел так целые годы, когда однажды в конце пещеры, над обломками обвалившихся скал, замерцал слабый свет. В чем дело? Удивленный Меринос прошел к месту обвала и стал взбираться на камни. Он полз, карабкался и через полчаса, после нечеловеческих усилий, достиг узкой трещины. По мере того как молодой человек подвигался вперед, мерцание усиливалось. Действительно, свет исходил отсюда, из дыры, образовавшейся недавно в результате новых обвалов. Обливаясь пóтом, задыхаясь, он наконец взобрался на один из камней, прижался лицом к отдушине и чуть не вскрикнул от изумления. Перед ним был громадный зал, нечто вроде естественной крипты[127 - Крипта — здесь: подземный зал для собраний, ритуальных обрядов и проч.], ярко освещенный факелами, вставленными в приделанные к стенам железные лапы. От одного края зала до другого тянулись ряды столов, заставленных бутылками и кушаньями. Около сотни более или менее неряшливых людей сидело за ними. До него доносился смутный шум голосов… Жадное чавканье, бульканье крепких напитков, лившихся из полных стаканов, сопутствовали речам. Восклицания, призывы, проклятия… Порой раздавались приветственные крики — когда появлялись новые посетители, входившие непонятно откуда, будто через стену. «Что же это означает? — подумал юноша. — Кто эти люди и откуда они?» Недалеко от себя, в хорошо освещенном углублении слева, Меринос заметил трех часовых. Один был вооружен револьвером, другой — топором, третий смотрел и прислушивался. Вот раздались четыре глухих удара: два и два. Средний из трех сторожей слегка нажал на стену; тотчас же часть скалы бесшумно повернулась, открыв отверстие. Там возник человеческий силуэт. Новый посетитель. Один из часовых приставил револьвер к его груди. Другой поднял топор. Средний протянул руку и шепнул несколько слов, вероятно, это условное касание и пароль. Действительно, новый гость пожал руку, сделал какой-то знак и ответил на слова. Это длилось несколько секунд. Отзыв правильный — человека пропустили; его узнали и приняли с радостным криком: — Да это Джим! Ура Джиму! За твое здоровье, товарищ! Давай выпьем! Проход был закрыт и почти сразу же открыт снова после нового стука снаружи. Та же церемония повторялась много раз. Люди появлялись, обменивались знаками, немногими словами, входили в зал, и гостей встречали криками. — Да это Наб!.. Это Джек!.. Это Алек! Ура!.. Ура! Скорей стакан, тарелку! Пейте и ешьте, товарищи! Главное — пейте! Начавшись задолго до сделанного Мериносом открытия, съезд гостей длился уже свыше трех часов. В крипте скопилось более трехсот человек, все в широких фетровых шляпах, в шерстяных расстегнутых на груди рубашках, в желтых сапогах со шпорами. Бородатые, растрепанные, с хриплыми голосами — настоящие бандиты, вооруженные с головы до пят. Они ели и пили, сквернословили и курили, пока в подземный зал не принесли высокий — метра в два — деревянный помост; сооружение это застелили красным ковром и водрузили на него три стула, средний — повыше остальных. Все стихло. Со стороны, противоположной входу, показались три человека. Они важно направились к помосту, поднялись по маленькой лесенке и уселись с поклоном. Раздались бешеные рукоплескания. — Председатель, председатель Ден! Ура Дену! Да здравствует Ден! — закричала толпа. Меринос вскрикнул, но, к счастью, в царившем шуме его не услышали. В председателе этого странного сборища Меринос узнал метателя бумеранга, своего тирана! Хозяин слегка наклонил голову и заговорил с большим достоинством, высокомерно и повелительно, но крики восторга заглушали его голос. Председатель обратился к своим помощникам, но те лишь бестолково размахивали руками. Теряя терпение и не имея звонка — непременного атрибута председателя собраний, он нетерпеливо выхватил из-за пояса револьвер и несколько раз разрядил его прямо перед собой. Пули свистели, рикошетом отскакивали от стен и, расплющенные, падали на пол. В ответ на такое изобретательное, громом прогремевшее «Quos ego!»[128 - Я вас! (Угроза Нептуна из «Энеиды» Вергилия) (лат.).] воцарилась тишина. Ясным, звучным голосом, заполнившим всю пещеру, Ден сказал людям, растерявшимся от такого вступления: — Добро пожаловать, товарищи. Великое собрание бушрейнджеров открыто… Время дорого. Слушайте меня. ГЛАВА 5 Разбойники в стиле модерн[129 - Модерн — течение в архитектуре и прикладных видах искусства конца XIX–XX века, характеризуется причудливостью, вычурностью форм. В общем смысле: новый стиль.]. — Страшный союз. — Угроза. — Противник. — Война. — Меринос слышит, что говорят об отце. — Король шерсти приговорен. — Состязание на ножах. — Первая дуэль Мериноса. — Победитель. Громадная территория Австралии изобилует плодородными долинами и безжизненными пустынями; золотыми рудниками, чудесными лесами, райскими пастбищами и песчаными степями; великолепными городами. Скороспелая рафинированная цивилизация, и тут же — людоеды, погрязшие в скверне. Диковинные животные, а рядом с этим царством первозданности — процветающая промышленность. И… абсолютное дикарство! Постоянные, острые противоречия между всем и вся. Явный анахронизм: люди двадцатого века действуют на фоне доисторических декораций. Такую краткую характеристику можно дать Австралии. Это страна мечтаний, чудес и парадоксов[130 - Парадокс — здесь: неожиданное явление, не соответствующее обычным представлениям.], в которой еще ничто не отлилось в неразрывное целое. Повсеместно тут можно наблюдать столкновение идей, интересов, слияния которых можно ожидать лишь через века. Это также страна невиданных махинаций, упорного труда, свалившихся с неба состояний, громких разорений, безумных надежд, смертельных просчетов. Ибо золото, шерсть, медь, лес, скот порождают миллионеров, а среди стольких званых слишком мало избранных! Есть еще неотразимый соблазн быстрого обогащения, который превращает плодородную землю в приманку для всяких авантюристов, в арену, где борются за выживание хищные одиночки, негодяи с загребущими руками, бандиты с акульими аппетитами. Весь этот пестрый сброд и образует страшный союз бушрейнджеров. В переводе с английского bush — куст, и ranger — бродяга, скиталец. А вместе — неологизм, вполне подходящий для обозначения стоящих вне общества мародеров. Они воруют, грабят, а при случае пускают в ход ножи и револьверы. Настоящая чума здешних мест! Их аппетиты постоянно росли, а времена наступили суровые, и эти бродяги, некогда одиночки, обложенные со всех сторон, ради самозащиты и процветания создали свой синдикат. Они образовали союз вольных бушрейнджеров, который вскоре стал всемогущ. Теперь его сеть раскинулась по всей стране, и горе угодившим в эту сеть! Австралию планомерно грабят и обирают. У союза есть свой бюджет, кассы — взаимопомощи и пенсионная, свои чиновники, начальство и даже почетные члены! К бушрейнджерам охотно примыкают представители всех кругов и сословий: подпольные фабриканты, вылетевшие в трубу торговцы, разорившиеся негоцианты[131 - Негоциант — оптовый купец, ведущий крупные торговые дела, главным образом с чужими странами.], потерпевшие неудачу скотоводы, бездельники, авантюристы, прожигатели жизни. Они исповедуют абсолютное равенство между собой, подчиняются законам, которые сами установили, отдавая должное лишь превосходству ума, диктату кулака и… профессиональной ловкости. Есть в союзе и просто отбросы общества — хулиганы, проходимцы (larrikin — называют их в Австралии). Законченный, красочный тип воришки, наглого бездельника с хорошо подвешенным языком! Подобных, впрочем, немало нашлось бы в Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Все в этом мирке тесно связаны, легко узнают «своих» — благодаря паролям, пропускам и условным знакам. Один из таких знаков — буквы Б. Р., сокращенное «бушрейнджер», в сопровождении пятиконечной звезды. Такую эмблему можно встретить повсюду, где орудуют эти проходимцы, они нередко используют ее и в собственном быту — в виде украшений, татуировки, метки на белье, инкрустации на оружии или клейма на копытах лошадей. Само собой разумеется, что у них прекрасная полиция, даже туземная, из тех, кого колонисты притесняют и безжалостно уничтожают. Эти парии[132 - Пария — здесь: бесправный, униженный, угнетенный.], которых бушрейнджеры защищают и в то же время спаивают, верно служат им разведчиками. Мудрено ли, что союз превратился в большую силу! Рудокопы, скотоводы, земледельцы, торговцы и промышленники — все платили бушрейнджерам дань. Не подчиниться их требованиям было бы безумием. Некоторые решались на это, но тогда… копи взлетали на воздух или затоплялись, оборудование уничтожалось, рабочие разбегались, скот погибал. Еще немного — и непокорные обнаруживали, что леса их опустошены, верфи сожжены, а сами они — окончательно стали нищими. Приходилось смиряться и платить десятину! А что же правительство? Оно оказывалось бессильно: злоумышленники, прекрасно организованные, умело скрывались от преследований… Но была еще одна причина, совершенно невероятная для нас, жителей Старого Света, по которой беспомощное правительство иногда умышленно закрывало глаза на бесчинства бушрейнджеров. Оно предпочитало, чтобы пустыни и неисследованные земли доставались бандитам, чем оставались ничьими! Волей-неволей бушрейнджеры ведь открывают новые месторождения и даже защищают колонистов, которых они же и эксплуатируют. Конечно, они орудуют не в белых перчатках… Но вспомните, первыми поселенцами Австралии вообще были каторжники, по сути дела, предшественники бушрейнджеров. А теперь вернемся к сборищу в пещере. Ден открыл пленарное заседание главарей. — Братья, — сказал президент, — вы явились на мой призыв, благодарю вас. Но, поверьте, нужны были очень важные обстоятельства, чтобы я решился созвать вас со всех концов Австралии. Пьяный голос глухо проворчал: — Правильно, я скакал десять дней и ночей… до изнеможения. — Тише! Кляп ему в глотку! — Да, — повторил хозяин, — из-за пустяков я не стал бы собирать вас здесь, в нашей крепости и главном убежище. Речь идет о нашей жизни и смерти. Послышался ропот, восклицания: — Не может быть! Неужели? Проклятье! Кто осмелится на нас напасть? Горе тому, кто тронет нас! — Да, братья, — продолжал Ден, — само существование союза под вопросом. Нам грозит разорение и гибель! Поднялся невообразимый шум, крики. Негодяи боялись потерять краденое благополучие, бесплатные пиршества, безнаказанность, делающую разбой приятным делом. Самые несдержанные вопили: — Мы еще посмотрим!.. Нас много, мы не страшимся ни Бога, ни черта… Можем свергнуть правительство, предать огню и утопить в крови всю Австралию! Бушрейнджеры не пропадут! Повелительным жестом Ден заставил всех умолкнуть: — Тихо! Не смейте прерывать меня! Времени мало, промедление грозит бедой… Тихо же! В мире есть человек богаче Пирпонта Моргана[133 - Морганы — одно из богатейших семейств Америки. Основателями предприятий были Джуниус Спенсер Морган и его сын Джек Пирпонт Морган. Нажили огромное состояние в ходе Гражданской войны Соединенных Штатов в 1861–1865 годах. Распространили свое влияние на весь мир.], Джея Гульда, Эндрью Карнеги[134 - Гульд Джей и Карнеги, Эндрью — американские миллионеры, нажившие состояния в XIX веке.], всех Ротшильдов[135 - Ротшильды — германская династия финансовых магнатов, начало которой положил Майер Амшель Ротшильд, обогатившийся в XVIII веке на военных поставках и финансовых спекуляциях. Деятельность Ротшильдов охватывает ряд стран, в первую очередь Великобритании и Франции. Кроме банков, владеют нефтяными предприятиями и предприятиями черной металлургии.] вместе и даже самого Рокфеллера![136 - Рокфеллеры — одна из крупнейших финансово-промышленных групп США, занимается нефтяным бизнесом. В 1870 году Джон Д. Ротшильд (1839–1937) создал компанию «Стандард ойл». Затем в ее сферу были включены банки, страховые компании, предприятия различных отраслей промышленности. Личное состояние семьи исчисляется 4–10 миллиардов долларов. Ротшильды обладают огромным политическим влиянием.] Он еще молод, храбр, как самые отважные среди нас, лучший бизнесмен среди магнатов промышленности и финансов… Я говорю о Сидни Стоуне. — Стоун! Король шерсти! — зазвучало в зале. До сих пор, приникнув к трещине, Меринос внимательно слушал. Услышав же имя, которое он никак не ожидал здесь услышать, он отпрянул, сердце готово было выскочить из груди. — Они говорят об отце! — прошептали его губы. — Так вот, — снова заговорил председатель, — этот король шерсти поклялся уничтожить нас… — Почему? Как так? Послушай, Ден, с чего бы это? Никто не будет воевать ни с того ни с сего с такими молодцами, как мы! — Ну и простаки же вы! Король шерсти прежде всего деловой человек, и уничтожение бушрейнджеров разом принесет ему больше тридцати пяти миллионов франков. Вот почему: в прошлом году из Австралии было вывезено за границу шерсти приблизительно на семьсот миллионов. С этой цифры мы, понятно, взяли обычный налог — пять процентов, то есть кругленькую сумму в тридцать пять миллионов. Ведь имеем мы право красиво жить, не так ли? Теперь Сидни Стоун, желая ради своей выгоды учредить шерстяной трест, не только заранее закупил весь запас шерсти, но и все, что должно быть настрижено потом. — Ну и что? Нужно и с него взять дань, как мы это делаем с мелкими закупщиками, — сказал кто-то. — Как бы не так! Я сразу послал к нему одного из агентов, и тот предъявил ему наши требования, которые должны почитаться выше закона. А что сделал Стоун? Ударил ногой моего посланца так, что у того застряло слово в глотке, и засадил в тюрьму за шантаж! — Проклятье! И этот наглец еще жив?! — Да. Ни денег нам, ни почтения! Он попросту смеется над нами. Стоун объявил нам войну, беспощадную войну! О, этот человек не теряет времени даром! Закупленные им газеты начали против нас ожесточенную кампанию, которая ведется умело, по-американски; общественное мнение на его стороне. Правительство, принужденное действовать, мобилизует милицию. Промышленники тоже организуют сопротивление. Сегодня нас уже ищут. Завтра — выследят, выдадут, удар будет нанесен! Недели три тому назад два сыщика из туземной полиции были всего в каких-нибудь двадцати милях отсюда. Тогда же один предатель намеревался выдать им тайну нашего убежища… но я велел повесить его за ноги у Соленого озера на бутылочном дереве. Но дело не только в нем! В течение двух недель я притворялся праздным путешественником, встречался с пастухами, стригалями, владельцами складов, промывщиками шерсти, извозчиками. И что же я выяснил? Они далеко не такие послушные, как раньше! Еще дрожат, но нет былого ужаса перед бушрейнджерами… уже готовы к бунту. Это тоже влияние шерстяного короля, через месяц они у него все в кармане будут! — Нужно захватить его, — прервал один из бандитов, — пытать, заставить вернуть добычу… с кровью выплюнуть те миллионы, что он у нас украл. Ведь он только человек, а разве мы не брали городов, не опустошали их? — Да, но у него одного сил не меньше, чем у Австралийского Союза, он богаче короля Эдуарда! — ответил Ден. — Попробуйте до него добраться — он на вооруженной яхте, в заливе Порт-Филлип! — Значит, мы пропали… придется исчезнуть… стать бедняками, «честными людьми», — раздалось несколько голосов. — Нет еще, — ответил Ден. — Есть еще одно средство, чтобы отвратить бедствие. — Какое?.. Скажи!.. Ты же хозяин, мы тебе верим!.. Приказывай! — Я знаю, что могу на вас рассчитывать. Слушайте же: в нашем почти отчаянном положении поможет только крайнее средство — террор! Прежде всего мы должны совершенно сознательно, до конца методично уничтожить то, чем мы кормимся, — шерстяную промышленность. При этих словах, которых никто не ждал, бандиты онемели от ужаса. Они еще не понимали, куда клонит хозяин и каким образом полное разорение может породить благополучие. — Нужно, — хладнокровно продолжал их властелин, — окончательно истребить стада. Увозите пастухов, убивайте их собак, валите изгороди, отравляйте водопойные ямы, поджигайте прерии, фермы. Главное, уничтожайте склады и магазины шерсти… Пусть не останется ни одного тюка! — Но, — сказал кто-то, — это разорение и для них, и для нас! — Глупец! Голландцы спасли свободу, прорвав свои плотины[137 - Из 41 тысячи квадратных километров территории Королевства Нидерланды (Голландия) примерно 40 процентов занимают земли, находящиеся ниже уровня моря и отгороженные от него естественными дюнами (песчаными насыпями), искусственными плотинами и дамбами. Это уникальное — и в принципе опасное — обстоятельство играло, в числе прочего, значительную роль в борьбе против захватчиков, которую вело население страны. Особо ярким эпизодом (который, возможно, имеет в виду автор) в этом смысле можно считать следующий. В ходе восстания против испанских захватчиков голландский город Лейден выдержал годичную осаду. В конце сентября 1574 года осенние ветры погнали воды рек Мааса и Исселя через пробитые патриотами плотины. Потрясенные испанцы увидели, как земля вокруг них превращается в море и на вчерашней суше появились голландские корабли. Испанцы бежали прочь. В конечном счете эта война завершилась в 1579 году победой Нидерландов.], Америка заставила капитулировать Англию, выбросив в море чая на много миллионов[138 - В ходе борьбы североамериканских колоний за независимость от Англии парламент последней принял закон о ввозе чая в Америку без взимания пошлины. Тогда группа колонистов в декабре 1773 года проникла на английские корабли в порту американского города Бостон и выбросила в море огромное количество привезенного сюда чая. Этот эпизод, получивший название «Бостонского чаепития», привел к резкому обострению ситуации, вылившейся вскоре в вооруженную борьбу колонистов против английского гнета и в конечном счете к признанию Англией в 1783 году независимости США.]. Наконец, разве трава в сожженных прериях не отрастает гуще и сочней? — ответил Ден. — Так будет и с шерстяной промышленностью! — Согласны! Только чем мы будем жить? — Наш запасный фонд достигает пятидесяти миллионов! Деньги эти спрятаны, мы пустим их в дело. Кроме того, другие отрасли будут платить нам из страха, чтобы избежать подобного несчастья… А мы им поможем убедиться, что страхи не напрасны. Не бойтесь, с голоду не помрете. А король шерсти ничего не получит. Он, конечно, рассчитывал на понижение цен, мы вызовем их повышение. Цена взметнется высоко! И не только в Австралии, но на всем зарубежном рынке. Результат не трудно представить. Наш враг разорится, а мы завоюем себе покой на много лет. Всем ясно, братья? Собрание разразилось бешеными криками одобрения. Конечно, они поняли адский план повелителя, который, казалось, воплощал в себе мировое зло. А сама суть плана прекрасно согласовалась с их отвратительными привычками, так что бандиты были в восторге. Разразилась буря ликования. Звучали радостные крики вперемежку с крепкими словечками: — Уррр-а-а-а господину! Браво! Прекрасно сказано! Да, будем разорять, опустошать, обирать всех, беспощадно! Смерть тому, кто встанет на пути! Какая дикая радость — губить фермеров, в несколько дней порушить все, что они создали за годы терпеливого, грандиозного труда! Когда шум немного затих, Ден произнес нечто вроде заключительного слова: — Значит, война объявлена, война без перемирий и без пощады! Война людям и вещам! Отправляйтесь, братья, немедленно! Несите с собой огонь, уничтожение, смерть! Превращайте Австралию в пустыню. Убивайте любого, кто попытается перечить! А тот, кто бросил нам вызов, гордец Сидни Стоун, пусть побережется! Да, он один из денежных королей, зато я — Король Ночи! С этой минуты выношу ему окончательный приговор! Будет сделано все, чтобы его захватить… Хочу увидеть этого короля со связанными ногами и руками, в моей власти… но пока пусть ни один волос не упадет с его головы. Пусть живет, чтобы страдать и расплатиться с нами. Двадцать пять тысяч фунтов[139 - Шестьсот двадцать тысяч франков нашими деньгами. (Примеч. авт.)] тому, кто поймает его и приведет ко мне живым! Прощайте, братья. Настала ночь! При этих словах чернокожий главарь медленно встал, поднял в приветствии руку, сделал знак своим помощникам, которые все время сидели неподвижно, как каменные, и все трое покинули помост так же таинственно, как появились. Оставшись одни, бушрейнджеры переглядывались в оцепенении. Не слышалось больше ни криков, ни проклятий. Они только повторяли вполголоса слова, имевшие для них глубочайшее значение: «Настала ночь!» Это был тайный и страшный знак начала истребления, который отменял любые запреты, освобождал сборище душегубов от всякой дисциплины. Словом, это был военный клич бушрейнджеров. Теперь мокрый от пота, задыхающийся Меринос знал правду во всем ее безмерном ужасе. Ему уже нечего было делать в темной пещере. Пока разбойники уходили через открывшийся проход с подвижной скалой, он отполз от трещины, в которой погас последний свет. Истомленный, беспредельно уставший, он прополз через завалы, думая лишь об одном: поскорей добраться до той части пещеры, которая служила тюрьмой. Его внезапно обожгла одна мысль: «О, Боже! Лишь бы они не заметили моего отсутствия! Тайна, в которую я проник, смертельно опасна… Я пропал, если у них будет хотя бы смутное подозрение! Я должен жить, чтобы спасти отца… спасти всех и предотвратить несчастье. Во что бы то ни стало мне нужно разыскать Тотора, все рассказать ему и найти средство выбраться отсюда!.. О, свобода!» Ощупью он добрался до двери и стал искать, не принесли ли ему еды во время его отсутствия. Нет, ничего! Его таинственный кормилец еще не приходил. Он удивился, считая, что сборище бушрейнджеров длилось долго. Потом, сломленный усталостью, лег на песок и заснул. Сколько времени длился тяжелый сон? Бедный молодой человек не мог дать себе отчет в этом, когда проснулся от жестокой боли. Безжалостный удар по тому же месту, которое еще болело от недавнего избиения! Он пронзительно вскрикнул и открыл глаза. Его ослепил свет большого фонаря. Перед ним стоял китаец Ли и злобно смеялся, размахивая тростью и собираясь ударить вторично. Кровь бросилась американцу в лицо, его охватил безумный припадок ярости. Он вскочил и со всего размаха влепил палачу-любителю страшную пощечину. Прозвучала она сухо, точно тарелка разбилась, а ошеломленный китаец завертелся от удара, как волчок. — Ах ты, пугало! Мерзкий урод! — закричал американец. — Ты осмелился поднять на меня руку? Погоди, ты заплатишь мне за все разом… и дорого! Молодой человек встал в боксерскую стойку и нанес Ли два сильнейших удара в грудь. Следовало бы ожидать, что тот полетит вверх тормашками, как кролик от заряда дроби, но китаец, пропитанный желчью и опиумом, устоял. Казалось, он был невозмутим. Но вдруг его челюсти сжались, черные зубы, похожие на битое стекло, скрипнули, змеиные глазки заблестели. Ли быстро отступил и выдернул из ножен широкий нож, который прятал под белой курткой. — Ага, — спокойно сказал Меринос. — Состязание на ножах? Отлично! Сразимся по-честному! Он тоже вытащил свой кинжал, выкраденный у хозяина, и насмешливо добавил: — Подонок, ты думал, у меня такого нет, что я безоружен! Китаец как будто не удивился, но украдкой взглянул на дверь и стал потихоньку, мелкими шажками, подвигаться к ней, чтобы сбежать. Меринос понял, что если упустит Ли, то погибнет. Одним прыжком янки очутился подле двери, загородил ее и глухо проворчал: — Злодей, я не выпущу тебя отсюда живым! Поняв, что его хитрость не удалась, Ли храбро решился драться, но по-своему. Вероятно, подумал Меринос, он опасный противник. Сверкая глазами, китаец весь сжался, присел на корточки и вдруг выпрямился, точно на стальных пружинах. Опустив голову, закрывая одной рукой лицо, а другой, полусогнутой, готовясь нанести удар, он пулей бросился вперед. При свете фонаря Меринос увидел, как лезвие ножа Ли молнией блеснуло по направлению к его животу. Но как опытный боксер, американец привык ко всем финтам[140 - Финт — обманное движение, ложный выпад.] и неожиданностям. К тому же он сохранял хладнокровие и, кажется, забыл, что его собственная жизнь висит на волоске. Меринос оказался проворней китайца и отпрянул в сторону. А кинувшийся вперед с опущенной головой Ли не мог остановиться. Он чуть не задел противника, но пролетел мимо. Его нож поразил пустоту. В ту же секунду американец, не размышляя, нанес сильнейший удар. Он почувствовал, что его нож на что-то наткнулся и услышал глухой хрип. Ли упал ничком и замер. Несколько секунд стояла трагическая тишина. Китаец убит? Только ранен? Притворился? Юноша, сжимая рукоятку кинжала, поднял фонарь и осторожно подошел к распростертому на земле телу. Тонкая струйка крови стекала с затылка по черной косе. Меринос нагнулся. На задней части черепа, под затылком, он увидел маленькое отверстие. Кинжал попал в мозжечок[141 - Мозжечок — часть головного мозга, лежащая под большим мозгом в затылке; очень уязвим.], и Ли умер мгновенно. Молодой человек почувствовал, что дрожь сотрясает его с головы до пят, но, собрав все силы и мужество, сказал себе: — Верно, я его убил… Но я всего лишь защищал самое дорогое, что у меня есть, — свою жизнь! ГЛАВА 6 Что придумал Меринос. — Как можно воспользоваться фальшивой косой. — Нежелательная встреча. — Прерванная беседа. — Схватка. — Немного соляной кислоты. — Сломанный кинжал. — Не болтай лишнего! — Тревога! — Бегство. — Помощник. — Тотор взволнован. Меринос полностью овладел своими нервами и бестрепетно смотрел на бездыханную оболочку врага. Еще так недавно этот человек суетился, ненавидел, угрожал… Невредимый, но сильно обеспокоенный, янки задавал себе вопрос: — Что теперь делать? Он был вынужден обороняться, но кто здесь посчитается с его законной самозащитой! Как же быть? Конечно, надо бежать! Мыслимо ли? Ведь его тотчас узнают, схватят и отведут к хозяину. А тогда — без разговоров — неотвратимая казнь. Остаться в подземелье? Но как объяснить смерть китайца, душой и телом преданного своему властелину?.. Попробуйте втолковать его хозяину священную необходимость и неизбежность происшедшего? Порассуждайте с этим бездушным бандитом, вспыльчивым как порох! Да для него жизнь пленника — и вообще чья-то жизнь — не ценнее ничтожной козявки! Меринос задумался на минуту и решился на смелый поступок. Не стоит удивляться: необходимость — суровая школа выдержки и инициативы! — Все! Не колебаться! Да, именно так! Сам Тотор не смог бы придумать лучше! Американца озарила идея, довольно неожиданная. Он поспешно снял с покойника мягкие сапоги из черного войлока с толстыми белыми подошвами и загнутыми носками. Раз-два! Готово! Потом настала очередь шапочки и длинной, до пояса, косы китайца, которую Меринос принялся перепиливать кинжалом. Завершив это странное дело, он взвалил на плечи труп, не без труда поднял фонарь и, согнувшись под тяжестью, пошел к концу подземелья. Среди обвалившихся камней Меринос отыскал большое углубление в почве, скинул в него тело, завалил камнями и песком. Но этого было недостаточно. Тогда он сдвинул все глыбы, которые мог перекатить на это место, получился настоящий холм. Теперь убитого найдут еще не скоро. Правда, на песке остались следы, но американец решил, что в этой путанице никто не разберется. Не стоит тратить времени на их уничтожение. Задыхаясь, обливаясь потом, он вернулся к месту схватки. В два счета натянул войлочные сапоги на свои белые штаны, одной рукой приложил к голове косу китайца, а другой надвинул до самых глаз китайскую шапочку. Прижатая ее краями коса выглядела естественно и держалась крепко. Так янки превратился в подданного Поднебесной империи[142 - Поднебесная империя, Тянься — одно из поэтических названий Китайской империи в литературе, народном творчестве.]. Правда, выдавало лицо. Но кто разглядит ночью, особенно издалека? И он сказал себе: — В общем, у нас одинаковая одежда, а с шапочкой, косой и сапогами я, возможно, сойду за болванчика. Попробовав ходить вразвалку, как китайцы, Меринос взял фонарь, потом выбрался из своей тюрьмы, закрыл за собой дверь и мелкими шажками побежал вперед. Стояла спасительная темнота, но перед пещерой, оказывается, была широкая площадка, где наслаждались прохладой человек десять. Покачиваясь в креслах-качалках перед столом, уставленным бутылками, бандиты курили и шумно разговаривали. О, проклятье! Защищенные стеклом свечи ярко освещали все вокруг. Меринос содрогнулся до мозга костей. Придется пройти мимо них. Боже, что будет, если кто-нибудь повторит обычную глупую шутку — дернет китайца за косу, как за шнурок звонка?! А если они что-нибудь заподозрят? Ведь он, Меринос, выше Ли, шире его в плечах. В довершение всего кто-то грубо пригласил его подойти, выпить стаканчик. Меринос отрицательно помотал головой. — Как? Не хочешь пить? Ты что, заболел? — Оставь, он бежит курить свой опиум, — возразил другой собутыльник. — Каждый волен наслаждаться по-своему. О, ужасное мгновение… Мериносу хотелось помчаться во всю прыть или исчезнуть, но нужно было играть роль, семенить ногами, согнув спину. Наконец-то американец вышел из освещенного круга. Он так хорошо подражал китайцу, что никто не заподозрил обмана. Но повезло и беглецу: все были пьяны. Юноша глубоко вздохнул, погасил фонарь и сказал себе: — Удачно выкрутился! Неплохое начало… но теперь нужно найти Тотора, а это непросто. Он пошел дальше, пытаясь припомнить расположение строений. К сожалению, Меринос никогда не видел их вблизи и не знал ни их назначения, ни расположения. Куда же стучаться? Кого спросить? Ведь он ни разу не выходил из апартаментов хозяина, который зорко наблюдал за пленником. Американец по-прежнему продвигался мелкими шажками, боясь наткнуться на каких-нибудь ночных бродяг, крался вдоль стен, с надеждой всматривался в темные фасады: — Может быть, здесь? Поиски затягивались, а Меринос ничего не находил. Им овладело отчаяние, потом пришел и страх, неясный, животный страх, который подмывал его убежать как можно дальше, спрятаться, — инстинкт затравленного зверя… Он хотел уже подчиниться велению натянутых как струна нервов, но вдруг услышал вдалеке человеческий голос. Это была веселая песенка парижского гавроша, в которой каждый куплет заканчивался фантастическим тирольским[143 - Тирольский — от названия Тироля, административно-территориальной единицы в западной части Австрии, в Альпийских горах.] припевом: «Ти-ла-ли о ла! Ла-у-ли ла у!» «Это Тотор!» — подумал янки, и сердце его заколотилось. Он побежал вперед и оказался перед домом, точнее мастерской. За верстаком, освещенным лампой с рефлектором, у тисков работал Тотор. Наслаждаясь ночной прохладой, такой приятной в этом климате, друг Мериноса подгонял какую-то деталь. Вот он прервал вокализ[144 - Вокализ — музыкальное произведение для пения без слов на гласный звук; обычно упражнение для развития вокальной техники.] и стал насвистывать под скрежет напильника, который выгрызал из металлического бруска мелкую стружку. Янки пододвинулся к окну, полузакрытому шторой, и прошептал: — Тотор, скорее впусти… это я. От неожиданности парижанин уронил напильник и вскрикнул: — Ты?! — Тише! Без шума! Скорей открой! Тотор радостно бросился к двери: — Так это ты! Как здорово! Иди за мной, да не зацепись за железки! Меринос вошел в мастерскую. При свете лампы Тотор сразу увидел его нелепый наряд и захохотал как сумасшедший. — Меринос, друг мой, как я счастлив… и какой ты смешной! — говорил Тотор, прижимая его к груди. — Тотор… Тотор… Ах, если бы ты знал… — ответил Меринос, — до чего я рад! Столько искал тебя, совсем отчаялся… — Ой, что это? — прервал его француз. Дружеские объятия что-то нарушили в наряде беглеца. Нечто холодное и дряблое упало на руку Тотора, он нагнулся и захохотал еще сильнее. — Фальшивая коса! Где ты ее раздобыл? Может быть, Ли подарил на память прядь своих волос? — Я только что убил и похоронил его! — Ага, значит, мелодрама всерьез! — Да, все ужасно… — Ну, особенно не волнуйся! Мы же повидали виды с тех пор, как нырнули с «Каледонца»! — Это еще цветочки были, Тотор! Если б ты знал, как все усложняется, запутывается! — Тогда это уже не мелодрама, а полная мело-каша! — Ты не умеешь быть серьезным, а между тем… — Серьезности — ни на грош, но, знаешь, это не мешает соображать, когда надо. Теперь из предосторожности потушим огонь и поговорим шепотом в темноте. Парижанин задул лампу и добавил: — Пойдем, сядем в глубине моей фабрики, в двух словах расскажешь свою историю. Покороче, потому что мы должны illico[145 - Тотчас же, немедленно (лат.).] составить план действий, а не киснуть здесь. Друзья сделали несколько шагов, и вдруг американец остановился, пораженный: кто-то громко храпел в темноте. — Мы не одни? — прошептал Меринос. — Ничего, — ответил парижанин, — это Бо дрыхнет. Знаешь, тот черненький, которого я угостил ударом под ложечку. Я приручил его… Невероятная история… Потом все расскажу… Нужен был помощник, хозяин разрешил… Мне удалось подружиться с ним, он предан мне, как собака. Но довольно. Скажи, почему же ты убил китайца? — Меня заперли в пещере, уж не знаю с каких пор, не видел ни живой души, даже тех, кто бросал мне еду. А недавно я крепко спал, пришел Ли и стал полосовать меня тростью… Я рассвирепел… Он был вооружен, я — тоже… Он убит, вот и все про него. — Хозяин вернулся вчера. Наверняка Ли приходил за тобой по его приказу. — Возможно. Но дай рассказать о моем открытии. Я узнал тайну этого бандита… О, это ужасно! — Никогда ему не доверял! Продолжай… В эту минуту их прервал надрывный собачий лай, который раздавался совсем близко, у дверей, но отзывался эхом даже от гор. Бо моментально проснулся и вскочил со своего ложа из сухой травы. Меринос инстинктивно обнажил кинжал, а Тотор бросился искать заточенный трехгранный напильник, припрятанный на случай отчаянной борьбы, но тот куда-то задевался… И вот яркий свет осветил снаружи мастерскую. — Беда! По твоим следам пустили собаку. Мы попались. Дверь отворилась. Показался человек. Одной рукой он держал на поводке чудовищно крупного дога, другой — смоляной пылающий факел, который трещал и дымил. Собака яростно рвалась с поводка. — Тихо, Цезарь, тихо, — проговорил вошедший, изо всех сил сдерживая собаку, и, оглянувшись назад, прибавил: — Видите, хозяин, они в наших руках. Тотор и Меринос увидели предводителя бандитов, тоже с факелом. Его темное лицо дышало сатанинской злобой. — Будет тарарам, — сказал негромко Тотор, — внимание! Собакой займусь я. Ден тоже разглядывал их. Он зловеще рассмеялся и крикнул: — Что это? Вы смеете противиться мне, недоноски? Букашки, которых я одним пальцем раздавлю! Идти за мной! Не пытайтесь сопротивляться. И никаких хитростей, не то собака сожрет вас живьем. При этих словах Меринос, охваченный диким бешенством, воскликнул: — Так нет же, я не сойду с места, разбойник! — Как хочешь, мой мальчик, — холодно ответил глава бушрейнджеров. — Боб, спусти-ка Цезаря. Цезарь, пиль! Смелей! Дог, настоящий лютый зверь, уже унюхал белую кожу. Едва его спустили, как он с рычанием кинулся вперед, открыв страшную пасть. Тотор нырнул в темноту, а когда тут же показался вновь, в его руках была большая фаянсовая кювета[146 - Кювета — плоская прямоугольная ванночка, применяемая в фотографическом и типографском производствах.], до половины заполненная желтоватой жидкостью. В тот момент, когда пес бросился на него, парижанин выплеснул ему навстречу содержимое сосуда и закричал: — Глотай живьем! И умойся! В кювете было около двух литров очень крепкой соляной кислоты, которой Тотор протравливал металлические детали. Едкая кислота попала прямо в собачью морду. Шерсть, кожа, глаза тотчас словно закипели пузырями и затрещали, как на горячей сковородке. Обожженное чудовище перевернулось в прыжке и упало, визжа, будто ободранное заживо. Хватило всего нескольких секунд. Что за молодец, этот Тотор! Какое хладнокровие и какое мужество! Боб схватился за револьвер, но выстрелить не успел. Парижанин согнулся и прыгнул головой вперед. Его противнику досталось под ложечку — как ядром из пушки! Он раскинул руки и упал без чувств. Вот что значит ударить головой по-бретонски! Тотор подхватил выпавший из рук бандита факел и воскликнул: — Марионетка сломалась, нитки порвались! Двоих уж нет! А ты говорил, что мы букашки! Во время этой короткой схватки Меринос тоже не бездействовал. В тот момент, когда Тотор сносил с ног бушрейнджера, американец храбро бросился на его командира, который, несмотря на свое бесстрашие, остолбенел. Геройская защита молодых людей положительно ошеломила его. Наверное, впервые главарь был в растерянности, ибо рассчитывал на легкую победу. Уповая на силу, подкрепленную оружием, ощущая за своей спиной целую армию, он думал, что достаточно показаться, сделать знак — и эти двое нашкодивших щенков в страхе побегут за ним, скуля. Но перед ним были львята с когтями и зубами, уже такие же опасные, как и их родители! Американец в приступе ярости бросился на Дена, занеся кинжал. У того не оказалось времени даже шевельнуться, хотя бы прикрыть грудь. Меринос с налета ударил его под сердце, воскликнув: — Негодяй, ты хотел разорить и замучить моего отца! Умри же! Сила удара была такой, что черный гигант пошатнулся. Янки счел, что насквозь пробил ему грудь… Увы, лезвие сломалось и разлетелось осколками, точно попав в гранитную глыбу. У бедного юноши в руке осталась всего лишь безобидная рукоять из эбенового дерева, инкрустированная серебром. Противник захохотал и с насмешкой произнес: — Глупец, разве ты не знаешь, что Король Ночи неуязвим? — Но он не несгораем! — вмешался Тотор. У него не было другого оружия в руках, кроме поднятого с земли горящего смоляного факела. Его-то он и прижал к лицу темного колосса. — Как бы у тебя нос не обгорел! Борода вспыхнула, опаленная кожа побурела. С хрипом агонизирующего пса смешались вопли негодяя. Закрыв обожженное лицо руками, главарь отступил. На мгновение ему показалось, что он ослеп, но, открыв глаза, Ден убедился, что видит. А раз зрение уцелело, вернулось и самообладание. Он отбежал в темноту, и оттуда послышался его дьявольский смех. — Ха-ха! Мой лакей — сын шерстяного короля! Ха-ха! Не следует так много болтать, мальчик! Такой заложник стоит миллиарда!.. Ты станешь приманкой, на нее и клюнет твой негодный папаша! — Проклятие, — крикнул Меринос. — А ведь я ударил его изо всей силы! — Партия откладывается! — хладнокровно заметил Тотор. — В следующий раз бей в лицо или в горло… — Что же теперь делать? — спросил Меринос, сжимая кулаки и топая ногами от ярости. — Бежать, не отвлекаться пустяками! — Без оружия? — Вот этот покалеченный одарит нас, — ответил Тотор. Он наклонился к поверженному его ударом Бобу и вынул у него из-за пояса кольт и bowie-knife[147 - В Америке — длинный охотничий нож (англ.).]. — Бери ножик, я возьму револьвер, и — ходу! — спокойно сказал француз. — Через пять минут здесь будет слишком шумно. В самом деле, Ден убежал, громко сзывая клан бандитов: — К оружию! Все сюда! Окружайте строения… В мастерскую! Из-под земли достаньте моего белого слугу и механика-француза! Взять живыми! Тысяча фунтов тому, кто их найдет! — Несомненно, здесь будет жарко, — сказал Тотор, — но мы еще не пойманы! Быстро смываемся! Молодые люди побежали спортивным шагом и скоро оказались на хорошо знакомой Тотору дороге, готовые броситься в кусты, если погоня будет близко. Приблизительно через пять минут за ними послышались приглушенные шаги. — Что это? — спросил Тотор, — Стоп! Он остановился, зарядил револьвер и отошел в сторону. В эту минуту перед ним выросла издававшая сильный козлиный запах черная фигура и раздался сладостный посвист, напоминавший пение ночной птицы: — Фью-у! Фью-у! Изумленный и восхищенный Тотор узнал знакомый сигнал — чудесное подражание трелям «мальми», австралийского соловья с лазоревым и пурпурным оперением. — Бо, мой славный Бо! — воскликнул он, дрожа от волнения. — Ты не бросил меня! Тотор не ошибся. Это появился необыкновенный австралиец, дикарь-лицеист, латинист-людоед, который давал о себе знать птичьей песенкой. Он ничего не ответил парижанину, но в темноте отыскал руку француза и прижал ее к своей атлетической груди. Это простое движение было красноречивее всяких слов. Какое странное и трогательное превращение свершилось с ним? Какие воспоминания давно стершегося из памяти прошлого толкнули к двум белым несчастным беглецам этот жалкий обломок слишком высокой цивилизации? Не только волшебная сила алкоголя заставила прирученного кровавого скота жертвовать собой. И не просто обыкновенная благодарность желудка! Тотор почувствовал это. Несомненно, в Татамбо частично пробудился оцепеневший ум, произошла вспышка mens divinior[148 - Божественный разум (лат.).], запрятанного в мозгу первобытного человека. Так случайный удар освобождает драгоценный камень из пустой породы или крупицу золота — из гранита. А роль удара сыграли веселая откровенность, дружелюбие Тотора, его мягкость и особенно бесконечная доброта. И вот чудо свершилось. Бо телом и душой теперь с Тотором, окончательно решил бросить своего хозяина — разбойника и больше никогда не покинет юного белого друга, которого он попытается спасти. Парижанин соединил его жесткую черную руку с рукой Мериноса и сказал дрожащим от волнения голосом: — Бо, я люблю этого белого, как брата. И ты полюбишь его? Да? Австралиец проворчал что-то с довольным видом, а Меринос высокопарно сказал: — У меня было большое предубеждение относительно людей твоей расы, Бо, но я совсем их не знал! Благодаря тебе я смогу вернуть им долг признательности. ГЛАВА 7 Бегство. — Чтобы обмануть собак. — Три часа сна. — Выше колонны на площади Бастилии[149 - Бастилия — крепость в Париже, построена в 1370–1382 годах, с XV века — государственная тюрьма. Штурм ее народом 14 июля 1789 года считается началом Великой Французской революции. В 1790 году крепость срыта.]. — Кхамин. — Как взбираются на пятидесятиметровое дерево. — Двойная ноша. — Невероятный трюк. — Головокружение. — Ужасная опасность. — Спасены! Тотор, Меринос и австралиец побежали дальше в темноту, стремясь уйти от опасности, выиграть хотя бы несколько минут, а может быть, и целый час. Но скоро должна была начаться погоня, ужасная охота на людей, с огромными догами вместо ищеек и бандитами вместо егерей. Впереди — безумная травля, улюлюканье, агония сопротивления собачьим клыкам, неизбежная поимка алчущими крови чудовищами и несомненно какая-нибудь утонченная пытка, изобретенная искусным мучителем. Однако Меринос сохранял смутную надежду, потому что ни разу не выходил на вольный воздух и не ведал, что это за таинственный оазис, затерянный в песках. А вот у Тотора иллюзий не было. Он-то знал, что долину разбойников окружали непреодолимые стены отвесных гор. Даже обезьяна не смогла бы вскарабкаться на них, а белка напрасно обломала бы свои коготки. Словом, это огромная тюрьма — правда, с большими деревьями, лугами, цветами, птицами, но не менее отгороженная от воли, чем самый угрюмый карцер. Если бы молодые люди были предоставлены самим себе, они неизбежно погибли бы, но к ним присоединился австралиец, о пособничестве которого хозяин не догадывался. Бо, которому вся окружающая местность, с ее деревьями, скалами, рощицами, источниками, болотами, была знакома как свои пять пальцев, умело руководил беглецами. Вскоре он заставил их бросить круговую дорогу, служившую автодромом, и повел друзей через многочисленные препятствия, запутывая следы, забегая вперед, не раз возвращаясь на то же место, чтобы сбить с толку собак, лай которых уже слышался вдали. Истерзанные шипами, ежеминутно натыкаясь на камни и деревья, друзья молчали. Так прошло часа два. Наконец Бо негромко свистнул. Измученные молодые люди задыхались, пот покрывал их лица, и они охотно остановились. Беглецы были в роще деревьев с широкими, гладкими, мясистыми листьями. Бо сорвал их целую охапку, растер в руках и сочной мякотью с силой натер ноги Тотора. — Понятно, — тихо, как вздох, сказал француз. — Чтобы помешать псам учуять нас? Так, старина? — Да, — ответил австралиец. — Как, — спросил потрясенный Меринос, — он говорит по-французски? — Лучше учебника, — ответил Тотор, — а по-латыни — как покойник Цицерон[150 - Цицерон Марк Туллий (106–43 до нашей эры) — политический деятель, выдающийся оратор, писатель.]. — Невероятно! — Тсс, — шепнул Бо, не обращая внимания на похвалы. Все трое стали натирать себя с ног до головы листьями, из которых бежал липкий сок со странным, неожиданным запахом, и это заставило неисправимо болтливого Тотора сказать: — Пахнет хлебом, вынутым из печки. Вот бы поесть!.. И от этого исчезнет наш аромат? — Тсс, — опять прошипел австралиец, явно волнуясь. — Все, проглатываю язык и работаю. Наконец кожа и одежда обильно пропитались соком. Бо снова повел своих юных друзей через поросли, тихо посмеиваясь при мысли, что собаки скоро потеряют след, и тогда можно будет отдохнуть. А это было необходимо! Измученный усталостью и голодом Меринос, несмотря на возбуждение, едва стоял на ногах. Он спотыкался на каждом шагу и давно бы упал, если бы добрый Тотор не поддерживал его, хотя и сам держался из последних сил. Весь превратившись в слух, раздвигая руками ветки, Бо молча расчищал дорогу. Молодые люди шли за чернокожим, задавая себе вопрос, долго ли еще продлится бешеная гонка. Было около двух часов. Стояла чудная, теплая, благоухающая ночь. Внимание, лесная поляна! Почва стала сухой, каменистой, но идти по ней было все же удобно. Прошли еще немного. И вдруг перед ними встала стена исполинских деревьев. При свете звезд можно было различить их чудовищные стволы, настоящие башни, над которыми раскидывались широкие кроны. Бо засвистел, Тотор понял и тихо сказал: — Да, остановимся, мы на краю света. Можно вздремнуть, старина? — Да, спите, — ответил австралиец. Молодые люди повалились у подножия громадного эвкалипта, от которого исходил приятный запах, и заснули свинцовым сном. Неутомимый Бо уселся подле них, прислушиваясь и наблюдая. Лай прекратился. Вероятно, собаки потеряли след беглецов; раздавались только обычные ночные звуки. Хотя бы небольшая передышка, пока погоня прекратилась. Но для того, кто хорошо знает хозяина, ясно, что она возобновится с первыми лучами солнца и будет еще более ожесточенной. Бо дал молодым людям крепко поспать целых три часа. Вот проснулись попугаи, притаившиеся на вершинах самых высоких деревьев. Горизонт слегка побледнел. Ночь подходила к концу. Австралиец разбудил своих спутников, которые зевали и потягивались, не желая просыпаться. Он резко потряс их и при свете еще далекой зари показал Тотору на самое высокое, толстое дерево. Тотор очнулся, но Меринос, блуждая взглядом по сторонам, еще ничего не видел и не слышал. Парижанин понял выразительное движение руки Бо и удивленно спросил: — Ты хочешь сказать, что нужно забраться на дерево? — Да, да, забраться! — Если б я тебя не знал, подумал бы, что ты меня дурачишь! — заметил француз. — Я сказал: забраться… — А ты случайно не сошел с ума? Посмотри, твое дерево — высотой около семидесяти пяти метров, на треть выше колонны[151 - Высота колонны, возведенной на месте разрушенной Бастилии, равна 50 метрам.] на площади Бастилии… страшно толстое, а ветви начинаются только в пятидесяти метрах от земли… И гладкое, как корка тыквы! Австралиец пожал плечами, будто говоря: «Это безразлично». Он, пожалуй, был скуп на слова и не склонен к свойственному ему в опьянении нервному словоизвержению, которое позволило французу узнать тайну этой странной личности. Преображение произошло слишком недавно, и, несмотря на постоянные усилия Тотора, языковые навыки новообращенного еще не развились. Бо говорил мало, но постоянно действовал. Он огляделся вокруг, потом, уже не обращая внимания на парижанина, встал и в несколько прыжков, которым мог позавидовать кенгуру, очутился подле тонких, похожих на бамбук, растений с синеватыми листьями. Их стебли достигали порой свыше пятнадцати метров и грациозно клонили свои метелки. Немного знакомый с ботаникой, Тотор узнал в этом растении так называемый ротанг, calamus australis, австралийский тростник. Не толще пальца, как бы сплетенный из прочных нитей, он надежней, чем стальной трос, и не порвется, даже если на нем подвесить тысячекилограммовый груз. Бо выбрал на ощупь одно из здоровых растений высотой метров в двенадцать, наклонился и своими волчьими зубами надкусил его сначала с одной стороны, потом с другой, несколько раз перегнул, наконец сильно дернул. Странное дело: прочный стебель лопнул, как нитка. Бо торопливо завязал узел на одном из его концов и бегом вернулся к наблюдавшему за ним Тотору. Остановившись, негр натер руки и ноги пылью, чтобы не скользили, и встал у подножия гигантского дерева. Левой рукой он схватил узел и бросил тонкий и гибкий стебель кругом чудовищного ствола. Растение, послушное этому вращательному движению, обвило ствол, и Бо ловко схватил его на лету правой рукой. После этого австралиец накрутил гибкий стебель спиралью на предплечье и зажал его в руке. Таким образом дерево было опоясано стеблем ротанга как дужкой, за концы которого держались человеческие руки. Бо уперся ступней в кору дерева и откинул корпус назад, потом поддернул тростник вверх примерно на сорок сантиметров и поставил вторую ногу на ствол. Теперь он уже оторвался от земли и держался только благодаря усилиям конечностей и натяжению стебля ротанга, который обвивал ствол эвкалипта. Так, откинувшись назад, напрягая все мышцы, австралиец с силой и ловкостью четверорукого животного совершал удивительное и опасное восхождение. Его ступни поочередно поднимались, а сжатые руки заставляли передвигаться вверх тростниковый канат. Удивительный гигант двигался вверх необыкновенно быстро. Вот Бо уже на высоте десяти… двенадцати метров от земли! Даже непохоже, что он когда-то касался ее, и, видя его, прилипшего к скользкому стволу, едва можно поверить, что видишь человека. Но это еще не все. Странное восхождение, которое наверняка требует много сил, происходит плавно, без сбоев и так же быстро, как это мог бы делать матрос, поднимаясь по выбленкам[152 - Выбленки — концы тонкого троса, укрепленного поперек вант, наподобие ступенек для подъема на мачты.]. Тотор, сам ловкий и сильный спортсмен, был потрясен. Вдруг Бо остановился и начал спускаться с ловкостью обезьяны. Подъем занял минуту, а спустился он за десять секунд и не запыхался, ни капли пота не выступило на лбу. Сойдя на землю, Бо взглянул на Тотора, точно спрашивая его: «Ты понял?» — Да, — сказал парижанин, — я понял, но знаю, что не все смогут управлять этой штукой. Кстати, как она называется? — Кхамин[153 - Кхамин — так называют аборигены это простое устройство, благодаря которому поднимаются на самые высокие деревья. В лесу они не могут обходиться без своего кхамина. Держа приспособление за узел, они тащат его за собой, как собачий поводок. Мы считаем, что, как и бумеранг, кхамин используется только туземцами Австралии. (Примеч. авт.)]. — Отец рассказывал мне об этом орудии, — сказал Тотор, — но, друг мой, несмотря на преподанный тобой урок, мне его никак не повторить! Тридцать сантиметров выше уровня моря — мой предел! Не обижайся, но для таких фокусов нужно быть помесью обезьяны и дикаря, да к тому же иметь мускулы бизона! Австралиец улыбнулся, пожал плечами и заметил: — Болтун, попугай! — Хотел бы я попасть к попугаям, туда, наверх! — Пойдем, я доставлю тебя к ним, — предложил Бо. — А Меринос? — После тебя… Но скорей… Скорей! — Так ты берешься поднять меня туда… поэтому ты и устроил эту репетицию? Но знаешь, затея рискованная! И куда мне сесть? Тебе на спину? На плечи? На грудь? Бо торопился. Не говоря ни слова, он схватил парижанина под мышки и как ребенка прижал к своей груди. Тотор инстинктивно соединил пальцы на затылке дикаря, который глухо проворчал: — Держись крепче. Кхамин лежал в виде полукруга у подножия исполинского дерева. Бо поступил с ним, как и в первый раз, набрал в легкие воздуха и, не обращая внимания на двойную нагрузку, двинулся вверх. Меринос спал. Тотор украдкой взглянул на него и подумал: «Вот удивится, когда увидит меня наверху!» Страшный подъем начался. Сберегая силы, стараясь дышать ровней, австралиец поднимался с поразительной быстротой и ловкостью. Через его плечо Тотор видел, как расширялся понемногу горизонт, как становились плоскими кусты, отдалялась земля. Все это, едва различимое в предшествовавшей рассвету полутьме, имело странный, пугающий вид. Повиснув над пустотой на груди Бо и рискуя стать жертвой неверного шага, обморока, парижанин сохранял великолепное спокойствие. Он предоставил нести себя, как мешок, с кротостью спящего младенца, хотя подобная пассивность противоречила его боевой натуре. У такого нарочито болтливого Тотора не возникало охоты произнести хоть словечко. Честно говоря, ему было не по себе. Но они поднимались и поднимались! Черный атлет все более явно демонстрировал ловкость и сверхчеловеческую выносливость. Казалось, он разогревался в захватывающей борьбе с собственной усталостью и его силы росли по мере того, как увеличивалась опасность. Тотор чувствовал, что сердце Бо бьется страшными толчками, слышал, как свистел воздух в его острых зубах, ему даже казалось, что видно, как волны крови переполняют сосуды его черного друга. Он думал: «Вот полетим, если Бо вдруг отдаст концы! Вот загремим вниз! В лепешку расшибемся!» Минуты ползли — изматывающие, долгие, как часы пытки, как месяцы плена. Тотор перестал видеть землю, а вершина дерева-гиганта стала вырисовываться яснее. Сотни попугаев подняли неистовый крик, протестуя против вторжения человека в их небесные владения. Вдруг что-то слегка ударило парижанина по голове. Он поднял глаза, увидел громадную, тянувшуюся горизонтально ветвь, с облегчением вздохнул и сказал: — Прибыли!.. Я восхищаюсь тобой, старина Бо, ты, оказывается, вовсе не слабак! От всей души благодарю тебя. Чернокожий с налитыми кровью глазами, весь покрытый потом, постарался улыбнуться и остановился, чтобы передохнуть. Осматриваясь, Тотор заметил, что выше, где от ствола отходили крупные ветви, кора была морщинистой и с выступами, за которые можно ухватиться. Он разжал руки, оторвался от груди Бо и стал карабкаться вверх. Еще немного, и француз оказался в кроне дерева, которая была шириной более десяти метров и почти горизонтальной. — Вот это уже похоже на дерево Робинзона, тут мы будем как дома! Не так ли, старина Бо? Но австралиец не ответил. Увидев, что друг в безопасности, он быстро спустился к продолжавшему спать сном праведника Мериносу и стал будить его. — А? Что? Где Тотор? — спросил проснувшийся наконец американец. — Тсс, — сказал австралиец, — тише, пойдем, не подымай шума. — Куда пойдем? — В небо. — Что за дурные шутки! Где мой друг? Хочу видеть Тотора. — Так поднимись сюда, — послышалось издалека, как из-под облаков. Меринос узнал этот голос, едва слышный, но совершенно четкий — Тотор свесился с одной из главных ветвей и смотрел вниз. — У тебя бывают головокружения? — спросил парижанин. — Еще какие, — ответил Меринос. — Жаль! Ну ничего, схватись за шею Бо и закрой глаза. Скорее, Мериносик… Я вижу всадников, слышу вой собак. Там все пособники и прихвостни, двуногие и четвероногие, собрались, чтобы поохотиться на нас… Вперед, Бо, вперед, старина! Не очнувшийся еще от сна, пришедший в ужас при одной мысли о смертельном акробатическом номере, янки повиновался. Австралиец снова начал свое невероятное восхождение. Тотор с тревогой молча наблюдал за каждым шагом Бо, который, опасаясь неприятностей, не останавливался даже для того, чтобы перевести дыхание. Француз, замирая от страха, следил за движениями бесстрашного гимнаста и удивлялся его малой скорости, а между тем Бо, подстегиваемый тревогой, поднимался уже не щадя сил, не давая себе ни малейшей передышки! Вскоре парижанином овладел ужасный, безрассудный страх за друзей. Ничего подобного он не испытывал, когда подвергался опасности сам. До него донеслось тяжелое, как из кузнечных мехов, дыхание Бо, наконец показалось смертельно бледное лицо Мериноса, который, кажется, уже терял сознание. — Помоги… Тотор, — простонал американец, — я умираю… — Не время умирать! Держись, черт возьми! Держись и закрой глаза. С замиранием сердца Тотор заметил, что Бо зажал зубами куртку Мериноса, сшитую из толстой бумажной материи. Несчастный молодой человек, обессиленный головокружением, опустил руки… Только железные челюсти бывшего людоеда удерживали его. О, эти головокружения! Смертельно опасная болезнь, которая поражает и доводит до жалкого состояния даже самых смелых! — Боже, он упадет, — прошептал Тотор и сам, рискуя упасть, склонился над бездной. Бо, обе руки которого заняты кхамином, был бессилен помочь ему. Только парижанин мог спасти Мериноса. Изловчившись, одной рукой Тотор уцепился за ветку, а другой схватил американца за ворот куртки. Освободившись от тяжести, когда Тотор с силой, удвоенной опасностью, приподнял друга, Бо глубоко вздохнул и напряг плечи. Ноги Мериноса встали на могучую спину чернокожего, Тотор сделал последнее нечеловеческое усилие… Удерживая Мериноса рукой, он поднес его поближе и положил на жесткую площадку, образовавшуюся в развилке первых ветвей. — Гоп-ля! Готово, — сказал Тотор посиневшими губами. — О, спасен, — пробормотал Меринос. — Молчи, не двигайся! И прижмись к стволу. Тут хватит места на десятерых! В ту же минуту Бо ловко навернул спиралью свешивавшуюся часть кхамина на свою ляжку. Убедившись, что кхамин держится прочно, он смог освободить одну руку. Цепляясь пальцами за неровности коры, Бо вскарабкался по стволу, подтянулся и очутился рядом со спасенными им молодыми людьми. ГЛАВА 8 Тотор счастлив. — Боже, сколько тут попугаев! — Охота на людей. — Перед подвижной сетью. — Среди беглецов. — Туземец. — Скот на подножном корму. — Людоед. — Неудачное падение кхамина. — Обнаружили, но кого? — Дело осложняется. — Так что мы поселились на дереве! Да еще на каком! Дерево-гигант! Прямо-таки монумент, целый мир! — восклицал Тотор. — По-моему, нечего радоваться! — ответил Меринос. — Ну, знаешь, ты никогда не доволен. — Поскорей бы убраться отсюда! — Нет уж! Не уступлю своего места и за большие деньги. — Если б я не страдал морской болезнью! — Что, опять головокружение? — Нет, сейчас получше. Только не решаюсь даже пошевелиться и вздрагиваю, когда вижу, что ты по-обезьяньи скачешь по ветвям, которые сами по себе — целые деревья! — Если б ты знал, как это интересно и забавно! Таких приключений у отца не было! А он коллекционировал самые необыкновенные и опасные! — Значит, ты доволен? — Как перепел… или как кит… Эти два существа мне почему-то представляются полюсами счастья. — Ты живой парадокс, — заметил янки. — Ты мне льстишь. А если поминать парадоксы, то я знаю здесь только одно животное под этим именем: ornithoryngue paradoxal… Это утконос, пушистое четвероногое, которое кладет яйца и вспаивает молоком своих малышей. — Прошу извинения, — заметил американец, — но я тебя утконосом не называл, призываю в свидетели Бо. Австралиец, сидевший на корточках, засмеялся и мотнул отрицательно головой. — Я только хотел напомнить, — продолжал янки, — что голод уже подводит нам животы, жажда сушит гортань, жара изнуряет, усталость одолела… а главное, нас преследуют смертельные враги. Словом, положение наше отчаянное. — Когда-то ты питался травой и заставил меня вспомнить о Навуходоносоре… а сейчас твои жалобы напоминают о другом покойнике — пророке Иеремии, плаксивом изобретателе иеремиад[154 - Иеремиады — горькие, слезливые жалобы (по имени библейского пророка Иеремии, оплакивавшего падение Иерусалима).]. — Да ты действительно феномен! — Что ты хочешь! Просто мы по-разному смотрим на вещи. — А слышишь ли ты, несчастный, собачий лай, крики, выстрелы, пугающие людей и зверей? Вспомни, что мы здесь в осаде, что нам грозит голодная смерть! — Ничего, — ответил Тотор. — Мы съедим Бо в сыром виде! Но прежде задушим парочку-другую попугаев, из тех, что тысячами порхают вокруг нас… А раз мы народ привередливый, они пойдут на закуску к нашему благодетелю. Вот как я оцениваю ситуацию, мой дорогой Иеремия! Безутешный пессимизм Мериноса не смог выдержать испытания неожиданной шуткой. Осмеянный американец громко расхохотался, чем вызвал под голубоватой кроной дерева панику среди ее пернатых обитателей. — Кажется, все попугаи этих мест слетелись сюда? — спросил Меринос. — Похоже, что да! — отозвался парижанин, в восторге при виде тысяч попугаев, больших и маленьких, всех расцветок — они весело сновали вокруг, как комары в луче солнца. — Это необозримый вольер, рай для пернатых. Очень уж напоминает толкучку на Кэ-де-ла-Феррай! Вот если бы нам их крылья или хотя бы когти! Действительно, тут было чем удивить даже самого невозмутимого орнитолога. Бесконечно разнообразные попугаи собрались группами и семьями на этих гигантских деревьях, вершины которых достали бы до первой платформы Эйфелевой башни. Счастливые, то спокойные, то крикливые, непоседливые, искрометные птицы-болтуны жили там, вдали от врагов, большими колониями, объединенные сходством вкусов, нужд и способностей. Серые, краснощекие жако, коренастые и неуклюжие, с толстым клювом в виде кусачек и злыми змеиными глазами; привычные какаду — белые, черные, даже розовые — непоседливые, подпрыгивающие, со странными светло-желтыми, черными или пурпурными хохолками; попугаи-гиганты и чуть поменьше, с голубоватой головой, зеленое оперение которых как бы присыпано серым; элегантные и подвижные попугаи красивого темно-фиолетового или не менее великолепного ярко-фиолетового цвета — перелетали с места на место, переворачивались, как акробаты, цеплялись лапами и клювами за мелкие ветки и испускали душераздирающие крики — это и есть песни попугаев. Другим нравилось упиваться синевой неба и солнцем, они беспрерывно летали, укачиваемые сладостными ритмизованными движениями своих разноцветных крыльев. Очаровательно выглядели попугайчики, грациозный взлет которых так красив благодаря длинному распущенному хвосту, переливающемуся разными цветами. Кажется, чтобы украсить их, природа не пожалела сногсшибательного великолепия из своего чудесного ларца. Похожие на живые цветы, ожившие драгоценные камни, с изумрудами на крыльях, в розовых и пурпурных шлемах, с синими или аметистовыми мантиями, попугаи как бы выставляли напоказ свою несравненную красоту. Многие отсвечивали радугой, краски их оперения переливались. И все это сверкало, блистало, рдело в волнах света перед восхищенными молодыми людьми, заставляя последних забыть об их ужасном положении. У всех птиц — сходная форма, одинаковая грация и красота, но были здесь особи солидные, большие, а иные — размером с голубя, даже с ласточку, как бы для того, чтобы служить переходной ступенью к совсем маленьким попугайчикам, которых можно было бы считать воробьями отряда попугаев. Эти драчливые, крикливые опустошители живут стаями, завидев корм, опускаются на минуту, подчистую подбирая все, доступное их толстым клювам, и с гулом улетают, кружатся, снова взлетают фейерверком. А микроскопические tonis, это совсем уж миниатюрные создания — настоящие мухи среди птиц. Сами они едва больше бабочки, их яйца — с горошину, а гнезда — не больше ореховой скорлупки. Они жужжали крыльями, как колибри, почти касаясь Тотора и Мериноса, распевая хриплую, совсем коротенькую песенку: «Крра! Кррао-о-о!» Пока Меринос прислушивался к приближавшемуся неясному шуму, парижанин, неисправимый оптимист и более внимательный к красотам природы, любовался птицами и не мог не восторгаться вслух: — Черт побери! Просто замечательно! О подобной красоте в Бютт-Шомон и парке Монсо[155 - Бютт-Шомон и Монсо — парки в городской черте Парижа.] не слыхивали! Ради одной такой птичьей выставки стоило отправиться в путешествие! Бо не обращал внимания на привычные для него красоты. Как и американец, он прислушивался к звукам, которые становились все более отчетливыми. Охота возобновилась. Уже совсем рассвело, и с вершины эвкалипта была видна вся шайка, снова созванная ради облавы. Около шестидесяти человек, а может быть, и больше. С ними собаки, уцелевшие при истреблении своры. Пешие и конные выстроились цепочкой во всю ширину долины, их отделяло друг от друга не больше ста пятидесяти шагов. Продвигались медленно, обыскивая взглядом каждый метр пространства, не оставляя без внимания ни клочка земли. Это было движущееся заграждение, или, еще точней, огромная сеть, которая захватывала по пути все живое. Спасаясь от нее, уже давно скакали целые стада вспугнутых исполинских кенгуру, достигающих шести футов в высоту. Были и поменьше, размером с козленка, и совсем маленькие, не больше кролика, но всех сотворила по единому образцу добрая австралийская Исида[156 - Исида — в древнеегипетской мифологии — богиня плодородия, воды и ветра.], которой явно нравились самые неожиданные и даже комичные формы. Насторожив уши, с испуганными глазами, эти несравненные прыгуны, из брюшных сумок которых выглядывало по паре детенышей, скакали, дрыгали ногами, как заводные игрушки. Висевшие на хвостах опоссумы, похожие на люстры, удивленно всматривались в охотников большими прищуренными глазами ночных зверьков. Со всех ног улепетывало несколько больших и сильных, как страусы, черноголовых эму. Громадные стаи больших зеленых голубей взлетали, громко хлопая крыльями, и снова садились невдалеке, как бы не в силах оставить привычные луга. Там они копошились в невероятной скученности, пока люди или лошади не наступали им буквально на хвосты. В этом мирке, жившем до сих пор в ничем не нарушаемом спокойствии, теперь была заметна изрядная суматоха. Вместе с представителями фауны можно было углядеть и людей, жалких аборигенов, оставшихся дикарями, которых Тотор уже видел мельком во время поездок по автодрому. Почему-то охваченные страхом, они бежали вперемежку с животными, будто им грозила смертельная опасность. — Зачем же они удирают, ведь не на них охотятся? — Кто знает! — странно ответил Бо. Цепь преследователей подошла к роще эвкалиптов, и два друга с вершины своего дерева-гиганта могли отчетливо разглядеть непонятный для них отчаянный бег несчастных дикарей. К подножию дерева приблизились две женщины и молодой мужчина, сложенный как гладиатор. В ту же минуту из поросли красивой, покрытой множеством цветов древовидной жимолости выехал глава бушрейнджеров. Тотор и Меринос узнали его по белой каске, теннисному костюму и, главное, по раскатам голоса, казалось, призывавшего к расправе. Чернокожий с вздымавшейся от бега грудью, с пеной у рта, пытался скрыться, но бандит выстрелил из револьвера, ранив несчастного в ногу. — Чем объяснить эту бесполезную жестокость? — задавали себе вопрос юные друзья, спрятавшись в развилке ветвей. — Ведь чернокожий не нападал, он убегал! В чем же дело? Хозяин со звериной ловкостью спрыгнул на землю, вытащил кинжал, схватил перепуганного насмерть чернокожего и одним взмахом перерезал ему горло от уха до уха. Хлынувший поток крови окрасил песок и образовал большую лужу. Но убийце показалось, что дело идет слишком медленно. Встав ногами на труп, он потопал, чтобы выдавить все, что еще было в груди, и недовольно крикнул: — Тысяча чертей! Куда же запропастился негодник Татамбо! Голос четко доносился до беглецов, похолодевших от ужаса. Двое белых прибежали на звук выстрела. Один из них ответил: — Хозяин, вы знаете, что Татамбо бесследно исчез вчера вечером, как и Ли… — Вот бездельники! Они получат по пятьдесят палочных ударов, но пока вам придется исполнять обязанности мясника и повара… — All right! — сказал бандит, подбирая нож, отброшенный хозяином. Пока его товарищ обрывал листья карликовой папайи, изобиловавшей в этих местах, несколькими быстрыми ударами он взрезал грудную клетку и живот мертвеца. Вытащив внутренности, потрошитель бросил их к корням эвкалипта, потом оба принялись набивать листьями вскрытые внутренние полости. Хозяин с интересом следил за этой операцией, исполнявшейся с неслыханной скоростью, и распорядился: — Оберните его листьями, накройте ветками и отнесите на склад, как только кончится облава… А устрашенный Тотор не мог не прошептать на ухо Бо: — Что он собирается делать с этим несчастным? — Съесть! — ответил австралиец, опустив глаза. — О, какой негодяй! Злодей! Значит, этот монстр, подлакированный цивилизацией, говорящий на многих языках, окруженный роскошью, он еще и каннибал! — Да… ужасная страсть, от нее не избавиться, тут убивают по человеку еженедельно. — Значит, все эти черные бедняги, расселенные здесь, — это пленники, убойный скот на подножном корму! — Я подавал чудовищу нечистую еду! — прервал его Меринос, которого едва не стошнило. Все еще боясь головокружения, американец невольно отступил назад и задел висевший за ним на ветке кхамин, спасительное орудие, позволившее подняться сюда. Стебель тростника скользнул по отполированной, как слоновая кость, коре, сорвался с сучка и упал вниз. Тотор, который заметил это падение, едва не вскрикнул в отчаянии. — Гром и молния! Мы пропали! Отсюда нам не спуститься! Стебель падал, крутясь, и ударился как раз о колониальную каску главы бушрейнджеров, который поднял голову и, еще не догадываясь, в чем дело, воскликнул: — Это что еще такое? Кхамин с неба свалился? Мои пленники занимаются гимнастикой, решили влезть на дерево… спрятаться, чтобы не попасть на вертел… Он искренне верил, что это черные влезли на дерево, и не желал поверить простой, но невероятной правде: в ста пятидесяти футах над землей — Тотор, Меринос и Бо. Переходя с места на место, Ден осмотрел крону, но ничего не увидел и разочарованно проворчал: — Что-то или, верней, кто-то притаился в листве, но нужно выяснить, кто именно. Пристально всматриваясь в листву, он углядел нечто белое, вероятно, короткую блузу или штаны покойного Ли, надетые Мериносом. Не веря собственным глазам, злодей крикнул: — Это безумие, вещь невероятная, а между тем это верно… Тот, кто прячется в листве, одет, как Ли… или как мой белый лакей, сын короля шерсти. Точно, белое пятно переместилось… Я его не вижу… Тревога! Тревога! Все сюда! Бандит сложил руки рупором и во всю силу легких протрубил сигнал сбора австралийских аборигенов: — Ку-у-у-и-и-и! Конные и пешие тотчас рассыпали строй и устремились со всех сторон к главарю галопом или бегом. Охота была остановлена. Люди и собаки собрались вокруг Дена. Возбужденные псы отчаянно лаяли, лошади ржали, ничего не было слышно. — Молчать! — решительно приказал главарь. — Ищите следы на земле, на коре эвкалипта, ищите в кроне, будьте внимательны! Сто долларов тому, кто что-нибудь заметит! Негодяи таращили глаза, но ничего не могли увидеть, разочарованно роптали, изрыгали проклятия, однако все напрасно. Они топтались на кишках мертвеца, укрытого листьями папайи, грубо толкали двух перепуганных женщин, сидевших на корточках, сжав головы сложенными крест-накрест руками. А так как обе своими стонами выводили дикарей из себя, женщин безжалостно прогнали ударами бичей. Поиски были безрезультатны, хотя каждый хотел быть первым, и сразу кричал, если ему казалось, что он что-то углядел: — Белый… черный… человек… нет, животное! Предводитель сердился, терял терпение, бушевал. — Есть, я видел! Это черный!.. Это шевельнулось! Кто-то поднял карабин, прицелился и сказал: — Сейчас узнаю, человек это или зверь! Ден едва успел оттолкнуть ружейный ствол в самый момент выстрела. Уклонившаяся от цели пуля просвистела в листве. Темная тень наверху исчезла. — Первый, кто выстрелит, будет повешен за ноги, — в бешенстве крикнул предводитель. — Что же прикажете делать, господин? — почтительно спросил его Джим, доверенное лицо. — Сбегай домой, принеси мой бинокль… хочу сам увидеть, во всех подробностях! И нужно придумать, как забраться наверх. Тысяча долларов тому, кто найдет такой способ. — Господин, — ответил Джим. — Через два часа у вас будет сразу и бинокль, и готовый план, и даже все необходимое, чтобы его применить! Вот увидите! ГЛАВА 9 Необычная лестница. — Медленный, но верный подъем. — В десяти минутах от цели. — Ночь. — На вершине дерева. — Две куртки! — Больше никого. — На ветви. — Отчаянное бегство. — В поселке. — Автомобиль. — Убитые часовые. — Тайный проход. — Полный вперед! Прошли два, а потом и три часа. Ден, плохо переносивший ожидание, начал топать ногами от нетерпения. Уже одиннадцать часов, жара становилась невыносимой. Чтобы успокоиться, бандиты решили перекусить на скорую руку. Расправляясь со съестным, все продолжали вглядываться в крону колоссального эвкалипта, но безуспешно. Ничего разглядеть не удавалось. Наконец послышались бубенчики, появилась английская коляска, в которую была запряжена мчавшаяся во весь опор сильная верховая лошадь. На сиденье — верный Джим с измученным лицом. — Хозяин, простите мне опоздание, — сказал он без предисловий, — я его уже наверстал отчасти… подготовка закончилась… уверен, что получу приз. — Хорошо, давай бинокль. — Вот он! Пока Король Ночи наводил на вершину дерева оптический инструмент, Джим в спешке распаковывал целый набор причудливых предметов. Сначала — около сотни железных стержней с заостренными концами. Потом веревки разных размеров, еще молотки и, наконец, состоящее из подвесной люльки, ремней и крюков маленькое устройство, напоминающее то, каким пользуются маляры. — Что ты собираешься делать с этой чертовщиной? — спросил заинтригованный глава бушрейнджеров. — Сейчас увидите! Только прошу убедиться, что пришлось нарезать и заострить стержни, отыскать кучу веревок, собрать эту штуковину, и вы поймете, что я времени не терял. — Довольно болтать! За дело! Джим наклонился, взял в левую руку один стержень, а в правую — молоток. Потом, приставив к стволу эвкалипта острие, размашистыми ударами вбил в толщу древесины шестидесятисантиметровую, толщиной в палец, железку. — Я понял, ты хочешь устроить лестницу. — Да, хозяин!.. С единственной стойкой, которой будет сам ствол. — Довольно просто. Это мне в голову не приходило. — Не сразу сообразишь. А обойдется это вам всего в тысячу обещанных долларов. — Договорились, я не отказываюсь от слова. Первый штырь был вбит на высоте человеческого роста и высовывался сантиметров на сорок пять. Джим подвесил на него крюками маленькую ступеньку и поудобней устроился на дощечке. К стержню он привязал тонкую веревку, другой конец которой остался свернут кольцами на земле. Кроме того, у Джима на шее висел парусиновый мешок, в котором лежали молоток и пять-шесть будущих ступеней. Освоившись, он вбил следующий штырь, затем молоток вернулся в мешок, а покоритель высоты, стоя на первой ступеньке, привязал следующую, повыше. Продвигался он медленно, но верно. Со ступени на ступень, и так — до высоты четырех метров. Уже начала вырисовываться спираль будущей лестницы, которая обовьет гиганта флоры, как фабричную трубу. Удары молотка звонко стучали по древесине, резонировали и отдавались во всем дереве. Попугаи, взволнованные стуком, беспорядочно вспархивали отовсюду, протестуя резкими криками. Джим на минуту перестал стучать: его мешок опустел, штырей больше не было. Отвязав веревку от ступеньки, на которой сидел, он перекинул ее через ту, что была выше, спустил конец на землю и сказал: — Хозяин, прошу вас, распорядитесь, чтобы мне послали несколько железных стержней. — Да, это все разумно, хорошо налажено, только медленно. — И утомительно, но иначе не получится. Во время этого короткого разговора полдюжины штырей были уложены в пучок и привязаны к нижнему концу веревки. — Готово, подымай! — скомандовал хозяин. Джим потянул за другой конец, подвел груз к себе, переложил стержни в мешок, подобрал веревку и снова стал стучать. Постукивая, карабкаясь, подвешивая ступеньку за ступенькой, он поднялся еще на три метра. Спираль, как бы на огромных гвоздях, все ясней вырисовывалась вокруг ствола. Теперь снова нужно было протянуть веревку, привязать новые железные штыри, поднять их, развязать, переложить в мешок, один за другим забить… Да, все это отнимало время, много времени. Но другого способа уверенно, безопасно добраться до вершины просто нет. А главным требованием была именно безопасность. Чем выше, тем более усложнялась и затягивалась работа. Вскоре подвеска одной ступени требовала уже пяти или шести минут. На середине потребуется десять. А какая адская усталость наваливается на человека, который, несмотря на силу и выносливость, все же должен хоть немного отдохнуть! Наверху ничто не шевелилось, не появлялось. Беглецы упорно не показывались и молчали. Хорошо укрытые за огромными ветвями, они никак не попадались на ухищрения главаря, который напрасно суетился с биноклем под деревом. В тени, которую скупо отмеряли висевшие вертикально листья, мужчины лежали, дремали, порой тихо переговаривались. Обсуждали, сколько времени требует установка одной ступени, сколько — всей лестницы, и то, почему это главарю пришла такая фантазия. Дело двигалось. Однако заключившие пари, что оно будет кончено к вечеру, проиграли. На закате Джиму оставалось еще метров двенадцать до окончания изнурительной работы. Он спустился полумертвым от усталости, поел, вытянулся на песке и заснул со словами: — Завтра начну еще в сумерках… через два часа буду в этом чертовом попугайнике! На рассвете все были на ногах. Джим промочил горло и полез вверх. Внизу начали уже волноваться в ожидании, когда же раскроется томившая их тайна. Несмотря на внешнее спокойствие, волновался и хозяин. Он считал, что наверху засели беглецы. Только когда же Джим доберется до них? Может быть, они решили показаться внезапно и сбросить вниз смелого восходителя? На всякий случай он крикнул беглецам: — Вы попались! Не сопротивляйтесь… Я все забуду… Король шерсти заплатит за вас выкуп! Слышите? Сдавайтесь, и я вас пощажу. Ни слова в ответ! Ни единого движения, которое могло бы выдать присутствие людей. Джим все стучит. Это уже последняя ступенька. Вот он испустил радостный крик, который был едва слышен из-за стрекота попугаев. — Ура! Я добрался! Хозяин, я добрался, ура! — Браво! — сказал хозяин, отчетливо выговаривая слова. — Получишь лишних сто долларов! Джим сунул кинжал в зубы, чтобы двигаться свободно, и ловко поднялся в середину кроны. Послышался его победный крик: — Хозяин, я их вижу… вот, надо мной… в белой куртке! Сдавайтесь, шельмецы! Сдавайтесь! Сейчас я вас! Бандит кричал во все горло, и слова, отраженные массой листвы, доходили особенно четко. Они вызвали внизу напряженную тишину, которая длилась минут пять. Потом снова послышался голос Джима, но на этот раз голос ярости, отчаяния: — Негодяи, мошенники, прохиндеи! Сукины дети!.. Они нас обвели вокруг пальца… как маленьких! Будьте вы прокляты! И тут же нечто белое, два больших предмета, пронизали толстый свод листвы. Они отскакивали от ветви к ветви и обрушились на землю. Толпа испуганно ахнула, еще не поняв, в чем дело. Вдруг яростный, возмущенный вой послышался изо всех глоток. Перевернувшись в воздухе еще раз, оба предмета грохнулись оземь. Трудный и опасный подъем, нечеловеческая усталость, изматывающее волнение, назначенная и заработанная награда, надежда, ожидание и тревоги… короче, весь этот спектакль и финальный ультиматум, все это привело к жалкому результату — обретению двух набитых эвкалиптовыми листьями курток! Если бы Тотор мог услышать этот град проклятий… если бы мог увидеть оторопь на ошпаренном лице главаря бушрейнджеров! Беглецы исчезли, как шарик фокусника. Напрасно Джим, с риском сломать себе шею, упорно искал их по всей густолиственной кроне. Там не было никого, абсолютно никого! И ему пришлось подчиниться жестокой, издевательской очевидности: никаких следов человеческих существ, кроме двух курток! Но это еще не все: когда все неистовствовали и ругались, и главарь больше всех, со стороны поселка послышались три взрыва. Что это? Нападение? Или сигнал? Пожалуй, это пушечные выстрелы. Главарь страшно выругался и закричал дрожащим голосом: — Тревога! Тысяча чертей! Тревога! Быстро, галопом! Должно быть, случилось что-то ужасное! __________ А вот что произошло с того момента, когда Меринос уронил кхамин на каску человека, напыщенно именовавшего себя Королем Ночи. Сначала Меринос и Тотор сочли, что безнадежно пропали. Бо успокоил их жестом и сказал: — Они нас еще не заполучили! — Но что с нами будет, раз мы не можем спуститься? — спросил Тотор. Бо ответил загадочно: — Кто знает?! — Так что же делать? — Не двигаться до ночи. — Без еды, питья? — простонал Меринос, который слишком любил хорошо покушать. — И без сна, — всерьез ответил Бо. — Но разрешаем тебе пососать палец, — не менее серьезно добавил уже воспрянувший духом Тотор. Внезапно австралийцу пришла в голову мысль. Всего можно было ожидать от столь жестокого и испорченного человека, как Король Ночи. Прежде всего могут заметить и подстрелить из карабина. — Сними куртку, — сказал дикарь Тотору. — Зачем? — Увидишь… только не размахивай руками. А дело было так. Пока Тотор осторожно раздевался, Бо оборвал рядом с собой листья и набил ими куртку, превратив ее в чучело. Закончив работу, он сказал Мериносу: — Твоя очередь. Через несколько минут блуза покойного Ли также была набита листьями. Американец догадался: — Понимаю, это приманка… — Да, у нас это называют еще наживкой для простаков, — уточнил Тотор. — Так и есть! Бо усадил две куклы — лже-Мериноса и лже-Тотора, чтобы позволить настоящим передвигаться с меньшим риском. — Так, старина? — В самую точку, — ответил дикарь, смеясь. Именно эти хождения, перемещения были замечены вначале. А пятна, то черные, то белые, которые были едва видны снизу разбойникам, — и были военной хитростью Бо. Убийственно долго текли мучительные часы страданий на жаре от голода, жажды, усталости. Беглецы все время слышали надоедливый стук молотка, от которого раскалывалась голова. Лестница все поднималась… поднималась… и каждый метр, отвоеванный у непреодолимой, казалось, высоты, отнимал у них чуточку надежды. Еще немного, и доверие Тотора к другу-австралийцу было бы поколеблено. — Бо, старина! Эта обезьяна, что карабкается на колонну, уже метрах в десяти, — сказал он тихим, как дыхание, голосом. — Да, но наступает ночь, ему придется остановиться, — прошептал Бо. Так и произошло. — Наконец-то передышка! — сказал воспрянувший духом парижанин. В последних лучах солнца австралиец показал друзьям огромную поперечную ветвь метра в три диаметром. Она отходила от ствола горизонтально и доходила почти до горы. — Хозяин хитер, — сказал каннибал улыбаясь, — но об этом он не подумал. — Что это? — спросил Тотор. — Мост! — А зачем нам так называемый мост? — Чтобы перелезть с дерева на скалы. — Вот здорово! Это и есть твой план? Потрясающе! Он по меньшей мере достоин академических лавров[157 - Здесь в шутку: высших научных почестей.], старина! — Тсс! Довольно болтать… тихо! Давайте готовиться. Когда настала ночь, Бо первым, расставив пошире руки и ноги, пополз по ветви. Меринос, дрожа, последовал за ним. К счастью, темнота не давала возможности вспомнить о мучительном головокружении. Тотор был третьим. Постепенно, бесшумно и решительно вся троица проползла над пропастью. Время от времени они останавливались, чтобы передохнуть и вслушаться в подозрительные звуки от подножия дерева. Но все было спокойно. Никто ничего не заподозрил. Они снова поползли вперед, согнув спины, обдирая руки и колени, сдерживая свистящее дыхание. Это длилось около часа. Наконец Бо остановился. Ветвь понемногу сужалась, теперь она была не толще человеческого тела. Меринос, отчаянно вцепившийся в нее, терял последние силы. До Тотора донеслись его едва слышные стоны: — Скоро конец… больше не могу… кружится голова… задыхаюсь… Я не удержусь… Тотор! Парижанин содрогнулся до глубины души. Его железному организму усталость не страшна, но он чувствовал, что друг совершенно растерян. Зажав ветвь ногами, он схватил Мериноса за плечи и тихо сказал: — Не шевелись, я тебя держу! Отдохни, расслабься! Не бойся… Эй, Бо, еще долго пробираться? Австралиец не ответил. У Тотора выступил холодный пот на лбу, когда он вдруг услышал прямо под собой шум падения. С бьющимся сердцем он продолжал: — Бо, ответь… ты упал? Если с тобой несчастье, мы пропали! — Все в порядке! Парижанину показалось, что едва слышный шепот донесся снизу. Сомнений больше нет, Бо уже не на дереве. Но тогда… — Куда ты провалился? — Тихо! Я тебя вижу… на фоне звезд… спускай Мериноса, это не опасно… — Ты слышишь? Эй, Меринос! — снова заговорил Тотор. — Хорошие новости, не теряй головы!.. Главное, не вскрикни… Ты готов? — Да! — Оп-ля! Он приподнял друга и спустил его вниз, как мешок. Тотчас он услышал легкий шорох и сразу голос Бо: — Твоя очередь! Раз… два… три! Не колеблясь, он смело прыгнул вниз. Уже через секунду его на лету поймали сильные руки атлета и мягко поставили на толстый слой пахучих папоротников. — Старина Бо! — с чувством сказал он, узнав черного друга, утонувшего по пояс в опавшей листве. — Конечно, я! — Ах, так! Это не сон… Где же мы оказались? — На горе. — А где Меринос? Громкий храп, раздавшийся рядом, сделал ответ ненужным. Измученный переживаниями, усталостью и бессонницей американец был повержен на землю сном, близким к каталепсии. — Неплохая идея! Хорошо бы и мне вздремнуть! Я так устал… пусть Бог меня простит, я тоже лягу. — Поспи, малыш, — посоветовал из темноты ласковый голос австралийца, — поспите оба, и через несколько часов вы будете бодры и отважны, как молодые кенгуру. — А ты? — Я буду бодрствовать! — Спасибо! Спасибо, мой добрый, дорогой друг… потому что без тебя… видишь ли… я… мы… Фраза осталась незаконченной. Исполненный бесконечной благодарности голос замолк, Тотор уснул в папоротниках рядом с Мериносом. Было около девяти часов вечера. Сидя на земле на согнутых под прямым углом ногах, положив руки на колени, а голову на руки, австралиец не шевелился. До сих пор ему все удавалось в этом, казалось, невероятном предприятии. После подъема на дерево он заметил, что главная ветвь отходила очень далеко в горизонтальном направлении и нависала над небольшим выступом горы. Этот скальный выступ образовывал что-то вроде высокого мыса, где в течение многих лет накапливался слой перегноя из опавших листьев. Мыс от ветви отделяли всего три метра, на нем обильно росли папоротники. И Бо сразу подумал, что было бы неплохо под прикрытием темноты соскользнуть туда. Папоротники могли к тому же смягчить падение. Все так и произошло, события подтвердили правоту австралийца. Теперь партия наполовину выиграна. По сколько еще предстоит трудностей! В три часа утра пришла пора снова действовать. Бо разбудил друзей, которые спали как убитые. Они уже двадцать четыре часа ничего не брали в рог, а в их возрасте полное воздержание от еды переносится плохо. Кроме того, сказывались волнения и усталость. Еле слышно Бо посоветовал им не шуметь, пообещал, что скоро они смогут утолить жажду. И медленно, шаг за шагом, идя впереди, вывел их из опасного места. Тотор замыкал шествие. Друзья пробирались в полной темноте по скалам, через колючие заросли, опасаясь неверного шага, падения, просто шороха веток, любого пустяка, который мог выдать их присутствие. Мало-помалу, рискуя переломать себе ноги, они продвигались вниз. Каким образом, какой дорогой? Этого они и потом не могли себе объяснить. Через два часа ожесточенной борьбы с невидимыми препятствиями они оказались на автодроме. — Передохнем немного, — попросил Тотор. — Какие приключения, — сказал Меринос, — и как я рад, что оказался на твердой почве! Ох уж это головокружение! Затем, не сговариваясь, молодые люди в порыве благодарности схватили руки негра, сердечно жали их, а Тотор сказал. — Старина Бо! Ты нас спас, и теперь мы друзья до гробовой доски! — Да, друзья навек! — подтвердил Меринос. — Никакая благодарность не сможет сравниться с твоей преданностью. В нарождающемся свете дня стала видна добрая, широкая улыбка Бо, которая изменила его угрюмое лицо. Глаза сверкали от радости, все его существо ликовало. Но время подгоняло, не способствуя долгим излияниям чувств. Австралиец был, конечно, счастлив, что вырвал из лап смерти юных друзей, но опасность еще не миновала. Таинственная долина, закрытая со всех сторон, совершенно недоступная, оставалась их тюрьмой. Бо сильно втянул ноздрями утренний воздух, огляделся по сторонам, прислушался и сказал, покачав головой; — Они еще суетятся там, под эвкалиптом… У нас есть в запасе часа три. — А что дальше? — спросил Тотор. — Скажи, — снова заговорил австралиец, — автомобиль готов? И может выехать? — В любой момент! Даже заправлен бензином по приказу хозяина, — ответил парижанин. — Тогда мы посмеемся над ними! Но последнее усилие! Быстро, в путь! Друзья стремительно пошли по дороге, забыв о еде, воде, усталости, зато подкрепившись надеждой, прозвучавшей в словах австралийца. Через два часа бешеной гонки они дошли до жилых зданий. Везде было пусто, ведь люди собрались в другом конце, у рощи гигантских эвкалиптов. Вскоре три беглеца остановились перед гаражом, где под полотняным чехлом дремала машина. — Подождите здесь, — сказал Бо, — и приготовьтесь к отъезду. Чернокожий убежал, но тотчас вернулся, нагруженный, как мул, вещами, которые накидал в одеяло. Меринос и Тотор уже сидели в автомобиле. Бо бросил к их ногам свою ношу и скомандовал: — Запускай машину — и за мной! Мотор потихоньку заработал, автомобиль двинулся за Бо, бежавшим в хорошем темпе. Въехали в длинный сводчатый туннель, конец которого терялся в темноте. Тотору показалось, что он видит смутные отблески на стали. Что это, оружие? Наверное, кто-то стоит на часах? Послышались два глухих удара, потом стоны… Вдруг стена, которая закрывала конец туннеля, с глухим скрипом сместилась. — Я здесь был! — сказал Меринос. — Это подвижная скала, тайный проход. О, молодчина Бо! Хлынул поток света. Перед машиной, как видение свободы, открылось безграничное пространство: мелкие пески, пустыня. На земле дергались в конвульсиях два тела. Появился смешной и ужасный Бо с лицом, засыпанным мукой, с окровавленными руками. Одним прыжком он вскочил на заднее сиденье и скомандовал: — Вперед, полным ходом! Машина вздрогнула, подскочила, переехав тех двоих, и помчалась стрелой. Тотор, сжимая рукой руль, крикнул: — Полный вперед, и да здравствует наш Бо! Часть третья ГЛАВА 1 Бегство в автомобиле. — Две фуражки и две пары сапог. — Окорок. — Слишком солоно. — Страшная жажда. — Без воды. — Дорога. — Деревья. — Запах горелого. — После пожара. — Истребление овец. — Отравленный источник. — «Б. Р.» Бум!.. Бум!.. И снова: бум! С равными промежутками прогремели три оглушительных взрыва, и эхо отдалось вдали, как от пушечных выстрелов. Меринос и Тотор инстинктивно нагнулись, ожидая жужжания снарядов. Приникнув к рулю, парижанин внимательно посмотрел на солнце и проворчал сквозь зубы: — Что это, Бо? По нам стреляют? — Нет, это сигнал тревоги, — ответил австралиец. — Значит, из пушки по попугаям! — беззаботно пошутил опьяненный скоростью Меринос. — Тут не до смеха, выстрелы слышны всем в округе, и нужно постараться не попасть в засаду! Это было бы так глупо! — Да, очень глупо! Но, к счастью, перед нами открытое пространство, препятствий нет — ни деревьев, ни камней… только шелковистый песок… И мы катимся вперед! — Смотри на дорогу, болтун! И ты тоже, Бо… Я не знаю местности. Не хотелось бы угодить в какую-нибудь рытвину или в болото. — Тогда вперед! Гони! Go on! — Вот янки! Да ты настоящий лихач! — Скорее, я сошел с ума от счастья! Подумать только: мы свободны, как воздух, который обвевает нас, как ласточки, которые не быстрее нас… да, я сошел с ума! Мы ловко скрылись, и все благодаря тебе, Бо… Никогда нам не отблагодарить тебя! Ты настоящий andge. Это слово, произнесенное по-американски, рассмешило чернокожего: — Ангел, повалявшийся в гудроне! Но все равно хорошо! Большая машина катилась, как локомотив на большой скорости. Она жадно пожирала пространство, не тормозившее ее бег. А как прекрасно вел себя ее организм, такой простой и одновременно сложный, такой хрупкий и такой надежный! Это чудовище из стали, дерева и каучука, с вулканом в своей утробе, обладало легкостью антилопы. Вращение колес было настолько выверено, подвеска была так отлажена, что машина лишь слегка виляла на ходу. Если бы столб пыли не поднимался за ней, ее след на всепоглощающем ласковом песке можно было бы найти с трудом. Как настоящий американец, фанатик спорта, Меринос пришел в экстаз. Он жестикулировал, суетился, будто участвовал в международной гонке, воображал, что они теряют время, и все вскрикивал охрипшим от волнения голосом: — Быстрей, черт возьми! Быстрей! — Ну-ну, не кипятись! — прервал его Тотор. — God bless, ты же топчешься на месте! — Меринос, дорогой, что за муха тебя укусила? — Сам не знаю! — Еще и десяти минут не прошло, как мы дали тягу! Слышишь: даже десяти минут! — Не больше? А мне кажется, мы уже много часов едем! — Значит, ты уже забыл о наших несчастьях… включая игру в прятки на вершине дерева, где тебе было не по себе… Поздравляю! — О, Боже! Конечно… Забыты опасности, удары, стыд рабства… Вот что такое подлинная страсть! Я опьянел от скорости. — Так вот, за эти десять минут мы проехали пятнадцать километров… если только счетчик не перегрелся, как твоя голова. Ты доволен? — Конечно нет. Девяносто в час — это же черепашья скорость! На такой машине мы должны были бы делать по меньшей мере все сто двадцать! — Все ясно, ты тронулся, малыш! — Но посмотри же… препятствий нет, пространство бесконечно, а поверхность земли идеальна!.. — Да, для того, чтобы мы внезапно опрокинулись. Что-то неохота переломать руки-ноги и рассыпать наши ошметки по всей этой чертовой пустыне! Нет, спасибо, лучше сделаем по-другому. Теперь, когда первая опасность позади, я притормаживаю. Уж не сердись. — Как, уже? Слушай, Тотор, неужели ты боишься? А еще француз! — Да, очень боюсь дешевой храбрости. — Тогда дай мне руль, увидишь, как я поведу эту пыхтелку! — Господин Меринос, думаю, что титула дофина шерсти вам мало… — Почему? — Вы явно претендуете на другой. — Какой же? — Бесконечно более опасный титул короля шоферюг-лихачей. — В нашем демократическом государстве мы без ума от королей. — Ты неисправим! — Конечно! — А раз так, придется мне быть осторожным за обоих… сбавляю скорость до пятидесяти. — Несчастный, ты позоришь замечательную машину — королеву автомобилей, разрази меня гром! — Еще слово, и мы потащимся на двадцати пяти! — пытался остудить друга Тотор. — Тогда уж лучше сразу остановиться! — Неплохая идея! И перекусить сможем! Я-то питаюсь не скоростью и не ветром, поэтому хочу есть, очень хочу и смиренно сознаюсь в этом. — Да-да! — закричал Меринос. — И у меня живот к спине присох! — Тогда остановка на пять минут, как раз хватит, чтобы проглотить чего-нибудь. — All right! Машину остановили, и трое спутников попытались разобраться в причудливом багаже, которым запасся Бо в суматохе бегства. Солнце уже сильно припекало, и только теперь юноши заметили, что сбежали с непокрытыми головами. Бо развернул узел, в который свалил разнородную добычу. Сапоги фамильярно соседствовали там с окороком, винчестерами, шляпами, консервными банками, мешком муки… — Ура, шляпы! — радостно воскликнул Тотор. — Вот это находка! Бо, ты не просто ангел, ты — отец родной! Парижанин надел серую широкополую шляпу и обратился к Мериносу: — А эта — твоя! И знаешь, она идет тебе больше короны! — А мне она напоминает о покойнике цилиндре, который не был лишен оригинальности. — Как же ты был смешон во фраке и лакированных туфлях, в парадных брюках и накрахмаленной рубашке! Забавляясь воспоминаниями, юноши покатывались от хохота, а Бо вторил им, веря, что это смешно. Еще вспомнили, что уже давно порвали свою обувь, пробираясь по камням, шипам и колючим скалам. А Меринос, который не мог забыть о своем беге по горячим, как листовое железо, пескам, в восторге всплеснул руками и воскликнул: — Сапоги! За них и десять тысяч долларов не жалко! Я-то помню, как без них поджаривался живьем! — Да, — серьезно ответил Тотор, — не хватало только чуточки белого соуса к твоим лапкам! Господа каннибалы пальчики бы тебе облизали! — Наденем же сапоги и снова возблагодарим нашего преданного друга! — И пора поесть! — предложил Тотор, подняв двадцатипятифунтовый окорок и помахав им как дубиной. Поискал нож, но такового не обнаружил. — Черт побери! Даже откромсать нечем! А как у вас с этим делом, ребята? Выяснилось, что ни у Бо, ни у Мериноса тоже — ничего. — Ну и ну, — развел руками Тотор. — И выхода нет, разве только по очереди откусывать… А может быть, нож найдется в ящике для инструментов? Открыли ящик, посмотрели. Ничего похожего. Из острых инструментов — одно зубило. Что же делать? Как это глупо, с самого начала сели в лужу из-за пустяков! — Нашел! — вдруг радостно воскликнул парижанин. — Что? — Ножовку. Справится с железом — справится и с окороком. Не откладывая дела, Тотор взял маленькую пилку с острыми зубьями и стал быстро водить ею прямо по розовой плоти окорока, на котором написано: «Армур энд Компани, Чикаго». В мгновение ока он отпилил три толстые пластины розового мяса и сказал: — Тут каждому по фунту, расправляйтесь поскорей, костей не попадется. За две минуты от кусков ничего не осталось. — Повторим? — спросил Тотор. — Нет, — ответил американец, — видишь ли, эта ветчина солоней Тихого океана. — Верно, у меня горло горит от соли. — Вот стакан воды бы — это да! — Чего же проще! У нас должно быть несколько бидонов в запасе — для охлаждения мотора. Построенный и специально приспособленный для долгих поездок по дикой стране, автомобиль не был похож ни на какую обычную марку. Прежде всего его колеса были расставлены шире обычного, и, таким образом, кузов был гораздо вместительней. Кроме того, установлен он был на вогнутый, закрытый со всех сторон металлический поддон, похожий на днище судна. Под сиденьями в машине были устроены большие ящики для провизии и других запасов, которые приходилось брать с собой. Тотор снял крышки, почти с ногами влез в одно из этих хранилищ, обыскал все сверху донизу и выбранился: — Тысяча чертей! Ни капли воды! Позавчера я заправил машину бензином, но, зная, что бак для воды залит доверху, не подумал о запасных бидонах. — Что же делать? — Пить воду прямо из бака. — Фу, теплую, отравленную отработанной смазкой! Настоящее рвотное! — Может быть, ты предпочтешь бокал шампанского, или светлого эля, или… — Или просто чашку молока. — В следующий раз захвачу корову, а пока пососи собственный палец. — Ты еще смеешься надо мной, палач, — сказал Меринос. — Но мы в одинаковом положении, — заметил Тотор, — и у меня язык горит от перца… — Тогда помчимся дальше! — Напрямик, пока не встретим источник, или ручей, или просто лужу. И они двинулись вперед на хорошей скорости. Перед ними по-прежнему простиралась угрюмая равнина — бесплодная и выгоревшая от солнца до белизны песчаная пустыня. — Кстати, — спросил Меринос, — куда мы едем? — Все время прямо вперед, на восток. — Ты так много знаешь, друг Тотор, особенно из географии; скажи, эта проклятая пустыня далеко тянется? — Да, ужасно далеко, на сотни километров! — Черт! А бензин хотя бы у нас есть? — Около четырехсот литров, в двух боковых резервуарах. — Браво! Четыреста раз браво! Значит, есть на чем проехать половину Австралии! — Не увлекайся, малыш! — остановил его Тотор. — Автомобиль мощностью больше ста лошадиных сил не только опьяняет скоростью, но и сам здорово пожирает бензин, он требует свой литр за каждый километр, так что машина отвезет нас как раз на сто лье отсюда. — Уже неплохо! — Согласен. И нужно быть отчаянными неудачниками, чтобы на таком расстоянии не найти, где заправиться. Наверняка тут есть хоть какие-то поселения, ведь скваттеры то и дело перебираются на новые места, а их жилища — настоящие склады, в которых все можно найти. — Да, но где эти жилища? — сказал Меринос. — Ты, наверное, знаешь, Бо? Ведь ты из этих мест… — Нет, я из Нового Южного Уэльса[158 - Новый Южный Уэльс — название одного из юго-восточных штатов Австралии.] и никогда не выходил из «Country-house» шефа бушрейнджеров. — Какое изысканное название — «Сельский дом»! — воскликнул Тотор. А Меринос продолжил: — Жаль, потому что мы вынуждены ехать наудачу, терпеть жажду, от которой горит горло, а может вспыхнуть все тело. — И все равно мы — замечательное трио дураков! — Почему? — Потому что нужда, мать предприимчивости, делает из нас идиотов! — Похоже на матросский комплимент, пожалуй, доброжелательный, но незаслуженный, — немного обиделся американец. Тотор только пожал плечами и сказал: — Посмотрите-ка на песок. Что вы видите? — Ничего, — ответил Меринос. — Мы едем слишком быстро. — А ты, Бо? — Я вижу лошадиные следы. — Так это же прекрасно! — Ба, — презрительно заметил Меринос. — Овсяные моторы! Плевал я на них! Предпочитаю хорошую скорость на автомобиле. — О шерстяной дофин и король лихачей, придется тебя провозгласить еще принцем идиотов! — Спасибо. Но за что? — Да ведь следы копыт указывают нам верную дорогу. — Куда? — Это путь посланцев хозяина. — Ну и что? — Сколько может проскакать лучшая скаковая лошадь без еды и питья? — Миль шестьдесят пять — семьдесят. — Значит, около ста двадцати — ста тридцати километров за семь или восемь часов. — Только если загнать до смерти. — Возможно. Но ведь они куда-то доезжают, где хотя бы есть укрытие, вода, животные, люди. — Ты прав, — сказал Меринос, — границы их переходов — как раз границы цивилизации! — Вот до этой цивилизации и нужно доехать, хотя бы до примитивной, на первый раз нам этого достаточно… А лошадиные следы ведут туда прямиком. — Но скорее, умираю от жажды, проклятый окорок жжет желудок! — Поехали! Тотор нажал на рычаг, и автомобиль снова помчался, как вихрь. Бешеная гонка длилась уже часа полтора. Надвинув шляпу, чтобы закрыться от солнца, и внимательно смотря вперед, Тотор думал только о дороге. С лицом красным, как помидор, Меринос роптал, облизывая языком растрескавшиеся губы. Бо, не спускавший глаз с постоянно голубого горизонта, вдруг вскрикнул: — Деревья! Меринос радостно откликнулся, прохрипев осипшим голосом: — Вода, вода!.. Быстрей, Тотор, еще быстрее, прошу тебя! — Да… водичка не помешает, я тоже умираю от жажды. Прошло еще пять минут. Деревья, которые Бо углядел в дрожавшем перегретом воздухе, уже подросли над горизонтом, их контуры стали четче. Над землей торчали какие-то клочки порыжевшей травы — робкое начало прерий. А вот и плодородная земля. Большие эвкалипты, казалось, бежали навстречу автомобилю. Вот мелькнули остатки постройки, и в воздухе повеяло характерным запахом гари, который вскоре пересилило зловоние гниющей плоти. — Что это значит? — спросил встревоженный Тотор. — Не все ли нам равно! — ответил Меринос. — Деревья, трава — значит, вода близко. Ой, как хочется пить… пить… Последние двести метров, последний рывок машины. Наконец парижанин выключил сцепление, нажал на тормоз, и машина остановилась. Молодые люди и их черный друг быстро соскочили на землю и с изумлением переглянулись. Путь им преграждали три лошадиных трупа, над которыми вились рои мух. Ни седел, ни поводьев. Благородные животные, вероятно, пали на месте, внезапно. Кругом отпечатались следы сапог со шпорами. Справа чернели остовы строений, погибших при пожаре. Обуглившиеся балки, скрученная огнем толевая крыша, покореженный металл — печальные руины того, что было процветающей фермой. — Воды, воды, — задыхаясь, стонали Меринос и Тотор, неспособные думать ни о чем другом. Спотыкаясь в хаосе разрушений, они искали скважину, источник живой воды, дающие жизнь оазису. Отвратительный запах тления еще более усилился. Они шли среди низких кустов с черными ветками, увенчанными красивыми пучками серебристых листьев, и вдруг вскрикнули: насколько хватало глаз, земля была усеяна трупами овец, которые гнили под лучами жгучего солнца… Молодые люди бросились прочь от ужасной бойни и через сотню шагов заметили листья водяных растений. Они кинулись туда с криком: — Там… там источник! Но тотчас же из иссушенных жаждой глоток раздался другой крик — ярости и отчаяния. Перед ними предстал источник: высеченная киркой водопойная яма длиной в двадцать пять — тридцать метров, с росшими по краям гигантскими тростниками, казуаринами с ниспадающими ветвями, большими лилиями с венчиками цвета слоновой кости… Но вода, за каждую каплю которой они отдали бы десять капель своей крови, эта вода, которая для них — сама жизнь, омывала множество овечьих трупов!.. Искромсанные ножами несчастные животные разглагались прямо в источнике, чистые воды которого стали смертельным ядом. А чтобы все знали причину бедствия, на коре одной из казуарин были вырезаны ненавистные молодым людям, преследовавшие их, как кошмар, буквы «Б. Р.» и звезда с пятью лучами. ГЛАВА 2 Муки жажды. — Пасленовые. — Бедный Меринос! — Экстравагантное, но действенное лекарство. — Отъезд с задержкой, — В бреду. — Спящий часовой. — Нападение. — В полной темноте. — Подвиги человека, видящего в темноте. Незачем мешкать. Уничтоженная ферма ничего уже не могла дать беглецам. Радующий взор зеленый уголок, где честные люди любили, страдали, надеялись, эта частица земли обетованной превратилась в страшный могильник. — Нет ничего, — разочарованно сказал Тотор, — ровно ничего… Ни атома съедобного мяса, ни капли питьевой воды! Да, иногда жизнь становится тяжкой. Это означает скорый голод. Но главное — ужасные муки жажды, которые терзают все сильней и сильней. — Едем, скорей едем! — вскрикнул Меринос. Его затошнило. — Хорошо, — ответил Тотор, — лучше нам убраться отсюда поскорей! — О, эти бандиты! Какая подлость, какая тщательность и изощренность опустошения! — И в такой короткий срок!.. Но если судить по масштабу ущерба, их, должно быть, было много… — Нет, не думаю… всего несколько человек, но одно их прозвище внушает страх даже самым храбрым… всем известна беспощадность их банды. Они просто пригрозили смертью фермерам, заставили их самих уничтожить свои стада и бежать… Так, Бо? — Да, так, — ответил чернокожий. — Подумать только, — заметил Меринос, — они опередили нас всего на сорок часов! — Это очень много для людей их закваски. Тем более что они нашли здесь свежих лошадей и смогли помчаться во весь опор дальше, чтобы творить то же самое. Да, их жуткого хозяина хорошо слушаются! — Что же делать, о Боже, что делать? — А вот что! Они разъехались из своего укрытия в разные стороны… Надо бы их обогнать, пройти между двух групп, поднять тревогу среди скваттеров и попытаться организовать оборону. — Но даже автомобиль не способен пробегать по восемьдесят лье в час, да и мы нуждаемся во многом. А кроме того, сейчас я вообще не могу строить планы: жажда с ума сводит… так и помереть можно. Давай поищем воды! — Да, нужно искать! Должны же быть другие источники в округе! Три друга сели в автомобиль, медленно тронулись, вернулись назад, где вдруг, без перехода, кончились бесплодные пески, и снова поехали наудачу по неведомым местам. Они продвигались теперь по ковру густой, короткой, как бы истоптанной травы. Объезжали зигзагами кусты и радовались, что хотя бы сейчас до них не доходил тошнотворный запах разложения. Кустарники становились все гуще, а трава — зеленее. Но теперь машина застревала на каждом шагу, а жара стала невыносимой. Ни тени, ни ветерка. Как в печи. Тотор и Меринос задыхались. Их лица побагровели, губы запеклись. Наконец американец сказал: — Слушай, так дело не пойдет. Давай остановимся, разойдемся в разные стороны и обшарим все кусты. Будет удивительно, если мы ничего не найдем. — Ты прав, — ответил Тотор и остановил машину, — только не нужно отходить далеко. — Главное, осторожность, — посоветовал Бо, — не пейте без меня. — Хорошо, договорились! — сказал Меринос, припрыгивая от нетерпения, и помчался вперед. Прошло пять минут… Вдруг раздался нечеловеческий вопль, в котором звучали и мука, и жадность, и восторг. Это кричал Меринос: — Все сюда! Тотор, вода! Бо, скорее! О, вода! Бегите сюда. Парижанин остановился, прислушался, откуда крики, и бросился напрямик через кусты. Но австралиец, прыгая, как кенгуру, уже опередил его. Ветки хлестали его наполовину обнаженное тело, и он кричал: — Подожди меня, не пей! Осторожно! Ответа не было. В несколько гигантских прыжков чернокожий очутился подле Мериноса. Янки лежал ничком на краю водопойной ямы и со звериной жадностью пил светлую, чистую воду. Бо грубо схватил его за ноги и отбросил подальше, говоря: — Да не пей ты!.. Дай сначала попробовать. Меринос отбивался, отталкивал чернокожего локтями и вопил во всю глотку: — Отпусти, мошенник… злодей… не мешай мне пить! Отпусти, не то убью! Он царапался, колотил Бо кулаками, катался по земле, кусался как бешеный. Подоспевший Тотор подумал, что друг в припадке безумия, охватил его руками и освободил Бо, который посоветовал: — Держи крепче! Австралиец стал на колени, зачерпнул ладонью воды, понюхал, коснулся губами. Гримаса исказила его лицо. Он печально сказал: — Я так и думал! Меринос продолжал отбиваться. Между тем Бо нырнул в естественный бассейн. Тотор с удивлением увидел, как он вскоре снова появился на поверхности, держа в вытянутой руке связку раздавленных растений. Из брошенных на берег обезображенных стеблей сочилась резко пахнущая зеленоватая жидкость. Парижанин, немного знавший ботанику, узнал белладонну и несколько других видов пасленовых растений. Ядовитые травы! Особенно опасные под жарким солнцем тропиков. И, замирая от страха, он спросил: — Что это значит? — Источник отравлен, — ответил чернокожий. — Видишь, друг, дно ямы устлано этими растениями, и на них насыпаны камни, чтобы они не всплыли. — О, злодеи! Бедный мой Меринос! Но ничего, не бойся, мы тебя спасем, — сказал Тотор. Янки понял, что проглотил один из самых страшных ядов, и его экзальтация[159 - Экзальтация — здесь: болезненная возбужденность.] мгновенно испарилась. Он побледнел и, задрожав, спросил: — Тотор, милый Тотор, что мне делать? — Прежде всего очистить желудок. Открывай рот! Меринос послушно выполнил приказ, а друг засунул ему два пальца прямо в горло — это способ известный. Напрасные усилия! Организм пытался, но не мог извергнуть яд. Тотор испугался. Если Меринос не избавится от ужасного сока пасленовых растений, он пропал! Нужно было что-то придумать, а время торопило. Смерть могла забрать его друга с минуты на минуту. Что же делать? Вот она, идея! Как всегда, у Тотора их много! — Теплая вода! Только это спасет! Возьмем тебя под руки и пойдем к машине. Быстро! Через пять минут они подошли к автомобилю. Меринос уже чувствовал в горле и на языке жжение, не имевшее отношения к жажде, все в глазах у него расплывалось, а ноги стали подгибаться: яд начал действовать. Парижанин поискал какой-нибудь сосуд, но ничего не нашел. Было бы слишком долго открывать консервную банку и очищать ее от содержимого… — Тотор, — прошептал больной, — у меня туман перед глазами, едва вижу солнце… Нет сил держаться на ногах. — Ничего не случится! Слушайся меня: делай все, что я скажу… — Да, друг мой! У меня уже нет надежды… разве только на тебя… Схватив американца под мышки и положив на спину, прямо под радиатор машины, Тотор нащупал сбоку сливной кран. — Не бойся, все в порядке! — сказал он, демонстрируя хорошее настроение, чего на самом деле не было. Француз приподнял голову друга поближе к крану и добавил, крутя ручку крана справа налево: — Разинь пасть пошире и заглатывай… Противная теплая вода, пахнущая смазочным маслом и металлом, полилась в рот американца… Меринос жадно, захлебываясь, пил, а сидевший на корточках Бо сочувственно глядел на него, покачивая головой. — Попей, милый, — приговаривал Тотор, — это чистейший моторный сок, эликсир[160 - Эликсир — крепкий настой; волшебный напиток.] шоферюг-лихачей, нектар автолюбителей-автогубителей… Что? Душа уже просится наружу? Давай, еще глоточек… а потом главное — не стесняться. Экстравагантное, гениальное лекарство подействовало, да еще как! Меринос едва успел вылезти из-под радиатора и встать на колени. — Ну вот и хорошо… опасность миновала, но ты едва не опоздал. Лучше теперь? — спросил Тотор. — Благодарю, гораздо лучше… — ответил Меринос. — Опять ты мне спас жизнь! — Брось! Но что ты чувствуешь? — У меня по-прежнему в глазах туман, я слаб, не могу стоять на ногах, дрожу, несмотря на жару… Мне и вправду еще нехорошо. Смущенный этими нарушениями зрения, Тотор осмотрел глаза Мериноса и с удивлением заметил, что зрачки необыкновенно расширены. Он не знал, что это главный признак отравления соком пасленовых растений. Тотор был обеспокоен, но все же не слишком, с основанием надеясь, что этот симптом со временем исчезнет. Что же делать дальше? Продолжить гонку в неизведанное? Тотор так и думал поступить. Но вдруг лежавший на траве Меринос начал бредить. Дрожа и жалуясь, что холодно, он невнятно заговорил еще о том, что видит двойных Тотора и австралийца. — Как странно, — сказал янки бесцветным голосом, — два Тотора… два Бо… а я один. Не хочу быть один! О, Боже, как холодно! А еще сосал корову… ты знаешь… корову, которая автомобиль… безрогую машину… Понимаю, что говорю глупости, но я сплю и хочу проснуться… Сейчас я… в своей каюте на борту «Каледонца»! Бой, огня!.. Ха-ха… Но нет, это плохо… прости, Тотор… Бой — это маленький юнга… и Меринос тоже… Все мы подносим огонь… О, этот огонь у меня в желудке!.. Тотор нервничал, слушая этот бред. Неужели ужасный яд сделает свое дело, несмотря на принятое рвотное? Парижанин хотел бы верить, что отравы было выпито немного. Думая о друге, он забыл про собственную жажду и проклинал свое невежество в медицине. Без лекарств и посторонней помощи он бессилен! Можно надеяться только на защитные силы организма. — И это еще не все, — говорил парижанин раздраженно и в то же время сочувственно, — мы вынуждены оставаться на месте! Черт возьми! Вот это авария! И надолго? Ведь пока Меринос бился в судорогах, совершенно невозможно было везти его куда-то на автомобиле. Конечно, за ним нужно следить, как за мальчишкой, у которого судороги, и дать ему хорошенько отдохнуть. К счастью, рядом — небольшая рощица. Тотор уложил друга в тени и принялся ухаживать за больным, приговаривая: — Ты дрожишь… Не потому, что холодно… при такой температуре и саламандры[161 - Саламандра — земноводное животное, похожее на ящерицу; в средневековых поверьях — «дух», якобы живущий в огне.] изжарятся! Но кожа у тебя сухая, как пергамент… Подожди-ка, я заверну тебя в одеяло, и разрази меня гром, если ты не пропотеешь как алькарас[162 - Алькарас — арабский сосуд из пористой глины для охлаждения воды.]. Бо тоже занялся делом. Прежде всего он вынул из стоявшего неподалеку автомобиля оружие и патроны, аккуратно зарядил винчестеры и поставил два из них рядом с Тотором. — Понимаю, — сказал парижанин, — всякое может случиться. Бо взял третий карабин и просто сказал: — Пойду поищу провизии. — И главное, воды. — Ты очень хочешь пить, малыш? — В горле — будто клок пакли… разогретый в духовке и политый расплавленным свинцом! Давай рысью и не задерживайся! Парижанин остался с другом, который продолжал бредить. Бо вернулся только через три часа, но зато принес на плече длинные стебли с тонкими листьями. Тотор сразу узнал их. — Повезло! Сахарный тростник! Утром ветчина, вечером сласти… Прекрасно, жаловаться не на что! Тут больше ста фунтов. Но каким чудом ты их срезал? Ножа у тебя нет, а пилку ты не захватил… Бо показал свои людоедские зубы. — Обгрыз у корней, — прибавил он. — Ого! Тебе может позавидовать акула! А какой прекрасной вывеской ты мог бы послужить дантисту! Огромное спасибо, старина! — сказал Тотор. — Тебе этого хватит? — спросил чернокожий. — Конечно. Мне больше хочется пить, чем есть… Но ведь сахарный тростник утоляет и жажду и голод? Парижанин принялся грызть и сосать сочный сахарный тростник с аппетитом молодой обезьяны. Он жадно поработал зубами, щеками и языком, всасывая сладкий сок, проглотил немного прожеванной сердцевины и сказал: — Чуть-чуть смазал глотку, и живот не прилипает больше к спине. Уже неплохо! Но хватит болтать! Вот Меринос что-то бормочет, наверное, просит пить. Сейчас мы тебя обслужим! К счастью, тростник уже совсем созрел. Парижанин выбрал лучшие стебли и, сильно скручивая их, стал терпеливо выжимать сладкую жидкость в рот больного. — Пей, зайчик, — говорил он. — Еще, еще, мне кажется, я пью саму жизнь! — полубессознательно повторял больной. Медленное и продолжительное поглощение благотворного сока, его капельная дозировка сотворили чудо. Мало-помалу возбуждение Мериноса утихло, и Тотор с радостью отметил, что на теле друга показалась испарина, а временами возвращалось и сознание. Но симптомы отравления еще сказывались. Глаза Мериноса не выносили солнечного света, а уши болели даже от негромких звуков. Тотор слышал его шепот: — Лучи бьют по глазам, как раскаленным железом… и еще, прошу тебя, не говори громко… для меня твои слова звучат как трубный глас. В общем, больному стало получше. Он приходил в сознание, не было болей, судорог. Это хорошо. Но сколько волнений, а главное, какая потеря времени! Наступала ночь, а приходилось оставаться на месте. Нельзя забывать о возможной, даже неизбежной погоне… Нужно готовиться к обороне, терпеть протесты полупустого желудка и пересохшего горла. А их всего трое, считая больного, почти безумного. На закате Меринос заснул, Тотор и Бо приготовили оружие, решив караулить по очереди. — Если ты не против, — сказал парижанин, — я буду дежурить первым, я так возбужден, что все равно едва ли засну. Тотор чутко всматривался в горизонт, цвет которого постепенно переходил от розового к светло-коричневому, постепенно угасал и вскоре стал невидим. Наступила ночь. Великолепная ночь под южным небом, усеянным незнакомыми созвездиями… Легкий бриз подул из прерий и освежил еще недавно горячий, как в печи, воздух. Тотор глубоко дышал, пока ветер не донес до него вонь недалекого гноилища. Он заткнул нос и проворчал: — Я же не просил ставить меня на постой к живодеру! Но в конце концов на войне как на войне, и раз не происходит ничего похуже, можно и притерпеться! Время для Тотора, который, вслушиваясь в таинственные шумы, исходившие из прерий и пустыни, искал им объяснение, тянулось медленно. Напряжение нервов после резкого возбуждения перешло у юноши в неодолимое оцепенение. Он понимал, что проваливается в дремоту, пытался противостоять этому, до крови щипал себе руки, кусал язык… Хотел подняться, чтобы сбросить с себя отупение. Но все было напрасно. Тогда ему в голову пришла неудачная мысль — пристально всматриваться в звезды и считать их… Мерцание звезд на темном небосводе загипнотизировало его. Оцепенение увеличивалось, глаза непроизвольно моргали… Тотор медленно осел на землю и заснул. __________ Сколько времени он проспал? Два, три, а может быть, и четыре часа. Этот свинцовый сон мог продлиться до утра. Но вдруг молния прорезала мрак, раздался громкий выстрел. Тотор проснулся, вскочил на ноги и выругался: — Тысяча чертей! Я уснул! В облаке порохового дыма он увидел силуэт Бо, тоже проснувшегося и прыгнувшего с земли, как чертик из коробки с пружинкой. Рука Тотора инстинктивно потянулась к винчестеру, а глаза стали искать врага — все это в первые же две тревожные секунды. На выстрел ответили странным, ужасным кличем, звериным воем, который заканчивался визгом: «Коу-у-у-и-и». Это военный клич и сигнал сбора австралийских каннибалов. Парижанин разглядел что-то черное, двигавшееся в ночной тьме. Это был враг: туземцы-людоеды, союзники бушрейнджеров! — Тревога! — закричал Тотор и наудачу выстрелил в темноту. Рядом раздался другой выстрел, и хорошо знакомый голос гневно произнес: — Ах, шельмы, вы хотели застать нас врасплох… но я вас слышу уже с четверть часа, и вижу как днем. Бо, Тотор, не стреляйте, предоставьте это мне! Это голос Мериноса! Да, именно Мериноса, который стоя, почти в упор, вел беглый огонь по противнику. ГЛАВА 3 Подвиги видящего во тьме. — Бегство каннибалов. — Победа, но ненадолго. — Новые враги. — Отступление. — Ночь в автомобиле и без огня. — Меринос больше не видит. — Отчего бывает сумеречное зрение. Внезапное пробуждение, выстрелы, крики, неожиданное воскресение Мериноса, его мастерская стрельба произвели на Тотора сильнейшее впечатление. На секунду француз вообразил даже, что и он поддался бреду, который мучил его друга. Он едва мог поверить своим глазам и ушам, особенно ушам. Но искаженные лица, ухватки чертей, предстающие лишь в пороховых вспышках, поистине адская музыка, ритмизованная выстрелами и яростными криками, — все это неоспоримая, ужасная правда! Видение преисподней предстало на секунду перед ошеломленным парижанином. Но этот семнадцатилетний коротышка, как мы уже могли убедиться, — на самом деле большой смельчак, веселый и неутомимый малый, скроенный по образцу самых отважных искателей приключений. Перед лицом опасности он тут же овладел собой и воскликнул: — Они хотят отведать нашей филейной части, но нет, дудки! Мы не отдадим ее без боя, и да здравствует Меринос! Американец держался героем. Тотору не верилось, что перед ним тот самый человек, который так недавно, отравленный, задыхался, стонал, бредил. Сейчас он спокойно и метко вел огонь: вот уже третий, четвертый выстрелы… Два каннибала упали, а Меринос воскликнул: — Не двигайся, Тотор! Бо, дай мне твой карабин! Бах! Бах! Еще два выстрела… два языка пламени… два предсмертных крика! Несмотря на темноту, американец стрелял так же метко, как днем, подтверждая свою репутацию снайпера. Он взял винчестер Бо, отбросил свой австралийцу и прибавил: — Поскорей заряди! Поневоле превратившемуся в зрителя, да к тому же ничего не видящего, Тотору оставалось только восхищаться. — Поразительно, Меринос! Ты видишь, счастливец! Верно, у тебя в голове электрические лампочки! А я слеп, как крот. Грохот выстрелов, которые следовали один за другим, заглушил его слова. Винчестер выпустил семь быстрых пуль подряд. И неясная линия нападающих, бывших в каких-нибудь тридцати шагах, разорвалась. Послышались крики бешенства, жалобы, стоны… Потом — тишина. Все кончилось? Или жди нового нападения? Тотор передал другу свой заряженный карабин, прибавив: — Получили эти людоеды! Будут знать, как охотиться на дичь из Нью-Йорка и Парижа! Насколько парижанин был нервно-болтлив, настолько же Меринос был спокоен и скуп на слова. Поглощенный обороной, зная, что от него одного зависит общее спасение, он, держа оружие на изготовку, смотрел во все стороны всепроникающим взглядом человека, обладающего сумеречным зрением. Небольшая группа черных начала обход, чтобы напасть на троих друзей сзади. Американец, от которого ничто не ускользало, засмеялся и сказал: — Тотор, я бы много дал, чтобы ты мог видеть эту картину! — А в чем дело? — Около полудюжины дикарей ползут на четвереньках. Вот один встал и хочет метнуть в меня копье. С молниеносной быстротой Меринос выстрелил, сказав: — Опоздал, my boy! Нападающий рухнул, а остальные замерли, ничего не понимая, и эта остановка была для них роковой. С невероятным спокойствием, с пугающей меткостью, американец выстрелил снова, и еще один людоед упал. После этого испуганные туземцы, чувствуя, что смерть подстерегает их на каждом шагу, побросали копья и бросились бежать во весь дух. Раздался тот же звук: «Коу-у-у-и-и», но на этот раз был не вибрирующий, кровожадный клич, а негромкий сигнал к отступлению, вернее, к бегству. — Они свое получили! Больше не вернутся! — сказал Бо, который хорошо знал дикарей и не мог ошибиться. — Значит, победа, победа! — крикнул Тотор. — Ах, Меринос, мы тебе должны поставить свечку! Хочешь газовую? Или электрический фонарь? Так хорошо будет смотреться в этом пейзаже! И нападение и защита длились не более пяти минут. Тотор хотел бы расспросить друга, узнать, как это он оказался на ногах, с ясной головой, и оказался способен выдержать такое трудное испытание. Он взял Мериноса за руку и, почувствовав, что она покрыта потом, сказал: — Из тебя течет, как из водозаборной колонки! Никогда бы я не смог… — Тсс, молчи! — решительно прервал его американец. — Слушай! Прошло секунд двадцать. — Я не ошибся, — продолжил Меринос. — Что ты услышал? — Топот галопирующих лошадей, крики людей, бряцание металла. Так я и думал, — сказал он. — Ты феномен… Видишь, когда другим требуются собаки-поводыри, слышишь, когда простые смертные не улавливают ни звука. Скорей это тебя нужно звать Королем Ночи… — Теперь я вижу, — вскрикнул Меринос, — их целая команда, человек двадцать. Мчатся во весь опор на выстрелы. Они метрах в пятистах… Через две минуты будут здесь. — Гром и молния! Что же делать? Меринос, старина, теперь тебе придется соображать за всех… Я глуп как пробка, когда ничего не вижу! — Не будем терять времени… Нужно собрать оружие, патроны, не забыть мое прекрасное одеяло и быстро — в автомобиль! Сказано — сделано. Друзья бросились к машине, стоявшей в нескольких шагах, Меринос вскочил на переднее сиденье, на место, которое обычно занимал его друг. Открывая бензиновый кран, он крикнул Тотору, оставшемуся на земле, перед машиной: — Заводи мотор! Парижанин несколько раз крутанул ручку и вскочил на соседнее сиденье, рядом с Мериносом. Бо уже уселся сзади с ворохом карабинов между колен. Американец поставил ногу на педаль сцепления, отпустил тормоз, взялся за руль и включил зажигание. Машина, пыхтевшая и дрожавшая на месте, двинулась вперед с привычным уже судорожным кашлем: «Тюх-тюх». Отряд приближался. Слышались яростные крики. Потом раздалась короткая команда: — Огонь! Огонь по этим мошенникам! Беглецы узнали высокомерный и резкий голос предводителя бушрейнджеров. Мчавшимся во весь опор всадникам пришлось придержать коней, чтобы исполнить приказание; снять карабины, зарядить их, хоть как-то прицелиться, — на это тоже требовалось время… К тому же они не поняли смелого маневра автомашины, темная масса которой была почти незаметна на песке. При свете звезд бандиты едва различали неясное поблескивание металла, которое вскоре пропало. Четко различая все препятствия, Меринос уверенно вел автомобиль, как днем, и постарался увеличить скорость. Бушрейнджеры могли вести огонь только наугад. Послышалась беспорядочная стрельба. Трое беглецов слышали, как свистели и визжали пули. Тотор, вспоминая недавнюю аварию, прошептал: — Только бы они не испортили еще раз нашу маслобойку. Но все шло хорошо. Робинзоны отделались испугом. Через несколько секунд автомобиль, ставший совсем невидимым, был уже далеко от разбойников. Можно было не опасаться ни пеших, ни конных. Трое друзей неслись по равнине, поросшей редкими чахлыми кустами. Меринос, отличный шофер, ловко маневрировал между ними с таким умением и спокойствием, какого Тотор от него никак не ожидал. Время шло, расстояние между беглецами и преследователями постепенно увеличивалось. К счастью, местность благоприятствовала этой фантастической гонке по дикой стране в полной темноте, без фонарей. Сначала, думая только о бегстве, молодые люди молчали. Так длилось около часа. Но час — слишком много для Тотора, у которого, как известно, ежесекундно чесался язык. Он смотрел, как мимо, почти задевая машину, проносились бесплотными тенями кусты, и один естественный вопрос сорвался с его губ: — Какая у нас скорость? Меринос взглянул на спидометр и коротко ответил: — Пятнадцать миль. — Значит, тридцать километров в час… Неплохо. Но скажи, дружище, ты, наверное, страшно вымотался, из последних сил держишься? — Вовсе нет! И сам не понимаю почему. От всей этой передряги я, правда, дико вспотел, у меня вся одежда промокла, зато сейчас я уж ни о каких болячках не помню. — Потрясающе! — Только вот странно, что я вдруг стал видеть в темноте. А в остальном — вроде бы полный порядок. — Несомненно, бешеная атака тебя исцелила! — Но что будет со мной днем? — Будем надеяться, зрение не ослабнет. — Боюсь, чудеса не вечны. Если бы ты знал, как это необычно — пронзать взглядом мрак! Вокруг меня все серое с бесконечно мягкими оттенками голубого. Вижу четко, но это не свет, а что-то странное, волнующее… пейзаж из сна, со звездами, которые сияют, как маленькие солнца. Большие ночные птицы охотятся, летучие мыши проносятся стремглав, выделывая безумные пируэты[163 - Пируэты — разнообразные повороты или вращение тела.] в воздухе… А вот порхающие бабочки и целый рой насекомых… Все живет, движется, но совершенно бесшумно. Что за непостижимая фауна! — Ну вот тебе еще одно приключение, вовсе не банальное даже после стольких других! Знаешь, когда мы это расскажем, наверняка кто-нибудь брякнет: «Ну и брехуны эти путешественники, настоящие врали!» — и нам точно никто и никогда не поверит! — Однако все бывает. И какое счастье для нас, что я отравился! — Это уж точно! Если бы ты не попробовал бульона из трав, нас бы прикончили, насадили на вертел, закоптили, обжарили и обглодали бы до костей! Что называется, рисковали собственной филейной частью. Но расскажи нам, как это случилось, ты же знаешь, я просто рот разинул, совершенно обалдел… — Все было просто. Я спал как сурок, а потом, наполовину проснувшись, дремал в каком-то оцепенении, довольно приятном. От этого яда мой слух очень обострился: любой звук казался громом, уши болели. И вот, дремля под деревом, проклиная Бо, который храпел как органная труба, я с необычайной ясностью услышал шорох травы и листьев, чье-то сдерживаемое дыхание и даже сухой хруст сустава! Нетрудно было понять, что нам грозит опасность, тайком подползает какой-то враг и, уж конечно, не с добрыми намерениями… Тут я окончательно проснулся и открыл глаза. О, счастье! Я все видел… да, четко видел вооруженных копьями чернокожих, которые ложились на землю, ползли на животах, скрытно подбирались к нам на четвереньках. — Конечно, чтобы понежничать с нами? — Вот-вот… Но они были уже в тридцати метрах! Я призвал на помощь все свое хладнокровие, тихо взял карабин, резко поднялся, прицелился в человека, который подобрался ближе всех, и сразу выстрелил. Вот и все. Остальное вы знаете. — Да, мой храбрый друг! Ведь остальное — это просто наше спасение, добытое твоим великолепным спокойствием, неслыханной меткостью и несравненным бесстрашием… — Перестань, пожалуйста! Но я старался изо всех сил, и твои похвалы, дорогой Тотор, меня радуют… Внезапно американец замолчал, а потом заговорил снова: — Как странно! Вдруг стала пропадать удивительная ясность, уменьшается этот голубоватый нежный свет, идущий от звезд. По правде говоря, он меркнет… Я вижу на горизонте огромную черную полосу, заставляющую меня щуриться… — Но, — откликнулся Тотор, — эта полоса — не черного, а ярко-красного цвета. Прямо светоносный пурпур! Да это и есть заря… Солнце встает. — А я воспринимаю ее все более и более черной. Заря для меня — ночь… Я опять слепну, — сказал Меринос. — Ну, это уж слишком странно, — заметил Тотор. Пока два друга разговаривали, внезапно разгорелся тропический день. — Тотор, — сказал американец, — веди машину дальше сам… В глазах темно. — Хорошо, подчиняюсь, но я ровно ничего не понимаю. Между тем все обстояло просто, и, немножко подумав, Тотор мог бы легко разобраться что к чему. Ведь что такое зрение? Это связь человека и животных с внешним миром при помощи глаз и посредством света. Внешние предметы, будучи освещены, отражаются на самой глубокой оболочке глаза — сетчатке. Эта вогнутой формы оболочка, получив световой сигнал, передает его в мозг через оптический нерв, продолжением которого она и является. Если бы свет был всегда одинаково ровен, зрение оказалось бы очень простой штукой и действовало бы непрерывно, без осложнений. Но свет, напротив, весьма неравномерен, и его вариации огромны, от абсолютной темноты до ослепляющего сияния солнца. Требуется, чтобы в разных условиях сетчатка могла бы реагировать на лучи, без ущерба для органа зрения и пропорционально вариациям света. Поэтому-то глаз снабжен в своей передней части другой оболочкой, называемой радужной. Это окрашенная часть глаза, прорезанная в середине круглым отверстием, зрачком. Радужная оболочка нужна, чтобы дозировать количество световых лучей, необходимых для нормальной работы сетчатки. Вогнутая и расположенная напротив сетчатки радужная оболочка имеет нервы, которые отдают ей приказ расширяться или сужаться от света. Если наблюдаемый предмет ярко освещен, зрачок сужается, чтобы в глаз проникло нужное количество лучей. Если, напротив, предмет темный, зрачок сам расширяется, чтобы пропустить лучей побольше, но по-прежнему необходимое количество, ни больше, ни меньше. Значит, радужная оболочка — автоматический и очень важный регулятор зрения и является таковым, пока работает нормально. Но если по какой-нибудь причине — из-за болезни, травмы, отравления — она теряет чувствительность, происходят необычные вещи. Возьмем случай отравления стрихнином или калабарскими бобами. Радужная оболочка сожмется и сузит зрачок. Такой пациент тем не менее сохраняет зрение, пока светло. Но если сужение зрачка сохранится и в темноте, в его глаза не будут проникать лучи и ночью он будет слеп. С другой стороны, если человек наглотается белладонны, белены или дурмана, которые не сужают, а расширяют зрачок, происходит обратное: во время действия яда в глаз проникает слишком много света. Отсюда боли, светобоязнь, прилив крови, невозможность видеть. Но зато ночью широко распахнутая радужная оболочка может пропустить много лучей. Малейший источник света освещает предметы и позволяет различать их с необычайной четкостью. Такой человек слеп днем, но становится зрячим ночью. Вот это последнее и произошло с американцем. Послушные приказам хозяина, туземцы отравили источники пасленовыми растениями. Меринос жадно пил воду и, несмотря на крайнее средство, примененное Тотором, почувствовал симптомы, свойственные этому виду отравления. Но то, что должно было погубить беглецов, спасло их. Став обладателем сумеречного зрения, Меринос заметил врага, отразил нападение, храбро сражался, обеспечил отступление, мастерски вел машину в полной темноте и спас своих! ГЛАВА 4 Песок и вода. — Восторг утоления жажды. — Травянистая равнина. — Проклятое растение. — Опять пустыня. — По куску ветчины. — Пожар. — Сигнал тревоги, призыв к уничтожению. — Равнина соленых кустов. — Аромат жаркого. С парижанином за рулем автомобиль помчался еще быстрей. Меринос, который не мог вынести дневного света, дремал подле Тотора, надвинув шляпу на закрытые веки. Бо вглядывался в даль, пытаясь обнаружить какую-нибудь рощицу. Но ничего похожего. Вокруг все еще виднелась бесплодная выжженная равнина, устрашающая соленая пустыня под огненным солнцем. Прямо геенна огненная![164 - Геенна огненная — по библейскому преданию место вечного мучения грешников огнем.] Если бы показалась зелень, появилась бы и слабая надежда отыскать воду. — Чертовски хочется, — бормотал про себя Тотор, — сделаться рыбой. Лучше быть рыбой в воде, чем человеком на сковороде. А я жарюсь в собственном соку. К счастью, чувствуя, что земля довольно твердая, нет ни камней, ни корней, можно хоть гонку на скорость устроить, Тотор прибавил ходу. — Это скажется на расходе бензина, — сказал он, покачивая головой, — но пусть! На войне как на войне! Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Главное, мы едем, лишь бы покрышки выдержали! Они неслись так в течение часа, с разгоряченными лицами, истекая потом, едва не обжигая легкие горячим воздухом. Меринос начал жалобно стонать. Несчастный юноша до того обессилел после ночных подвигов, что не мог даже сидеть, и австралийцу пришлось поддерживать его сзади! У парижанина тоже по временам кружилась голова, сердце замирало, в глазах темнело. Он еле замечал, что почва стала понемногу понижаться, образуя ложбину. Смутные образы-галлюцинации[165 - Галлюцинации — болезненное состояние, при котором возникают образы и ощущения, не связанные с внешней действительностью, но субъективно воспринимаемые как подлинные.] проплывали перед глазами Тотора, потом, в каком-то мираже[166 - Мираж — здесь: обманчивое видение, нечто кажущееся, призрачное.], он увидел реку. Хриплым голосом юноша пробормотал: — Похоже на воду! Если это только привиделось, я умру. Меринос услышал и простонал: — Ты сказал «вода»? Где? Ради Боги, отведи меня! Колеса стали глубже погружаться в размякший песок. Тотор успел выключить мотор и нажать на тормоз. Это действительно была река, довольно широкая, которая прорезала песчаную равнину и тихо несла свои воды, не омывая ни деревца, ни пучка травы. Поток воды, у которого не увидишь ни четвероногого, ни птицы, ни насекомого. Нечто бесплодное, унылое, напоминающее безжизненные ледовые пейзажи. Австралиец выскочил из автомобиля, приник к влаге и обрадованно сказал: — Не соленая, пить можно! А ведь действительно, она могла оказаться и соленой, как во многих внутренних реках этой страны, изобилующей парадоксами. Ощупывая предметы как слепой, Меринос хотел тоже поскорей выбраться из машины. Тотор подхватил его, как ребенка, на руки, положил на песок и сказал: — Вот, только не спеши… Прежде всего вымой лицо, прополощи глотку, но главное, пей не спеша, а то заработаешь колики в желудке! Наученный горьким опытом, последствия которого он ощущал и теперь, Меринос пытался сдержаться, пока Тотор, лежа ничком, заглатывал воду с алчностью агонизирующего[167 - Агонизирующий — умирающий.] зверя. Сделав несколько жадных глотков, парижанин приостановился и только тогда, скривив гримасу, разочарованно сказал: — Не первой свежести… не как из настоящей водозаборной колонки… И заметно солоновата… Но все же может залить пламя, бушующее в наших животах, так что повторим! О, конечно, повторим! Три друга пили и не могли напиться. Их хорошо поймут те, кто испытал муки жажды! Потом они искупались, поплескались, наконец, намочили свое сухое, как пакля, платье, освежили свою почти пергаментную кожу, чтобы хоть на минуту спастись от солнечного зноя. Так прошло добрых двадцать минут. Бо и Мериносу хотелось отдохнуть еще, но благоразумный Тотор решил, что пора уезжать. — Как? Уже? — с сожалением воскликнул американец. — Так нужно, — твердо ответил Тотор. — Но почему? — Потому что это страна голодухи, а у нас припасов всего-то три четверти окорока… да и бензина остается все меньше… и, наконец, потому что нас преследуют не совсем приятные люди, и во что бы то ни стало нужно расстаться с ними по-английски, не попрощавшись, а иначе можно нарваться на неприятности… Вот, дорогой Меринос, главные причины, которые велят нам забраться в авто. Будем как можно ближе держаться к реке, тогда не погибнем от жажды… Нам уж очень не повезет, если, поднимаясь вверх по течению, не наткнемся на какую-нибудь ферму. Ввиду таких неоспоримых доводов, гонка возобновилась. Беглецы проехали еще километров сорок, не найдя ничего, кроме песка. Потом желтую пустыню вдруг сменила зеленая равнина. — Браво! — крикнул Тотор, которого смена пейзажа привела в восторг. — Браво! Это бесконечные прерии, самые богатые пастбища, где мы найдем любую дичь, а возможно, и селения… Браво! Еще раз: браво! Тотор осмотрительно притормозил. Усыпанные лиловыми цветочками, сгибавшиеся под колесами короткие стебли образовывали нечто вроде густого ковра, ехать по которому можно было без особенного труда. Тотор ликовал и болтал как сорока с Мериносом, который радовался и восхищался, доверяя другу. Только Бо кусал губы, покачивал головой и беспокойно поглядывал на бесконечную зелено-голубую, совершенно ровную равнину без единого дерева и даже кустика. Но парижанин, предавшись ликованию, не замечал озабоченного вида аборигена. Автомобиль катился так уже полчаса, и Тотор начал задавать себе вопрос, почему под колесами неизменно одно и то же растение. Нельзя сказать, что это трава, не назовешь его и деревцем. Это злак с жестким, ломким стеблем светло-коричневого цвета с узелками, от которых отходят длинные, слегка зазубренные листочки. На каждом листочке — крошечные колоски с микроскопическими, ничем не пахнущими лиловыми цветами, как бы искусственными. Беглецы ехали по густому ковру, не ощущая жизни в этих растениях. Злаки трещали, как хворост, под колесами — и только. — Да это все еще пустыня! — сказал наконец парижанин, удивление которого росло. — Травяная после песчаной. Какая необычная страна, тут все не так, как в других местах! Автомобиль проносился километр за километром, а травянистая равнина оставалась неизменной. — Неслыханная вещь! — воскликнул Тотор, который никак не мог прийти в себя от изумления. — Ничем не лучше песков! А я-то воображал, что тут вспархивают птицы, прыгают кенгуру, жужжат насекомые! Поди ж ты! Тут нет ничего, абсолютно ничего живого, кроме нас да этой липовой зелени, карикатуры на траву, которая создана, наверное, специально, чтобы жестоко обманывать несчастных беглецов. Нужно посмотреть поближе. Он остановил машину, сошел на землю, потрогал растения ногой, потом сорвал пучок и взглянул на него: — Точно, какая-то поддельная трава с серо-зеленым налетом, будто неживая… Первое, что поражало в одновременно немощном и сильном растении, — это абсолютное безводье всех его волокон, листьев, колосьев, цветочков. Кажется, оно живет, растет и размножается без единой капли сока. Ну, точь-в-точь зеленая бумага, прилипшая к венику! Сравнение с нашим пыреем может дать только смягченное представление о ненасытности этого растения. Оно возникает где угодно, на черноземе и шлаке, на песке и битом стекле, губит вокруг себя травы и даже большие деревья, ему нипочем засухи и наводнения. Зеленым неживым потоком растекается лжетрава по равнинам, взбирается на холмы, спускается в долины, заполоняет и уничтожает все вокруг. Нет абсолютно ничего полезного в этом дьявольском создании. Ни одно четвероногое, даже умирающее от голода, не станет есть эти стебли и листья, ни одно насекомое не станет копошиться в неживых цветках и никакая птица не будет клевать таких зерен. Раздосадованный Тотор спросил австралийца, который не скрывал более беспокойства: — Ты знаешь, что это за противное растение? — Мои сородичи называют его бур-бур и боятся больше чумы! А научного названия я не знаю. Это сущий бич для пастбищ, — бур-бур моментально распространяется и губит хорошие травы, — ответил Бо. — Но его можно сжигать! — После пожара бур-бур снова быстро вырастает, еще гуще и выше, — ответил Бо. — Он не боится ни солей, ни керосина, ни кислот… — Значит, ты правильно сказал: бич. Однако пора выбираться отсюда. — Да, но кто знает, далеко ли еще тянется эта проклятая равнина! Удивительно живучее растение, вероятно — разновидность spinifex из семейства злаковых. До сих пор она не была изучена в достаточной степени, а свойства, которые отличают ее от собственно spinifex, еще не были установлены. Как бы то ни было, растение стало занимать обширные пространства, и произведенные им опустошения невольно напоминают историю с кроликами. Неизвестно, давно ли завезли сюда эту «чуму» — как кролика, как филоксеру[168 - Филоксера — род насекомых, паразитирующих на винограде.] к нам или туберкулез на острова Океании. Во всяком случае, здесь лжетрава нашла новую территорию, идеальную почву, которая способствует ее зловещему распространению. Если вторжение зловредного злака будет продолжаться, придется принимать самые энергичные меры против этого бур-бура. Травяная пустыня расстилалась необозримо, и ничто не предвещало ее конца. Так что трем друзьям из-за отсутствия подножного корма пришлось опять приняться за окорок. Тотор подъехал к реке. Конечно же, нужно обильно оросить пересоленные копчености. Тотор снова отпилил огромные куски. Поработав челюстями пять минут и запив из реки, друзья снова пустились в путь. Между тем Меринос, все еще незрячий, стал волноваться. — Долго ли еще так ехать? Мы уже около пятидесяти миль отмахали по проклятой равнине… — Точно, девяносто километров, — ответил Тотор, все более и более волнуясь. — А как с бензином? — Так мало остается, что даже страшновато. — Какая ужасная страна! Подумать только, если не считать «Country-house» бушрейнджеров и разоренную ферму, мы не обнаружили обжитых мест. Значит, тут и нет ничего, кроме пустыни! — Просто невезение завело нас в глушь, которая только-только стала заселяться. — И конца ей не видно… — Вообще-то такие места — всего лишь небольшие пятна цивилизации на карте континента. Вспомни, что Австралия в четырнадцать раз больше Франции! Американец неожиданно прервал друга: — Что это?.. Ведь я вижу… могу открыть глаза! Какое счастье! — Зато я вижу плохо, что бы это значило? — откликнулся Тотор. Они ехали на восток, и солнце давно светило им в спину; теперь Тотор заметил, что свет внезапно померк. Вокруг них все посерело, мрак неотвратимо заполнял пространство. Тотор остановил автомобиль, все трое обернулись в сторону горизонта, но тот исчез; голубоватый пейзаж, сливавшийся с оловянно-серым небом, пропал. От травянистой пустыни густыми крутящимися вихрями поднимался черный дым, точно над десятком вулканов, и, как гигантский задник, занавешивал половину неба. Вот он скрыл солнце, перехватывая малейший отблеск, и странная ночь опустилась на землю — так бывает только при затмениях и пожарах! Время от времени над равниной вспыхивало что-то пурпурное, освещавшее снизу черные клубы дыма. — Это огонь! — вскрикнул Меринос. — Да, прерия горит, — добавил Тотор, — и огненный фронт шириной в двадцать пять лье движется к нам со скоростью пятидесяти километров в час. — Черт возьми! А если, не дай Бог, авария? — Очень было бы некстати, тогда мы поджаримся, как кровяная колбаса! — Да это поджог, гигантский поджог… Но кто же решился на такое? — спросил Меринос. — Мои соплеменники, — серьезно ответил Бо. — Жестокость скваттеров заставила их стать союзниками бушрейнджеров. — О, это ужасно! — Да! Господин сказал им: «Делайте ночь». Они повинуются и вызывают красный мрак! — И сжигают бесполезные травы… вместо того чтобы грабить фермы… угонять скот… — О, белые могут подождать! Это только первый сигнал, который поймут даже в двухстах милях: днем дым, а ночью огонь… постепенно и другие пожары возникнут… Это их телеграф! — Бррр! Вредно стоять перед таким телеграфным аппаратом, — проговорил Тотор. — Надо удирать! Автомобиль покатился быстрее прежнего, опережая пожиравший равнину огонь. Мотор работал прекрасно, и стало очевидно, что победа останется за ним. Беглецы уже заметили вдали голубую линию на горизонте, что предвещало появление больших деревьев. Пустыня кончалась, и растительный покров стал меняться; почва приобрела краснокирпичный цвет, появились деревца с длинными узкими листьями серо-металлического оттенка. Сначала можно было видеть соперничество двух растений, походившее на стычку двух враждующих армий. Spinifex захватывают плацдармы на территории противника, окружают неприятелей, иногда сразу же убивают их. В этой зоне, общей для обоих видов, но где нет никаких других, есть островки, где война идет с переменным успехом. Немного дальше серые кустарники остались хозяевами положения. Прорывая твердую красную почву, они занимали всю, насколько хватало глаз, землю на востоке. К счастью, они отстояли достаточно далеко друг от друга, чтобы дать машине проехать, однако все же замедляли движение. — Чем дальше, тем необыкновенней! — сказал Тотор, пораженный этой новой австралийской достопримечательностью. — Позади нас — серо-зеленые травы, а впереди — растения с оловянными листиками. Забавная страна! — …Но удивительно плодородная! — добавил Меринос, который уже мог рассмотреть кусты в тусклом свете. — Слушай, счастливчик, ты знаешь, что это? — Да, понаслышке, — ответил американец. — Выкладывай! — Если не ошибаюсь, одна из знаменитых долин с солеными кустами, мечта овцеводов, земля обетованная скваттеров, земной рай для баранов. Верно, Бо? — Точно так, — сказал австралиец. — Да потеряю я славное прозвище Мериноса, шерстяного дофина, если на этой salt bushplain мы не натолкнемся на какую-нибудь образцовую ферму! — воскликнул Меринос. — Хорошо, если бы так, — сказал Тотор. — Но огонь, который пожирает сорняки?.. — Остановится здесь, — уверенно заявил Бо, — соленый куст salt bush не горит. — Отлично, едем! Приблизительно через час езды вид равнины еще раз изменился. Тут и там возникали видные издалека большие деревья, много выше серолиственных кустов. Друзья увидели грубо сложенную из коры хижину. Звонкое лошадиное ржание приветствовало их. В то же время приятный запах жареного мяса защекотал их обоняние и Тотор облизнулся, сказав: — Кажется, нам подадут жаркое! ГЛАВА 5 Мистер Патрик О’Брайен, пастух по профессии. — Гостеприимство в прериях. — Баран. — Соперничество между овцеводами. — Сообщник. — К поселку Уолтер-Пул. — Бедствие. — Ночь красного петуха. — Принимают за других. — Бегство. — Бензина больше нет. Подошел чистокровный конь, пощипывавший на свободе соленые стебли. Подбежали две собаки серо-стального цвета со стоячими ушами и бросились к автомобилю с отрывистым, волчьим воем[169 - Динго, местная австралийская собака, рычит, но не лает. (Примеч. авт.)]. В ту же минуту послышался свист, и кто-то, с сильным ирландским акцентом, крикнул: — Ко мне, Боб. Тихо! Тоби, тихо! Из хижины вышел черноволосый человек среднего роста, коренастый, с широченными плечами, живым взглядом. Одет он был в красную шерстяную рубашку и синие штаны, заправленные в большие сапоги из невыделанной кожи. Два револьвера висели на поясе. Увидев автомобиль, он удивленно поднял руки и доброжелательно улыбнулся путешественникам: — Автомобиль — здесь редкость. Добро пожаловать, джентльмены. Дом в вашем распоряжении. И я, и мой конь, и динго — все в вашем распоряжении… как и баран, который жарится на вертеле. Это так же верно, как то, что я Патрик О’Брайен, уроженец графства Лимерик в Ирландии. Все это было выдано на одном дыхании, с многословием, свойственным одиноким людям, коли они любят поговорить, а случай сталкивает их с чужаками. Путники вышли из автомобиля. Тотор протянул руку и сказал: — Благодарим вас, мистер О’Брайен, за радушный прием. Позвольте представить вам моих друзей. Это мистер Меринос — американский турист, это мистер Бо — цветной австралийский джентльмен; а я — мистер Тотор, французский путешественник. Все трое обменялись крепкими рукопожатиями с ирландцем, и Тотор прибавил: — Вы, верно, не удивитесь, если я скажу, что мы умираем от голода и, главное, от жажды. — Ну уж, мистер Тотор, от жажды мы не умрем, вот от голода — еще может быть, — заметил О’Брайен. — Но сколько ни пей, у доброго католика всегда останется сухое местечко в глотке, а для этого у меня всегда в запасе бутылки великолепного бренди. Милости прошу. Пойдемте скорей, жажда не должна томить людей! — сказал он и повел под навес у хижины, где жарилась баранья туша. — Жарю ее для себя и собак, тут примерно сорок фунтов чистого мяса… хватит на четверых христиан и двух динго… Я режу по барану в день. Люблю хорошо поесть. А у хозяина их больше пятидесяти тысяч, и цена им — не больше шести шиллингов[170 - Шиллинг — монета достоинством в 1/20 фунта стерлингов, основной денежной единицы Великобритании.]. Продолжая демонстрировать удивительную говорливость, ирландец принес полдюжины dampers[171 - В Австралии — испеченная в золе пресная лепешка.], две бутылки бренди, оловянный стаканчик, две жестяные тарелки, поставил все на пол и радушно предложил: — Отрезайте сколько душе угодно… — Видите ли, мистер О’Брайен, — сказал Меринос, — у нас нет ножей. Проезжая через горящие прерии, мы потеряли вещи… наши приборы… — А, вы ехали через бур-бур? — многозначительно спросил ирландец. — А может быть, и через песчаную пустыню? — Да, вы ведь знаете, что для автомобиля расстояний не существует… — Вы… оттуда? — Да, и даже из еще более дальних мест, потому что мы с западного берега и пережили множество приключений, о которых расскажем вам за десертом! — Да, да, конечно, а пока поедим. Во время этого краткого разговора ирландец успел отделить от туши ногу, нарезал розовую, сочную баранину тонкими ломтями, с небрежной щедростью разложил ее по тарелкам, и трое гостей принялись есть мясо руками. Да с какой жадностью! Баранина и лепешки быстро чередовались, и первая баранья ножка проскочила как закуска. Ирландец рассмеялся и воскликнул: — А! У вас отменный аппетит! Давайте, давайте, не стесняйтесь, есть еще ножка и две лопатки. Не хотите ли стаканчик бренди? Хорошо идет под жареную баранину… за ваше здоровье, дорогие путешественники! — Очень признательны, мистер О’Брайен, вы так радушны, гостеприимны. — Да это всего-навсего гостеприимство бедного пастуха, который зарабатывает десяток гиней в месяц. Вот мой хозяин примет вас как следует, по-королевски, в своем поселке Уолтер-Пул… — Это далеко? — В двух шагах, каких-нибудь двадцать миль, — сказал О’Брайен. — Сорок километров… Значит, у меня хватит бензина. — Там вы все найдете… Если только… кто знает… гм!.. Пожар, сигнал… — пробормотал О’Брайен. — Какой сигнал? — спросил его немного встревоженный Тотор. — Вы лучше меня знаете… но вы осторожны, — проговорил О’Брайен. — Ну и ладно… Будем есть, пить и говорить о посторонних вещах. — Отлично, — согласился Меринос, не забывая работать челюстями. — Вы любите ваше нелегкое занятие? Ведь одиночество должно быть в конце концов тягостно. — Я счастливее любого миллиардера, даже американца, как вы, — ответил пастух, — будь он даже королем шерсти, Сидни Стоуном, нашим главным покупателем. Главное, люблю животных. Я десять тысяч овец вожу с фермы на пастбище и обратно… это замечательная жизнь, и она мне не в тягость… Клянусь святым Патриком[172 - Патрик — святой. Родился в Ирландии во второй половине IV века, умер в глубокой старости между 457–469 годами. Просветитель и проповедник.], моим покровителем, тут такие даровые попойки устраивают… А постоянные сражения с аборигенами[173 - Аборигены — коренные жители страны или какой-либо местности, исстари в ней обитающие.] и теми, кто разводит лошадей и коров! — Это что же, вы воюете с людьми той же расы и даже с соотечественниками? — Овцеводы — заклятые враги коневодов и ковбоев, они в охотку истребляют друг друга. Ах, как здорово стрелять из карабина! — Но из-за чего? — Коневоды и ковбои утверждают, что наши барашки их разоряют, это, мол, копытная саранча. Овцы и впрямь срезают своими копытами прерии подчистую, так что лет пять-шесть земля приходит в себя… Там, где пройдет баран, коню и быку делать нечего… Чистая беда, по правде говоря… Но это борьба за выживание, а борьба есть борьба! А вообще-то, что бы они там ни делали или говорили, овцы — наше национальное богатство и первое животное, созданное Творцом! Продолжая возбужденно болтать, размахивать руками, мистер Патрик О’Брайен буквально разрывался на части: приходил, уходил, разливал спиртное, разрезал мясо, пек все новые и новые лепешки. Сидевшие рядом с гостями динго получали обильные порции костей и мяса. Неожиданно ирландец заметно побледнел и замолчал. Его охватила конвульсивная дрожь, он глядел на своих трех гостей с нескрываемым ужасом. — Что с вами, дорогой мой? — дружелюбно спросил его Тотор. — Да нет, ничего, абсолютно ничего! Внезапная перемена, начисто испортившая аппетит пастуха, проявилась в нем после того, как он обошел вокруг автомобиля. Ирландец добавил: — Повторяю, господа, будьте как дома. Но наступает ночь, и я должен следить за стадом… позвольте мне забрать собак и заняться делом… Я вернусь через несколько часов. Сказав это, он свистнул коня, который послушно подбежал к нему, бросил ему на спину седло, одним движением руки затянул подпругу, накинул узду и вскочил на него с обезьяньей ловкостью. Друзья оцепенело смотрели на него, а он подобрал повод и неуверенно сказал: — Когда вы приехали… я подозревал, что, несмотря на вашу молодость… вы входите в… А вообще-то я видел сигнал, подожженную долину. Значит, нужно вызывать ночь… Конечно, я должен был тотчас же скакать туда… Простите, что я замешкался… в вашей любезной компании… заставил ждать хозяина, который не может ждать… Но я еду, через несколько часов приказ будет выполнен, ферма Уолтер-Пул будет уничтожена. Меринос и Тотор вскочили; они поняли, с каким человеком имеют дело, и хотели любой ценой помешать преступлению. — Стойте! — вскричал парижанин. — Мы совсем не те, за кого вы нас принимаете. Мы — беглецы, жертвы бушрейнджеров… — Знаю, знаю, — ответил ирландец. — В этом никогда не признаются пастухам. И вы отлично притворяетесь. Но я знаю свой долг, и скажите господину, что Патрик О’Брайен — хороший слуга! — Вы ошибаетесь! Клянусь честью, вы ошибаетесь! Боже мой, Боже, как убедить его? Как предотвратить беду! Тотор бросился, желая схватить лошадь ирландца за узду, но О’Брайен пришпорил животное, которое поднялось на дыбы, и прибавил: — Напрасно вы ломаете комедию. Я видел на вашем автомобиле эмблему бушрейнджеров… Наш страшный знак… До свидания, господа. Завтра поедете по моим следам, а когда приедете в Уолтер-Пул, дело будет сделано! При этих словах он отпустил повод. Конь бросился вперед, собаки по-волчьи зарычали, и вся группа исчезла за солеными кустами. Беглецы переглянулись. Недобрые предчувствия охватили их — надвигалось еще одно неизбежное несчастье. Наконец парижанин прервал трагическое молчание и глухо произнес: — Все верно, я забыл, что на машине сзади, на том месте, где у нас номер, — проклятые буквы «Б. Р.» и звезда. — Поедем за О’Брайеном, — предложил Меринос, — но скорее, скорее! Может быть, еще успеем! — Я хотел бы сделать это во что бы то ни стало, — сказал Тотор, — но кто будет управлять автомобилем в полной темноте, в зарослях, в неизвестной местности? Может быть, ты еще видишь ночью? — Увы, нет… но лучше мне быть в полной форме — уму непостижимо, какая драка назревает, — произнес американец. Несмотря на страстное желание спасти тех, кого приговорил к смерти бандит, они были бессильны. Наступила ночь. Друзья заснули тяжелым сном. Мучили кошмары. Беспокойство разбудило их еще на рассвете. Друзья наскоро перекусили тем, что осталось от барана, а запасливый Бо прихватил маленький бочонок с мукой и шесть бутылок бренди — остатки запасов пастуха-ирландца. Тотор проверил бензин в баке и покачал головой. — Ну что? — обеспокоенно спросил Меринос. — Меньше пятидесяти литров, — сказал Тотор. — Далеко не уедем! Автомобиль двинулся по следам мистера О’Брайена. Они были отчетливо видны — овцевод за время частых поездок проложил почти настоящую дорогу. Машина рвалась вперед, словно спеша обогнать встававшее солнце. Но черный дым уже заволакивал сияющий диск, как и вчера на закате, когда пылала равнина. — Вперед! — воскликнул Тотор. — Нужно поторапливаться, думаю, там тоже полыхают огни, и это вовсе не фейерверк! — Подлец, негодяй! — ворчал Меринос, вспоминая о пастухе, который всего лишь слишком усердно исполнил варварский приказ. — Подумать только, океан пламени может охватить весь край, всю страну! Черные столбы дыма вырастали, становились как грозовые тучи. Прошел почти час. Вот показались громадные деревья, окутанные дымом, противно запахло керосином и паленой шерстью. Слышались выстрелы, крики, блеяние овец. — Там идет бой, — сказал Тотор, притормаживая. — Браво! — сказал Меринос. — Значит, мы сможем вмешаться в схватку, ударить по бандитам. О, мы отомстим! Через пять минут автомобиль ехал уже по великолепной аллее из синих эвкалиптов, которая вела к поселку. До этого злополучного дня Уолтер-Пул был настоящим раем с деревьями, фруктовыми садами, цветами, ручьями и четырехкилометровым прудом шириной в пятьсот метров. Созданный упорными усилиями богатых промышленников, центр этот изобиловал коттеджами, складами, конюшнями, огромными складами — чего там только не было! А как ласкали глаз крытые галереи, веранды, беседки, построенные из белого кедра и красной сосны… Работа здесь кипела, как в улье. Трудились стригали, кладовщики, мойщики шерсти, упаковщики, сортировщики и многие другие специалисты шерстяной промышленности. Стрижка овец, которая означала обильный урожай — то же самое, что жатва на пшеничных полях, — уже заканчивалась. Стригальные машинки обрабатывали последних баранов, а животные, лишившиеся своего руна[174 - Руно — овечья шерсть.], жались в загонах перед возвращением на пастбища. Почти все груды шерсти уже побывали под прессом, превращавшим их в кипы. Склады ломились. Четыре огромных повозки, запряженные шестнадцатью лошадьми, были готовы отъехать с первым товаром. Именно в это время в опускавшихся сумерках раздался странный и страшный крик: — Вызывайте ночь! Настала ночь! Людям с окраины цивилизации уже был знаком этот клич, он произвел на обитателей поселка поразительное действие. Кто-то впал в горестное оцепенение, которое сопровождалось, однако, возмущением. Других же охватило отвратительное ликование хищников, — гнусные инстинкты вырвались наружу! Посреди возникшей толчеи вспыхнул язык пламени, потом другой, потом их стало много! Невидимые руки поливали керосином деревянные постройки, переходы, склады и сами товары. В мгновение ока все задымилось, затрещало, запылало. Раздались выстрелы. Некоторые хотели потушить пожар. Другие расстреливали добровольных пожарных. Испуганные животные метались, блеяли, ржали. Задыхающиеся от дыма лошади, обгорелые овцы повсюду прорывали изгороди, скучивались, снова разбегались и еще более увеличивали невыразимый беспорядок. На последних каплях бензина машина въехала в этот ад, когда дома уже догорали. У разгулявшихся погромщиков появление автомобиля вызвало дикую радость: для них он символизировал собой хозяина, который устраивал чудовищные даровые пиршества, заливал глотки всех бандитов спиртным. Общество отвергло этих негодяев — он же осыпал их золотом и бросал в бой… против общества. Потому-то красную машину приветствовали радостные крики: — Гип! Гип! Ура! Потом голос, который друзья сразу узнали, прорычал сквозь завесу дыма: — Браво, мистер Тотор! Браво, мистер Меринос! Смотрите, приказ исполнен! Расскажите обо мне нашему общему хозяину! — Негодяй! — проворчал американец. — С каким удовольствием я разбил бы ему голову! — Без глупостей, — прервал Тотор, — будь благоразумен! Слишком поздно, делать нечего… Мы попали в ловушку, пора уносить ноги! Янки не слышал его. Вне себя от ярости, помня лишь о том, что пожары разорят отца, Меринос уже не мог спокойно рассуждать. Он вскинул карабин и выстрелил на голос ирландца. Патрик О’Брайен не пострадал. Думая, что произошла ошибка, ирландец закричал: — Свои, не стреляйте! Товарищи, ко мне! Да здравствуют бушрейнджеры! Он выступил из клубов дыма, потрясая ружьем, к стволу которого была привязана белая тряпка. Другие бандиты, всего человек тридцать, присоединились к нему, крича что-то восторженное. — Клянусь, — сказал Тотор, — они собираются устроить парад и салют в нашу честь! Нет, это вовсе не салют и совсем не с той стороны. Защитники поселка, видя, что поджигатели покинули убежище, открыли по ним огонь. Завязалась ожесточенная перестрелка. Одна из пуль вырвала кусок кузова, другая, пробив шляпу Мериноса, оцарапала ухо Бо. — Hell dammit! — пробормотал Меринос. — Неведомые друзья, которым мы хотим помочь, стреляют в нас! — Глаз вышибают всегда свои, только так и бывает в таких стычках… Удираем! — А бензин? — спросил американец. Тотор пожал плечами, выжал педаль сцепления и спокойно ответил: — И десяти литров не осталось! Может быть, пять… может, меньше, не знаю! Но все равно — едем! Перед ними лежала широкая дорога, огибавшая поселок и выводившая в прерии. Еще продолжая разговор, по ней-то и поехал на полной скорости Тотор, вызвав тем самым новую серию выстрелов. Как часто бывает в подобных случаях, выпущенные второпях пули просвистели над головами трех друзей. Зато бушрейнджеры, увидев, что они уезжают, заподозрили правду и пустились за ними с воплями: — Измена! Предатели! Это не братья! Они нас покидают! Трусы! Предатели! Смерть им! — Ну что ж, это мне больше нравится, — крикнул Меринос, показывая им кулак. — А я предпочел бы сотню литров бензина… — О, я отдал бы всю свою кровь за двадцать галлонов![175 - Галлон равен 4,54 литра. (Примеч. авт.)] — Верю, но мы с тобой из плоти, а вот машина… Ох, я чувствую, ей худо, она ведет себя как олень, которого травит свора злых собак. Еще два-три лье протянем, и — конец! — Что ж! Будем сражаться с этой сворой и продадим наши жизни подороже! — Да, конечно, — процедил француз сквозь зубы. — Я бы с огромным удовольствием уложил их всех! Но еще лучше было бы проскользнуть незамеченными. Услышав вдали крики, Меринос обернулся. Толпа — человек тридцать — гналась за ними. В эту минуту они еще не были опасны, но позже!.. — Лучше смерть, чем снова попасть в их руки, — произнес Меринос, дрожа от гнева. В этот момент Бо, который внимательно вглядывался в горизонт, внезапно вскрикнул. — Что там еще? — спросил парижанин. — Всадники! Во-он там, едва видны. — Сколько? — Не меньше двадцати пяти. — Черт возьми! На каком расстоянии? — Две с половиной — три мили. — Направление? — Плохо видно, но похоже, они отклоняются в сторону, чтобы перерезать нам путь… Если они нас заметили… — Черт! И инфантерия[176 - Инфантерия — устаревшее название пехоты.] и кавалерия… Три дюжины пехотинцев, двадцать пять всадников… две армейские части. А нас трое на автомобиле, который собирается испустить дух. Кажется, плохи наши дела, очень плохи! ГЛАВА 6 Агония автомобиля. — Придорожный кабачок. — Его нелюбезный хозяин. — Деньги есть, а спиртного нет. — Тотор рассердился. — Кабатчик в погребе. — Реквизиция бочонка виски. — Нападение. — Непреодолимая преграда. Автомобиль едва тащился по дороге, вившейся между солеными кустами. Против ожидания, он уже проехал около трех лье. Но скоро мотор заглохнет. — Все. Кажется, приехали, — сказал Тотор, — даже не нужно будет выключать сцепление, чтобы остановиться. — Да, — отозвался американец, — пиши пропало. — Мы сделали все что могли! А теперь будем сражаться! Приготовим оружие, патроны, чтобы были под рукой… — Да, — согласился Меринос, — и прикроемся автомобилем. Послужит сразу и дровяным и железным бастионом. — Подождем, пока совсем не выдохнется… бедняга еще тащится, как запряженная в елку на аттракционе деревянная лошадка под звук трубы, — сказал Тотор и прибавил, обращаясь к Бо, своему живому биноклю: — Что там впереди? — Всадники по-прежнему скачут нам наперерез. — Понятно! А другие, товарищи великолепного мистера О’Брайена, пастуха по призванию и бушрейнджера по предназначению… Что про них скажешь? — Ничего хорошего, идут за нами по пятам. — Да, по следам покрышек… и накинутся на нас, едва мы остановимся… Дорога резко повернула, и парижанин вскрикнул: — Это еще что такое? В сотне метров показался дом, укрывшийся под рощицей акации. Жилище, сложенное из необтесанных бревен, в таких обычно живут колонисты. Над его входной дверью висел пучок зеленых веток, что во всех странах мира обозначает место продажи спиртных напитков. — By God! — воскликнул Меринос. — Кабачок! — Ура, если найдется бензин, керосин или масло — мы спасены. «Тюх-тюх» — жалобно стонала испускавшая дух машина. — Ну-ну, еще немного, еще восемьдесят метров, еще шестьдесят… Ну же, старушка, всего сорок коротеньких метров… Ты уж не в силах… Это все равно что моей бабушке пробежать марафонскую дистанцию[177 - Марафонская дистанция — исторически обусловленная самая длинная в спортивных соревнованиях дистанция бега, равная 42 км 195 м.] или позариться на главный приз скачек в Рэсинге! Машина застыла у самой двери и тяжело дышала, как большая рыба, выброшенная волной на сушу. На шум вышел бандитского вида молодчик шести футов роста, с руками-оглоблями и зверским выражением лица. Все тот же классический наряд этих мест: шерстяная рубашка, красный пояс, сапоги со шпорами и непременная часть этого костюма — пара револьверов. — Вы — хозяин? — спросил его Тотор. — Да. И что? — ответил человек с любезностью бизона, которому досаждают комары. — Есть у вас бензин, керосин? — Нет. Еще что? — Досадно. Дайте подумать, — проговорил Тотор, — спирт… мог бы заменить… Гром и молния! Это было бы спасением для нас! Что у вас есть из самого крепкого… скажем, первач? — Есть сивуха тройной вытяжки, и много… для тех, кто хорошо платит, да еще вперед. — Продайте мне тридцать галлонов. — Джина? Виски? Рома? Швейцарского абсента? По два фунта стерлингов галлон. Выкладывайте деньги, выставлю и товар! — У меня нет наличных, но… — Что за молокосос заговаривает мне зубы! Нет денег — нет спиртного, и привет! С безденежными я не разговариваю! — Но подождите, — спокойно продолжал Тотор, хотя гнев переполнял его, — я предлагаю вам сделку… Подпись моего друга ценится здесь дороже золота… Это все равно что поместить капитал под тысячу процентов… — Хватит! Вон отсюда! — Зато у меня есть деньги! — крикнул Меринос, спрыгивая на землю. — Пошли в дом. — Да у тебя и гроша нет! — воскликнул ошеломленный Тотор. — Пойдем, увидишь. Молодые люди вошли в заставленный бочонками, бутылками большой зал, где стояли простые стулья. Кабатчик по привычке зашел за крытую оловом стойку. — Ну, где деньги? — грубо спросил он. Меринос уверенно достал из кармана шерстяной рубашки бумажник, тот самый, который был при нем еще на «Каледонце» и где находилась солидная пачка зелененьких. Предусмотрительный американец никогда не расставался со своим маленьким сокровищем, храня его как зеницу ока. Он твердо верил, что рано или поздно доллары сыграют свою роль. И вот пришло время воспользоваться этим капиталом! Меринос открыл бумажник, вынул пачку отличных, лишь чуть излохматившихся зелененьких. — Знакомы вам такие? — спросил он стоявшего за стойкой. — Да, фальшивые деньги! — Не говорите глупостей. Вы прекрасно знаете, что это кредитные билеты Американского банка, которые любой меняла купит с закрытыми глазами. — Ну и что? — Тут шесть тысяч долларов… — И пенни не дам за них! — Да вы с ума сошли! — Я — англичанин и знаю только английские деньги. — Послушайте, нам некогда… — сказал парижанин, — у нас кончился бензин… Спирт в крайнем случае может заменить его… Нужно даже не тридцать, а сто галлонов… Я дам за них две тысячи долларов. — Нет! — Четыре тысячи! — Нет! — Берите все шесть, и кончим дело. — Нет, нет и нет! — Чтоб тебя черти поджарили! — Меринос, Тотор, — воскликнул изменившимся голосом Бо, который был на страже, — всадники обходят, пешие приближаются, через десять минут они будут здесь! Тут парижанин вышел из себя. — Подлец, — крикнул он, — ты сам того хотел! Гигант почувствовал, что пахнет реквизицией[178 - Реквизиция — принудительное изъятие имущества, принадлежащего частным лицам, а также коммерческим и общественным организациям.]. Он испугался и потянулся к револьверу, чтобы выстрелить в упор. С кем-нибудь другим это и удалось бы. Но попробуйте справиться с таким хватом, как Тотор, ловким, как обезьяна, быстрым, как белка, да еще силачом, каких мало! Одним прыжком парижанин вскочил на стойку и — хлоп! — нанес страшный удар ногой прямо в лицо кабатчика. Тяжелый сапог подбил глаз, расквасил губы и нос. Брызнула кровь, оглушенный гигант охнул и зашатался. Тотор спрыгнул на пол и, заметив люк в погреб, крикнул Мериносу. — Скорей сюда, и открой люк… пошире! Меринос так и сделал, а его друг поднял поверженного противника и сбросил его по лестнице вниз, ускорив спуск еще одним ударом, ногой под ложечку, и насмешливо крикнув вдогонку: — Осторожно, не разбей стеклышко от часов! Захлопнув люк, француз подумал: «Хорошо бы какую-нибудь пробку найти, чтобы люк заткнуть… А, вот нашел… стойка!» Это огромная, массивная глыба из металла и прочного дерева. Вдвоем — и то еле сдвинешь. Но Тотор схватил ее за угол и изо всех сил толкнул руками, плечом, всем телом. Трах-тарарах! Стойка опрокинулась на люк под грохот бившейся посуды, и довольный Тотор воскликнул: — Вот теперь можно спокойно заняться делом. Прежде всего напоим нашу лошадку. Остолбенев от восхищения, Меринос с удовольствием наблюдал за жесткими действиями умелого друга. Положив бумажник обратно в карман, он сказал: — Да, нужно торопиться. Командуй! Парижанин уже осматривал строй бочонков, установленных на подмостках. Он на секунду открывал деревянный кран на каждом из них, нюхал и пробовал кончиком языка капли, падавшие в его ладонь. — Тростниковая водка… слабовато! Джин… плохо горит! Виски… мошенник его перекрестил в швейцарский абсент… такой аперитив перехватит дыхание у тех, кто примет его до обеда… От такого лекарства мозги спекаются и кишки ясным пламенем горят… Черт возьми, и у меня рот дымится! Это восьмидесятиградусный спирт, от него автомобиль сразу закусит удила! — Тотор, скорей, а то будет поздно! Они уже рядом! Это Бо беспокоится, и с полным основанием. Тотор услышал его и ответил: — Сейчас… готово… сними крышку! Гоп-ля! Молодой человек схватил полный бочонок с абсентом, в котором было не меньше ста пятидесяти литров, скинул его с помоста и покатил к двери, перед которой еще хрипел автомобиль. Быстро окинув взглядом окрестности, парижанин увидел, что из-за голубоватых кустов показались всадники, а еще ближе, на дороге, бушрейнджеры остановились, чтобы перевести дыхание. Он наморщил лоб и сказал: — Успеем, но дело будет жаркое! Меринос, старина, будь начеку, если подойдут слишком близко, патронов не жалей! Американец взял винчестер, поставил два других рядом и решительно сказал: — Ясно. Француз снова, напрягая все силы, схватил бочонок за края. Едва-едва он поднял его. С красным от натуги лицом, вздувшимися венами, силач выдавил из себя: — Твоя очередь, Бо! Не надорвись! Черный атлет согнулся под тяжестью, так что Тотору пришлось подставить свое плечо, чтобы пристроить бочонок над бензиновым баком. Тотор открыл кран, но струя оказалась слишком тонкой. Так с делом не справиться. Пришлось выбить кран. Жидкость хлынула водопадом. — И хорошо! Будет на чем проехать хотя бы тридцать лье, чуть больше или меньше. Да, конечно, эта жидкость будет гореть! Но как же долго течет! Пока виски изливалось из бочонка с нескончаемым «глю-глю», Бо раздувающимися ноздрями вдыхал сильный запах алкоголя и пахучих трав. Его болезненная страсть к огненной воде пробудилась. Он хотел бы выпить, перехватить на лету хоть один глоток… И Тотор, угадывая его муку, сказал ему смеясь: — Конечно, ты примешь свой аперитив, не так ли, старина… а сейчас тебе хочется хоть на минуту вместо машины подставить рот под струю? Не ревнуй к ней, я тебе отолью хоть полбочонка! Чернокожий испустил печальный вздох, жадно облизал толстые губы и наклонил голову, как будто жестокая борьба происходила в нем. Вдруг он поднял на Тотора темные глаза, в которых еще сверкал алчный огонь, и твердо ответил: — Нет, я не буду пить. — Да ты — настоящий человек! Уж я-то в этом разбираюсь! — восхищенно воскликнул парижанин. «Глю-глю-глю» по-прежнему слышалось из бочонка, который опорожнялся обескураживающе медленно. По крайней мере, так казалось беглецам, ибо на самом-то деле адская жидкость лилась широкой струей и шумно падала в бак. Крики с дороги доносились все отчетливее. Отдохнув немного, бушрейнджеры снова побежали, потрясая оружием. Опередив остальных на пятьдесят метров, показался мистер Патрик О’Брайен, вопя во всю глотку: — Вот они, попались, исчадия ада, предатели! Повесим их за ноги, как велит наш закон! — Этому придется окриветь! — шепнул Тотор, взглянув украдкой на Мериноса. А тот вскинул винчестер к плечу и спокойно ответил другу: — Дистанция сто ярдов и белая мишень… Считай, что убит. Тут же раздался громкий выстрел: паф! И мистер О’Брайен споткнулся на бегу, выронил винтовку и растянулся во весь рост, лицом вниз. — Бедняга, мы ели в его доме! — пожалел парижанин. — Да, но он повесил бы нас за ноги… — заметил янки. — …И написал бы «Б. Р.» вместо эпитафии[179 - Эпитафия — надгробная надпись.]. Согласен, страшновато. Пешие преследователи дрогнули; всадники продолжали скакать в обход. — Точно, нам перережут дорогу! Проклятый бочонок никак не кончится! Нужно продержаться еще пять минут, — сказал Тотор. — Трудновато, но попробуем. — Жаль, что не могу помочь тебе! — Подряд, с промежутком в пять секунд, прозвучали еще три выстрела из винчестера, и трое из пеших преследователей упали. Крики боли, ярости сопровождали их падение. Автомобилисты сразу увидели результат: трое убиты или тяжело ранены, отряд нападавших распался и деморализован. Бросив на дороге убитых и раненых, уцелевшие кинулись в кусты. Став осмотрительней, бандиты спрятались, а потом, вместо того чтобы атаковать с фронта, стали пробираться через заросли. Как по волшебству исчезнув из виду и считая, что автомобиль вышел из строя, головорезы шли скрытно, готовя быструю и безопасную атаку. Оставшись в положении стрелка с колена, Меринос уже больше ничего не видел и начал волноваться: — Исчезли, спрятались! Я предпочел бы целую толпу, но на виду. Тотор, поехали скорей, они приближаются, я чувствую… сейчас накинутся, как стая волков… — Говори, говори, я слушаю, — невероятно спокойно обронил Тотор, пока минуты бежали, а машина все лакала свой аперитив. — А ты, колымага, глотай поскорей… еще капельку, еще немного, давай, давай… никак не кончишь… Или ты непьющая?.. На твое бы место Бо, наверняка выдул бы в один присест… — Тотор, — умолял Меринос срывающимся голосом, — я слышу шорохи в кустах, совсем близко… что-то блеснуло. Янки молниеносно вскочил и выстрелил наугад в соленую листву. Тотчас раздался дикий вопль раненого. — По местам! И — рысью! — звонко крикнул Тотор. Американец впрыгнул в машину к другу, который схватился за руль и нажал на педали. В ту же секунду бушрейнджеры выскочили из укрытия с криком: — Смерть! Смерть предателям! Ужасная тревога сжала сердца трех беглецов. Как поведет себя автомобиль, накачанный виски? Тронется ли хотя бы с места? Пока он еще чихал понемногу на последних каплях бензина, остававшихся в баке, когда Тотор стал вливать туда подозрительный зеленый напиток. Виски и бензин смешались, потекли в мотор… Бензин, так сказать, смазал алкоголь, и раздалось характерное: тюх! тюх! тюх! Тотор, Меринос и Бо радостно вскрикнули: — Ура! Ура! Ура! Значит, все правильно, крепкий алкоголь почти равноценен бензину! Гениальная идея парижанина — это спасение. Едва тронувшись с места, машина уже неслась во всю прыть, а бушрейнджеры-то считали, что она у них в руках! Кинувшиеся было к автомобилю бандиты столкнулись с пустотой и только посбивали друг друга с ног! Бо швырнул в них пустой бочонок, который издевательски запрыгал, словно от радости, а Меринос, обернувшись, на прощание разрядил карабин. В несколько секунд друзья скрылись в облаках красной пыли. Проехав на большой скорости около километра, они уже считали, что спасены, когда впереди раздался взрыв, и одно из больших придорожных деревьев внезапно рухнуло, преградив путь! ГЛАВА 7 Трудное положение. — Парижанин смеется и строит планы. — Меринос волнуется. — Перед озером. — Отступление отрезано. — В воде. — Клин клином. — Автомобиль или баржа? — Воспоминание о покойном Архимеде. — «Мы — моряки!» Меринос услышал взрыв, на его глазах колоссальное дерево рухнуло поперек дороги. Яростное проклятье вырвалось из груди американца: — Гром и молния! Мы пропали! Тотор плавно остановил машину и холодно возразил: — Пожалуй, тут не просто гром, это динамит, уж я-то знаю. — Чтоб черти припекли негодяев, подложивших его! — Ты думаешь, им так интересно поджаривать динамитчиков? — Но кто же они? И откуда? — Да это ясно! Ты забыл про таинственных всадников, которые старались обойти нас, чтобы преградить дорогу? Что ж ты хочешь, этого следовало ждать: уж слишком хорошо все шло, а с любителями приключений всякое должно случаться! — Что же делать? О, Боже, что делать? — Прежде всего — не терять головы и не махать на все рукой, это никогда ни к чему хорошему не приводило. — Что же делать? Боже мой, я весь киплю, — сказал Меринос. — Ты кипишь, мы кипим, они кипят, даже в моторе кипит, — засмеялся Тотор. — Издеваешься надо мной, а сейчас не до шуток. — Ошибаешься, смеяться никогда не вредно, а в опасные минуты просто необходимо: я шучу, а тем временем строю планы. — Что же ты придумал, Тотор? Острым взглядом парижанин уже осмотрел все неровности дороги. В пятидесяти метрах он заметил сбоку широкий, в виде свода, разрыв в зарослях соленых кустов. Он включил сцепление, направил машину к этому разрыву, который мог оказаться началом новой дороги, и сказал Мериносу: — Если на нас не нападут неожиданно, мы наверняка сможем здесь проехать. — Боюсь, что это западня или дорога прямиком к дьяволу, — сказал американец. — Ну что же, я хотел бы его навестить. Здесь не лучше. Автомобиль сполз с перегороженной дороги под соленые кусты и медленно двинулся по ровной земле. Не видно было никаких колесных следов, но зато вся широкая дорога была испещрена мелкими треугольниками — как будто здесь прошлись пробойником по красной охре земли. — Так и думал, овечья тропа, — сказал парижанин, внимательно следя за неровностями почвы. — Да, тропинка кузнечиков в деревянных башмачках! Хорошо бы она нас вывела в прерии! Как ни странно, после взрыва динамита и падения дерева стояла полная тишина. Таинственные всадники не подавали признаков жизни, а пешие, так нелюбезно встреченные Мериносом, больше не кричали. Подозрительная тишина беспокоила юношей и их чернокожего спутника. Тем не менее автомобиль продвигался вперед все быстрей по ровной дороге, очищенной от препятствий бесчисленными проходами овец. Мало-помалу дорога устремилась вниз, между кустами, которые становились гуще и гуще. Растительность начала меняться, появились новые виды флоры. Вероятно, равнина соленых кустов (salt boush plain) должна была скоро уступить место чему-то другому. Теперь дорога шла между двумя откосами краской земли. Глазам предстала естественная выемка, глубиной примерно в три метра и шириной — в тридцать. — Настоящее дефиле[180 - Дефиле — ущелье в труднопроходимой местности.], — прошептал Тотор, — с отвесными краями. Если оно перегорожено впереди, мы окажемся в мышеловке! — Тебя послушать, никогда не скажешь, что ты лихой храбрец, перед которым ничто не устоит… — Дело в том, что мне нравится борьба в открытую, а скрытые опасности, побеги, обходные маневры приводят в отчаяние, изматывают вчистую. А, вот наконец… лучше уж так, чем нервничать в ожидании! Снова послышались бешеные крики. Собираясь и распространяясь в глубокой ложбине, как в акустическом приборе[181 - Акустический прибор — из тех, что служат для измерения распространения, поглощения силы звука.], они четко доходили до слуха беглецов: — Смерть предателям! Смерть! А потом послышался топот многих конских копыт. — Понятно, — сказал Тотор, — оба войска соединились. Кавалерия и инфантерия наваливаются на нас сверху! Машина в порядке, дорога хорошая, виски творит чудеса… Вперед! Автомобиль резво катился между двумя склонами. — Лишь бы так и шло! — сказал Меринос, поеживаясь. — Перед нами все открыто… Черт! Открытое пространство, это только так говорится, а на самом деле перед нами теснина. Лишь бы она тянулась подольше! Дорога внезапно повернула, и американец вскрикнул от бешенства. Перед автомобилем в двухстах метрах, насколько хватало глаз, расстилалась бесконечная водная гладь. Озеро! Но такое громадное, что противоположного берега не было видно. — Ну так где твое пространство? — По-прежнему перед нами, — спокойно ответил Тотор, — вот только подмоченное немного! — Ты еще можешь шутить! — А ты разве нет? — добавил парижанин, притормаживая. — Ни влево, ни вправо! Проклятое озеро не объехать! Крики и конский топот приближались. — Да, — снова заговорил Тотор, — невозможно и повернуть обратно, чтобы вихрем пронестись по телам разбойников. Автомобиль был уже всего в пятидесяти метрах от воды, в которую под небольшим уклоном уходила дорога. Храбрый шофер замедлил движение до скорости пешехода. — Должно быть, — сказал он, — здесь водопой для овец, и наверняка неглубоко. У меня нет времени выходить, чтобы проверить дно, поехали потихоньку. — По воде? — спросил Меринос. — Попробуем! Почему бы и нет? — отозвался француз. Бода покрыла уже колеса машины и бурлила в спицах. Разинув рот от удивления, Меринос поглядывал на друга. Спокойно, как на автодроме, парижанин прибавил скорость и сказал: — Немного увязает, но все-таки едет. Уже и задние колеса покинули твердую почву, а машина тряслась, шлепала колесами по воде и продвигалась вперед. Бо, до сих пор молчавший, теперь затопал ногами от восторга и воскликнул: — Да здравствует Тотор, лучший шофер в мире! — Вперед, вперед! — крикнул парижанин, еще поддав ходу. Автомобиль клюнул носом, вызвав волну перед собой, и поехал, фыркая, как барахтающееся в воде животное. Вскоре он был уже в полутораста метрах от берега. Позади звучали крики, угрозы, брань. Бандиты только что добрались до озера. Тут же беглецы услышали глухой шлепок. Пуля, просвистев рядом, срикошетила, оставив на воде недолгий след. Прошло всего три минуты. Американец очнулся как от сна и воскликнул: — В нас палят! Ах, так? Значит, доставлю себе удовольствие прикончить пару бандитов! — Не шевелись! Притворись невидимкой, не подставляй им ни сантиметра твоей драгоценной персоны… Ты тоже, Бо! Раздалось еще пять или шесть выстрелов. Пули пролетали с неприятным завыванием. Одна из них ударилась в спинку сиденья Тотора и расплющилась. — Вот видишь? Еще раз прошу: свернись, как устрица в раковине. — А ты, Тотор? — Я не могу наклоняться: ведь я, так сказать, капитан автомобиля, который сейчас вроде маленького кораблика. Храбрый до безрассудства, до безумия, Тотор, обладающий в полной мере веселым, истинно французским мужеством, которому ничто опасность и даже смерть, стал напевать: «Ах, чудный маленький кораблик, Ведь он не плавал никогда…» — Только зачем погружаться в глубину? Ведь ты не подводная лодка, чтобы разгуливать под водой! — воскликнул парижанин. Шутливый упрек был вызван тем, что автомобиль вдруг потерял опору, земля ушла из-под колес. Дно озера было неровным, с резким перепадом глубин, поэтому машина, вместе с пассажирами нырнула, вынырнула и поплыла в пенном водовороте. Погрузившиеся по пояс в воду беглецы инстинктивно ухватились кто за что мог, а Тотор, вцепившись в баранку, ставшую настоящим рулем, проговорил: — Маленький кораблик еще не привык, но он плывет! Конечно, не как пробка, но делает что может… Эй, Меринос, что скажешь? Вот мы и стали мореплавателями! — Скажу, что наши приключения невероятны, похожи на сказочный сон, каждую минуту задаю себе вопрос, не сплю ли я. — Стоп, минутку! Без резких поворотов, пожалуйста! Против всех предположений, автомобиль вел себя на воде неплохо. Его колеса яростно крутились, оставляя за собой два пенных следа. Деревянные спицы, крепкие и широкие, служили лопастями и позволяли машине не только удерживаться на плаву, но и продвигаться вперед, как первым пароходам. Но Тотор задал слишком большую скорость, не учел, что нет сцепления с землей и при головокружительном вращении колеса прокручиваются впустую. Кроме того, стало очень трудно удерживать направление. Малейший поворот баранки разворачивал переднюю часть машины, прерывая движение вперед. — Поддается рулю, как гоночная лодка, — воскликнул удивленный Меринос. — Только скорость, к сожалению, меньше. Мы почти не продвигаемся… Вот и доказательство! Слышишь серенаду?[182 - Серенада — музыкальное произведение в свободной форме, исполняемое на вольном воздухе, здесь слово употреблено в ироническом смысле.] С берега по-прежнему слышались проклятья и яростные крики вперемежку с выстрелами. Градом сыпались пули. Вокруг беглецов вода, нещадно настегиваемая свинцом, подпрыгивала фонтанчиками. Чудо, что ни одна пуля еще не попала в них. — Мазилы! — презрительно цедил сквозь зубы Меринос. — Уж на это жаловаться не стоит! — возразил парижанин. — Я-то страшно боюсь, что они пробьют наши герметичные[183 - Герметичный — непроницаемый, плотно закрытый, не пропускающий газа.] ящики, тогда прощай, автобаржа! Весь железный хлам канет на дно, как булыжник в оливковое масло! К счастью, притопленная мишень не возвышалась над водой, прицельный огонь был затруднен, а австралийцы — стрелки посредственные. Тотор снизил скорость, теперь он был внимательней к направлению движения и деликатней в обращении с рулем. Автомобиль уже не разворачивался, пошел чуть резвей вперед по озеру, которое казалось бесконечным — противоположного берега даже не было видно. Но сейчас и этого было достаточно беглецам, счастливым оттого, что удалось избежать непосредственной опасности. У Мериноса появилось время для размышлений. Любопытство его было разбужено одним словом Тотора, оброненным только что. Чтобы выяснить, он спросил друга: — Ты говорил сейчас о герметичных ящиках… Это что-то похожее на корабельные отсеки? — Кое-что общее есть, но… — Извини, еще один вопрос: эта машина была построена, чтобы плавать? — Нет, не думаю. — Тогда зачем этот цельный кузов из стального листа, укрывающий ее и снизу и сбоку как воротничком или, пожалуй, как корабельной обшивкой? — Может быть, для того, чтобы изолировать машину от мокрых соленых трав или от влаги низин. Эта колымага тяжеловата для больших глубин. — Однако она плавает! — Да, но очень плохо, и то при условии, что пассажиры не побоятся промочить ноги, а в трюме не появится дырка. — И все же зачем эти отсеки? — продолжал допытываться американец. — Вот что я думаю: автомобиль рассчитан на долгие поездки по пустыне, отсюда — и большие емкости для припасов… — Само собой разумеется. — А здесь, в тропиках, главный враг в течение половины года — это влажность. — Да, в сезон дождей. — Так вот, чтобы избежать гибели или порчи провианта, устроены герметичные ящики для них… — Это настоящие трюмы. — Да, если угодно, или можешь считать, что это консервные банки. Предельно надежны — крышки стянуты болтами, плюс каучуковые прокладки. Когда мы уехали, трюмы были пусты, но плотно закрыты. Настоящие кессоны[184 - Кессон — открытый снизу ящик, применяемый при устройстве оснований глубоких подводных инженерных сооружений (мостов, плотин и проч.).] с заключенным в них воздухом… Они-то и сыграли роль поплавков согласно закону, когда-то провозглашенному знаменитым стариканом по имени Архимед[185 - Архимед (около 287–212 до н. э.) — древнегреческий ученый, автор многих изобретений.]. — Знаю: всякое тело, погруженное в жидкость, испытывает снизу вверх давление, пропорциональное весу вытесненной им жидкости. — Меринос, у тебя есть данные стать доктором наук, ты попал в точку! Благодаря отсекам, которые пусты и хорошо закрыты, вес объема воды, вытесненной автомобилем, превышает вес самого автомобиля, включая нас самих и наши манатки. Давление снизу превосходит то, что сверху, и мы плывем!.. Чего не случилось бы, имей мы на борту хотя бы сотню килограммов твердого или жидкого провианта! Я говорю «на борту», потому что мы на барже, и это слово должно льстить таким гордым мореплавателям, как мы. — Мощный довод, о Тотор, смелейший из капитанов и надежнейший из шоферов нынешних и будущих. — Нечего смущать мою застенчивость! — Договорились, ты — скромная фиалка, — продолжил Меринос, к которому вернулось хорошее настроение. — Тем не менее я всего лишь громко и твердо провозгласил, что именно благодаря тебе, одному тебе, враг остался бессмысленно топтаться на берегу, а мы оказались в безопасности. Пальба прекратилась, дистанция увеличивается… Продолжим же, капитан, это оригинальное плавание, которое уже милями отделяет нас от преследователей… — Морскими милями, черт возьми! — Самыми что ни на есть морскими, но давай позволим себе пожить спокойно после стольких опасных приключений, которым пора положить конец. — Ты соскучишься по ним! — Сомневаюсь, их слишком много! — А между тем, чтобы жить, нужно есть, — напомнил парижанин. — Недурная мысль. — Бо предусмотрительно забросил в наш корабль на колесах съестные припасы покойника О’Брайена… — Богоугодный поступок! Мой желудок будет вечно признателен нашему другу! — Я заторможу… или застопорю машину, как говорим мы, моряки… и поедим. — Голосую «за» обеими руками и особенно зубами! У меня каннибальский аппетит! ГЛАВА 8 Легкий перекус. — Веселое плавание. — Причалили. — Ужасное пробуждение. — На поляне гигантских гераней. — Тот, кого не ждали. — Бедный Тотор! — Неслыханное оскорбление. — На пороге смерти. — Залп. Тотор, как и его спутники, съел целую миску разведенной в воде муки, вытер губы обшлагом рукава и серьезно сказал: — Это сразу и хлеб, и каша, и суп, и клейстер… жаловаться нечего… — Все же я добавил бы на десерт клубнику в шампанском. — У меня нет такой привычки, я предпочел бы пакетик жареной картошки. — Не пробовал! — Ну да, ты миллиардер! Но это и есть клубника в шампанском парижских гаврошей и мидинеток…[186 - Мидинетка — девушка из мастериц, модисток, продавщиц и т. п., которые в обеденный час (midi — полдень) высыпали на улицы Парижа.] Когда будешь в Париже, я тебе куплю на два су… Вот увидишь… ради одного этого стоит приехать! — А пока мне не хватает только зонта. — Действительно, припекает солнышко на этом спокойном озере, по которому разъезжает автомобиль с выпивкой в брюхе. — О, знаешь, я жалуюсь не всерьез, на самом деле я счастлив, что все опасности позади… — Хм… Не будем распевать победные песни раньше времени! — Чего же ты боишься сейчас, на этом маленьком море, которое мы переплываем, не оставляя следов? — Не очень-то успокоишься с разбойниками, которые у тебя за спиной, а особенно — с ужасным бандитом, скромно именующим себя Королем Ночи. Возможности его столь же безграничны, как его ненависть и злоба!.. Смотри, вот странно! — В чем дело? — Стараюсь рулить на восток, а нас неумолимо сносит на юг… — Вероятно, сильное течение; может быть, река пересекает озеро. — Правильно, — отозвался Тотор. — Я останавливаю машину. — Зачем? — Чтобы сберечь перно[187 - Перно — популярная во Франции полынная настойка, абсент. (Примеч. перев.)] и спокойно дрейфовать по течению. — Опыт мореплавателя, предусмотрительность, бережливость… Нет, ты действительно король шоферов! Автомобиль плыл и плыл, а трое беглецов, чтобы не перевернуть его, не осмеливались даже шевельнуться, от напряжения у них болели спины, а ноги сводило. И все же друзья продолжали беззаботно болтать, наперекор усталости, жаре и лишениям, и понемногу успокаивались относительно исхода их экстравагантного и рискованного предприятия. Наступила ночь, а с нею пришла прохлада. С близкого уже берега долетал бриз, пропитанный благоуханием роз. Уносимые течением друзья плыли, плыли, любуясь круговращением звезд, борясь с дремотой, с нетерпением ожидая восхода солнца. Вдруг они почувствовали легкий толчок, и автомобиль замер. Темные массы листвы закрывали начинавший светлеть горизонт. — Причалили! — радостно вскричал бывалый моряк Тотор. — И вовремя, потому что я падаю от усталости, — зевая, ответил Меринос. Через четверть часа уже рассвело. Автомобиль был вынесен на небольшую отмель из красного песка в десятке метров от берега. Тотор запустил мотор, выехал из воды и через двести метров остановил машину на лужайке с чудесной травой, на которой жемчужинами сверкала роса. У парижанина вырвался крик восхищения. В окаймлении синих эвкалиптов-небоскребов, толстых казуарин вдаль уходил великолепный партер[188 - Партер — здесь: открытая часть парка или сада, украшенная газонами, цветниками, бассейнами, фонтанами, статуями и т. д., расположенными в определенной системе. Также — растения одного вида, высаженные (выросшие) ровно и красиво.] гигантских гераней, каких еще никогда не видывал человеческий глаз. Высотой в десять — пятнадцать метров, с обильной листвой, они как звездами были обильно усыпаны неисчислимыми соцветьями всех оттенков. А запах! Настоящий аромат роз — им было пронизано все… Пришедший в экстаз Тотор кричал: — Ты только посмотри, только посмотри! Нет ничего прекрасней во всем мире! Честное слово, это, должно быть, личный сад феи цветов! Взгляни же, этому нельзя не поразиться… — Тотор, верю тебе на слово, но я засыпаю… Я обязательно повосхищаюсь, когда проснусь. — Я, собственно, тоже засыпаю на ходу, но наверняка увижу это во сне! Оба свалились на землю и заснули, не заметив даже, что неутомимый, преданный Бо подобрал винчестер и нырнул в благоухающие заросли, умиленно взглянув на юношей: — Спите, ребятишки… спите спокойно, а я пойду добывать еду. Насколько сон был целительным, настолько внезапное пробуждение — ужасным. Тотор и Меринос не проспали и часа, как ощутили, что их грубо хватают, расталкивают, встряхивают. Разбитые усталостью, лишениями и волнениями последних дней, они зевали и отмахивались. Юноши никак не могли вырваться из глубокого, сладкого оцепенения сна. Друзья думали, что видят кошмарный сон. Меринос что-то ворчал, а Тотор протестовал, каждым жестом показывая, что он не может и не желает проснуться. Грубая тряска продолжалась. Пришлось приоткрыть тяжелые веки — спящие стали полуспящими. Но прежде чем они окончательно пришли в себя, их связали крепкими путами по рукам и ногам. Только это заставило их очнуться. Что же они увидели! В изысканном окружении ароматных цветов, у великолепных деревьев, в листве которых кувыркались и порхали легионы[189 - Легион — здесь: громадное число, множество кого-либо, чего-либо.] болтливых попугаев, в атмосфере мира и отдохновения, на лужайке с шелковистыми травами, прямо-таки созданной для приятного сна, стояли мрачные и злые оборванцы — около дюжины разбойников. Бородатые, лохматые, вооруженные до зубов, они расседлывали лошадей, уже пощипывавших соленые травинки blue grass[190 - Голубая трава (англ.).]. Несчастные пленники содрогнулись: все, на этот раз — конец! — Гром и молния! — вскрикнул Тотор. — Бушрейнджеры! Меринос испустил вопль ужаса. Задыхаясь, он едва выдавил из себя: — Он… он… чудовище! Над ними, на фоне светлого небосвода, склонилось покрытое шрамами, распухшее от недавних ожогов черное лицо. А сквозь ироничную гримасу и белизну волчьих зубов брызнул смех: — Да, да, чудовище, это я, хозяин, Король Ночи! О, этот демонический смех, предвещавший утонченные пытки и страшную месть! Дена, который появился в аккуратном костюме туриста, с белым шлемом на голове, биноклем на ремешке, пожалуй, можно было принять за путешествующего чиновника или исследователя, если бы не его бандитская физиономия да свита головорезов. Он долго, с жестоким наслаждением рассматривал пленников, предвкушая мщение, которое скоро надеялся совершить, затем снова рассмеялся и с каким-то нервным хвастовством принялся говорить, говорить… — Вы действительно крепкие ребята и обвели меня вокруг пальца, меня, старого знатока буша, перед которым все дрожит. Особенно ты, парижанин, отличился, даже сильно обжег мне лицо в мастерской там, в «Country-house». А с тех пор сколько гнусных проделок ты еще совершил! Бегство на автомобиле, долгие странствия через неизвестность, постоянная борьба с голодом, жаждой, пустыней, огнем, водой, людьми, с самой судьбой! Вы действовали самым удивительным образом и чуть не сумели помешать моему грандиозному и ужасному плану разорения всей Австралии — Красной Ночи! К моей ненависти примешивается даже доля восхищения вами, двумя букашками, которые столь долго держали нас на грани поражения! Лежа ничком на траве, буквально оглушенные, ни на что уже не надеявшиеся, Тотор и Меринос в горестном оцепенении выслушивали излияния бандита. Пока лошади щипали траву, а бушрейнджеры глазели на связанных юношей, привлеченные сценой, кровавый эпилог которой они уже предвкушали, хозяин продолжал: — За вами трудно было угнаться, еще бы — располагать этой замечательной машиной и не добиться триумфа! На ней можно ускользнуть от кого угодно! Пришлось выложиться — понадобились все мои возможности, все упорство, умение жить в пустыне… Да, пришлось стать лучшим из следопытов Австралии, чтобы вместе с моими молодцами догнать вас. Я загнал сто лошадей, потерял десять человек в пути, но вот вы у меня в руках, несмотря ни на что… Так самая медленная свора настигает самого быстрого оленя. Каким чудом смог я скакать за вами по горящим прериям! Найти в пепле сожженных трав следы стеблей, примятых колесами автомобиля еще до пожара! Как сумел угадать ваше присутствие в Уолтер-Пуле! Я обставил вас в прериях, примчался на берег озера вместе с людьми О’Брайена и увидел бегство автомобиля по воде! Но я-то знал о течении в озере и понимал, что вас неминуемо принесет сюда. Как видите, мне удалось опередить ваше пробуждение, — все это я счастлив объяснить вам, джентльмены, прежде чем свести с вами счеты. — Ну и что дальше, грязный негр? — вскричал возмущенный бахвальством Тотор. — Грязный, это, уж точно, ты, мой мальчик, поскольку сел в лужу! Но можно простить тем, кто сейчас умрет. Несмотря на всю храбрость, парижанин вздрогнул. На этот раз он четко понимал: все кончено. И вправду предстоит погибнуть в затерянном уголке пустынной Австралии! Значит, здесь, на полдороге, закончится столь респектабельно-рутинно[191 - Респектабельный — почтенный, степенный, важный; рутинный — шаблонный, консервативный.] начавшееся кругосветное путешествие… Бедный Тотор! Придется расстаться с приключениями, неожиданностями, с самой жизнью. Судьба жестоко посмеялась над ним! Он подумал также, что Мериноса, наверное, пощадят ради огромного выкупа, и эта мысль смягчила ужасное отчаяние, охватившее его. Однако француз решил показать бандиту твердость духа и умереть достойно. Помогая себе локтями и коленями, он наполовину приподнялся перед Королем Ночи. Парижанин увидел, что один из разбойников уже вырезал острием ножа на коре дерева ненавистный знак «Б. Р.» и вздрогнул, поняв, что на сей раз это — эпитафия. — Пора кончать! — сказал хозяин, черные глаза которого сверкнули зверской радостью. Он обернулся и подал знак своим сообщникам. Один из них отстегнул от седла лассо из бычьей кожи и сказал, разворачивая его: — Не это ли требуется, хозяин? — Да, но просто повесить его мне кажется скучным, малыш, несомненно, достоин большего. — Я знаю, он нам много хлопот доставил. А лассо крепкое, и можно повесить мальчишку не убивая, это я умею! Если нужно, он проживет с час и подергается, как паук на привязи, а мы позабавимся. — Правильно, у тебя есть фантазия. Не спеши, можно еще что-нибудь придумать повеселее. Главарь бушрейнджеров взял лассо, раздвинул узел-удавку на конце и надел ее на шею Тотора, говоря: — За то, что ты так отделал мне лицо, примерю тебе воротничок. Пока Тотор пытался приподняться на связанных ногах, ища возможность нанести последнее оскорбление трусливому палачу, Мериносу удалось встать. Обливаясь холодным потом, с глазами, вылезшими из орбит, он побледнел от ужаса, понимая: совершается непоправимое. Стуча зубами, сдавленным голосом он попытался разжалобить чудовище: — Нет, не убивайте Тотора! Смилуйтесь! Разве не ясно — это еще ребенок! В чем вы его обвиняете? Он храбро защищался, да! Был вам злейшим врагом, но смелым и честным, а такое мужество, — вы им восхищались, — заслуживает уважения! Бога ради, сохраните ему жизнь, потребуйте слова, что он больше ничего не предпримет против бушрейнджеров… Тотор забудет все, что видел здесь, уедет из этой страны! В ваших интересах, чтобы он жил… Я люблю его как брата, а мой отец богат… Я сын Сиднея Стоуна, короля шерсти! Он заплатит за моего друга огромный выкуп, кучу золота… Взрыв убийственно-ироничного смеха прервал его и остановил горячую мольбу. Кончив хохотать, хозяин пожал плечами и сказал: — Полно! Без глупостей, бой. Главное, не сули мне миллионов, у тебя ничего больше нет! Сейчас мы занимаемся разорением твоего отца, и завтра ты будешь бедней последнего нищего, так что молчи! Однако огромные состояния не исчезают сразу и всегда что-нибудь да остается! Так вот, остатки, если я сочту их достойными внимания, пойдут на выкуп… но там, где мало на одного, наверняка не хватит на двоих! Может быть, тебе и сохранят жизнь, но твой друг приговорен, никакая человеческая сила не спасет его… Он будет убит. Так я велел! При этих ужасных словах Меринос понял, что всякая надежда потеряна. Еще более побледнев, с налившимися кровью глазами, пеной у рта, он испускал душераздирающие вопли. Уже ничего не соображая, хриплым голосом он выкрикивал отчаянные мольбы, вызывавшие приступы смеха у бандитов: — На помощь! Помогите! Спасите! Хозяин нанес ему в лицо ужасный удар ногой и недовольно рявкнул: — Заткнись, крикун! — Трус! — закричал Тотор. — Ты бьешь таких мальчишек, как мы, только разоружив и связав их… трус, ты не решился бы схватиться с нами на равных! Меринос упал, почти потеряв сознание, и остался недвижим на траве. Бандит повернулся к Тотору, смерил его с головы до пят ненавидящим взглядом и ответил высокомерно: — Ты норовишь довести меня до того, чтобы я убил тебя одним ударом. Хочешь избежать страданий? Так нет же! Не получится! Я обещал, что мучения будут ужасны, придется тебе их претерпеть, а мы позабавимся, ведь в пустыне мало развлечений. Бандит подошел к парижанину, жадно ища в его лице признаки страха, волнения. Но Тотор, глядя на него в упор своими светлыми глазами, спокойно сказал: — Не думал, что бука такой некрасивый! Ты противен, но я тебя не боюсь… А вот и доказательство! Парижанин с негодованием плюнул негру в лицо и добавил: — Утрись! Не могу дать пощечину, а плевок даже лучше, твои подручные не забудут, что семнадцатилетняя букашка превратила в плевательницу морду главаря! А теперь делай что хочешь. Ты обесчещен даже в глазах людей, которые не имеют понятия о чести. Лицо негодяя, изуродованное фиолетовыми рубцами, стало пепельно-серым. Он поднял руку, чтобы ударить Тотора по щеке, но юноша инстинктивно отдернул голову и, потеряв равновесие, растянулся во весь рост. О, счастливое падение, которое спасло ему жизнь! В ту же секунду за плотной листвой раздался сигнал, а за ним возникли хлопья белого дыма, сопровождавшие беглый огонь из винтовок, град пуль пронесся со свистом смертельного ветра, затем послышался дикий вой, закончившийся предсмертными стонами. Все бушрейнджеры, насмерть сраженные меткими выстрелами, упали на землю. Несколько раненых лошадей взбрыкнули и умчались. Хозяин вздрогнул, покачнулся, но тут же выпрямился. С яростью он воскликнул: — Проклятье! Я погиб, но тебя, мальчишка, еще успею убить! ГЛАВА 9 Туземная полиция. — Бегство. — Мистер Пять и мистер Шесть. — Друг парижанина. — Вовремя. — Узнавание и объяснения. — Две депеши. — «Продолжай!» Но нет! У негодяя уже не оставалось времени, чтобы исполнить ужасную угрозу. Белые дымки еще плыли по воздуху, когда с противоположной стороны появился чернокожий и с тигриной ловкостью прыгнул вперед. Потрясая винтовкой, он кричал: — Бедные ребята, я успел! Это Бо примчался, задыхаясь от бега. Лицо его и плечи были истерзаны шипами. Он прыгнул через еще трепетавшие тела, заслонил собой Тотора и крикнул: — Подлец, ты его не убьешь! Бо прицелился в хозяина и выстрелил, но руки у него так дрожали, что он промахнулся с четырех шагов. Прежде чем австралиец успел выстрелить снова, глава бушрейнджеров крикнул ему: — Глупец, разве ты не знаешь, что Король Ночи неуязвим? — Стреляй в голову, на нем панцирь, — хладнокровно и решительно посоветовал Тотор. Густые заросли с цветами, благоухающими, как розы, раздвинулись, и около двадцати человек выбежало на поляну. Хозяин, узнав страшные для него мундиры черных полицейских, взвыл от ярости. — Гром и молния, туземная полиция! Но они меня еще не поймали! Бандит бросился к автомобилю и бешено крутанул несколько раз рукоятку. Машина затарахтела. Ден прыгнул на сиденье, включил зажигание и схватился за руль. Машина взревела, вылетев, как пробка из бутылки, на свободное пространство, при этом опрокинув пару полицейских и прорвав стену зелени, как цирковая лошадь прорывает бумажное кольцо. Миг — и автомобиль исчез, унося бандита, кричавшего: — Я отплачу вам! Бравый Бо уже разрезал путы Тотора. Француз потянулся, хрустнул суставами. Крепко пожав руку чернокожего, он тихо, с увлажненными глазами, сказал ему: — Спасибо! От всего сердца, спасибо! Займись Мериносом, а я поговорю с этими людьми… знаешь, я парижанин и полицию недолюбливаю. Но что это? Сделав три шага, он остановился, с изумлением узнав двух черных гигантов, которые рассматривали его с полицейской бесцеремонностью. — Ей-богу, мне не померещилось… Эй, Меринос, посмотри-ка на двух выходцев с того света! Пусть меня повесят, если это не мистер Пять и его неразлучный мистер Шесть! — Да, это мы, — откликнулся мистер Шесть. — Рад снова вас увидеть. Хотя наши прежние отношения можно назвать несколько… натянутыми, а расставание было, пожалуй, внезапным и грубоватым… Но вы только что спасли мне жизнь, и после такой услуги… Крайне вежливо, в мягкой манере и с утонченной вежливостью, отличающей во всех странах представителей этой достойной корпорации[192 - Корпорация — объединение, общество, союз (обычно на основе профессиональных интересов).], полицейский прервал его: — Довольно! Вы негодяй… Если мы помешали повесить вас, то только нечаянно, против нашей воли! Ссоры бушрейнджеров между собой нас не касаются. Вы не были убиты залпом, и я сожалею об этом. — Вы могли бы оставить нас в покое и посадить обоих на лошадей, оставшихся без хозяев. — Именем его величества императора и короля арестую вас и вашего сообщника. — Мистер Шесть, разрешите два слова. Почему вы так хотите нас арестовать? — Потому что продолжаю видеть в вас, и сейчас еще больше, чем раньше, одного из опасных вожаков бушрейнджеров. — Что за ерунда! — Доказательство: вы были за рулем автомашины хозяина и только что разделяли компанию этого человека и его, как говорится, джентльменов с большой дороги, которых мы убили. — Дурак набитый, — крикнул в отчаянии Меринос, — поверишь ли, если узнаешь, что я — Гарри Стоун, сын короля шерсти? — Вы обманываете. И не пытайтесь снова навязывать мне наглую ложь, сдавайтесь!.. Именем его величества объявляю вас своими Пленниками… и вы помните: мертвыми или живыми! — Мистер Шесть, — снова заговорил Тотор, — по той элегантности, с которой вы выражаете мысли, чувствуется, что вы прекрасно учились. Латынь вы случайно не освоили? — Нет! И хватит слов! Сдавайтесь, или я прикажу стрелять. — Очень жаль, что вы не знакомы с этим прекрасным языком, — продолжал Тотор, — а вот мой замечательный друг Бо был вскормлен на классике… доказательство тому — он даже принял ванну в фонтане Сен-Мишель. Он объяснит вам значение четырех латинских слов… — Вы насмехаетесь надо мной! Взвод, оружие на изготовку! — Эти четыре слова звучат так: «Non bis in idem!..» И они означают… скажи им, Бо! — Не дважды за одно и то же, — усердно и даже буквально перевел австралиец. — Будь начеку и возьми на мушку этого бездельника, — прервал по-французски Тотор, — а ты, Меринос, если сможешь, схвати другой карабин… Оглушенный словоизвержением парижанина, мистер Шесть поднял свой мушкетон[193 - Мушкетон — ручное огнестрельное оружие.] и скомандовал: — Взво-о-д… Но «пли!» он не успел сказать. Тотор прыгнул на полицейского, согнул, как тростинку, и навалился сверху. Мистер Пять бросился на помощь. Француз ухватил его за руку, оторвал от земли и бросил плашмя на мистера Шесть, после чего неисправимый насмешник сказал: — Да вы же не держитесь на ногах! Вы гиганты, но картонные! Двое черных полицейских, с которыми так дурно обошлись, вопили что есть сил, зовя на помощь. Взбешенный Тотор безжалостно схватил их за шиворот и поставил на ноги. Потом больно стукнул головами друг о друга, держа негров в руках как двух котов, которых трут носами, чтобы раздразнить. Напрасно они пытались вырваться, закричать. Парижанин сжал сильнее пальцы, и полицейские могли уже только закатить глаза, высунуть языки и хрипеть, задыхаясь. Тотор держал их перед собой, точно живой щит. Опасаясь продырявить товарищей, остальные стражи порядка не стреляли. Однако они, конечно, бросятся вперед, чтобы вырвать пленников из рук парижанина. И Тотор, который опасался этого, крикнул им повелительно: — Стоять на месте! Если шевельнетесь, удушу их как цыплят! Ты, Меринос, держи на мушке всех этих бездельников… Бо, постарайся найти трех лошадей получше и приведи сюда, поскачем все вместе. Но едва чернокожий сделал несколько шагов, как листва и цветы снова, в третий раз, колыхнулись, и показался всадник на великолепном золотисто-рыжем коне. Это был высокорослый белый джентльмен лет пятидесяти, одетый как скваттер, с большой шляпой на голове и, видимо, без оружия. Серые глаза сверкали умом и отвагой. Под длинными усами цвета соли с перцем были раздвинуты в широкой улыбке толстые губы. Как будто не было на свете ничего забавней, чем вид двух полузадушенных полицейских! За ним виднелись четыре белых всадника в темно-синих мундирах, с револьверами в руках. Заметив их, Тотор воскликнул: — Наконец-то можно будет объясниться! Неизвестный откровенно смеялся, видя, что коротышка держит в вытянутых руках гигантских черных паяцев, гримасы которых были невыразимо комичны. Он сказал звонким, благозвучным голосом: — God bless me! Во всем мире я знал только одного мальчишку, который был способен на такой трюк. Да, одного-единственного! Только Фрике, парижанин, мог совершить такое… Услышав эти поразительные слова, Тотор побледнел. От неожиданности он выпустил мистера Пять и мистера Шесть, которые рухнули на траву, и, волнуясь, вскричал: — Фрике? Вы сказали Фрике! Парижанин!.. Да это мой отец! В свою очередь неизвестный тоже крайне разволновался. С ловкостью, неожиданной в его возрасте и при таком телосложении, он спрыгнул с коня и с распростертыми руками бросился к Тотору: — Ты — сын Фрике! Моего Фрике! Здесь, в сердце Австралии! И в пекле боя, конечно! Никакой ошибки, как говаривал герой-парижанин! До чего ты на него похож! Я просто вижу его вновь молодым! О да, порода видна! Голос незнакомца дрожал, глаза увлажнились. Он заключил Тотора в объятия, крепко прижал к широкой груди и начал снова: — Малыш мой дорогой! Сейчас ты поймешь, почему я так взволнован и рад: твой отец, отдубасив меня, — а двадцать лет тому назад я вовсе не был увальнем, — спас мне жизнь и вернул свободу, а потом стал моим лучшим другом… Я — Сэм Смит! Теперь ты понял? — Сэм Смит!.. Король бушрейнджеров! Ах, как любит вас отец, как много он о вашей дружбе рассказывал! Избавившись от давящих пальцев парижанина, мистер Пять и мистер Шесть глотнули воздуха, ощупали себя, встали и повесив нос отошли на почтительное расстояние с унылым видом людей, совершивших чудовищную глупость. Их люди поставили оружие к ноге и ожидали, чем все кончится. Бо в радостном оцепенении замер на месте, а Меринос не мог прийти в себя от изумления. — Ах, так! Здесь королей бушрейнджеров хоть пруд пруди! Есть злой, который только что сбежал, хороший, который только появился… Я хочу понять… Тотор, представь же меня! — Извини, ты прав!.. Дорогой мистер Смит, счастлив представить вам моего товарища по приключениям, ставшего братом по сердечной привязанности, Мериноса… или иначе — Гарри Стоуна, сына короля шерсти. — Здесь! Вы здесь, мистер Гарри!.. А ваша семья в отчаянии, разыскивает вас, оплакивает… Уже не надеются на ваше возвращение в Сидней. Меринос ответил, протягивая руку: — Я двинулся с Тотором по самой длинной дороге. — Мистер Гарри, — снова заговорил Сэм Смит после энергичного рукопожатия, — ваш отец доказал мне свои дружеские чувства… Я нахожусь здесь по его поручению, больше из личной симпатии, чем ради интереса, для того чтобы бороться с бушрейнджерами, охранять опасную зону, короче, чтобы пресечь зло. Для этого мне открыт неограниченный кредит в его кассе, а правительством даны полномочия… и, как видите, мы неплохо работаем. — Доказательство — то, что вы нас спасли. — О, вы и сами спаслись бы… Пять и Шесть получили урок. By Jove! Какая хватка, дорогой мой парижанин!.. Твой отец-костолом не сработал бы лучше! Мне и сейчас смешно, потому что в свое время я немало горшков перебил, и меня до сих пор радует, когда дубасят полицейских. — Да, это всегда забавно, но все-таки они хорошо поработали сегодня, хотя собирались когда-то отрезать мне голову… Если б не они, мы бы пропали! У Тотора была петля на шее, еще несколько секунд, и он был бы жестоко казнен, но залп сразил бандитов. — Кстати, — добавил Тотор, — между нами стоит давнее недоразумение, и мы с Мериносом были бы счастливы разом покончить с ним. — Нет ничего проще! — ответил Сэм Смит. — Пять, подойдите. Шесть, тоже подойдите. Совершенно сконфуженные, оба агента туземной полиции выступили вперед, тяжело дыша, вытянув шеи и не зная, как им держать себя. — Посмотрите на этих джентльменов, вы дважды непростительно ошиблись в отношении их! Один — сын моего лучшего друга, и я люблю его как собственного сына, другой — наследник почтенного Сиднея Стоуну, нашего хозяина… Я требую, чтобы вы оказывали им должное уважение! Вы поняли меня, не так ли? — Yes, sir! — сказал агент номер Шесть. — Yes, sir! — послушным эхом отозвался агент номер Пять. Тотор и Меринос протянули им руки и крепко пожали робко протянутые ладони полицейских… Все четверо заключили мир. — Вот и славно! — весело подытожил мистер Смит. — Но теперь, когда все прекрасно в этом лучшем из миров — диких миров, конечно, — мне кажется, что неплохо было бы позавтракать… у нас в изобилии твердый и жидкий провиант. Вы, должно быть, устали, так давайте поедим, а заодно и побеседуем! Нам ведь так много нужно рассказать друг другу, не так ли, юные друзья? — Согласны! — в один голос ответили Тотор и Меринос. — Но прежде, — добавил американец, — позвольте мне, дорогой господин Смит, представить вам замечательного человека, которому мы обязаны всем… его добрая душа безгранично предана нам… одним словом, он был нашим провидением, поэтому мы любим его от всего сердца. Это австралиец, наш дорогой Бо, заслуги которого так велики, что нам никогда не удастся в полной мере отблагодарить его. — Ваш друг станет и моим, — с достоинством ответил Сэм Смит, — вы все трое узнаете, чего стоит моя привязанность! — Спасибо за него и за нас! — сказал Меринос. — Однако, прежде чем мы уйдем с поля боя и отыщем для завтрака местечко повеселей, позвольте еще один вопрос. — С превеликим удовольствием. — Почему Тотор назвал вас только что королем бушрейнджеров? Этот несколько странный титул, мне кажется, не имеет связи с вашими нынешними обязанностями? — Ха-ха! Король бушрейнджеров! — засмеялся Смит. — Действительно, я им был… был даже очень злым субъектом, когда Фрике, знаменитый и гениальный парижанин, совершил мое обращение… Он сделал это мастерски! Я без сожалений отрекся и от престола, и от старых грехов. Стал работать на золотых рудниках, и, как бывает в романах для юношества, добродетель была вознаграждена. Святые мозоли честной работы принесли мне вскоре неплохое состояние, так что я смог удалиться от дел. Но я был еще молод, и бездействие стало меня тяготить. Позвольте сказать вам, что, еще когда я владел рудниками, приходилось бороться с бушрейнджерами, ибо мне совершенно не улыбалось платить им десятину. Естественно, прежние товарищи назначили премию за мою голову! Так же естественно было, что я возражал, и поэтому именно мне в конце концов пришлось заплатить за головы бушрейнджеров. — Браво, мистер Смит, — развеселился Тотор, — браво! Хорошо сказано… Отец обожает такие словесные находки и воздаст должное этой. — Дорогой, ты — вылитый отец. Может быть, и тебе по вкусу играть словами? Признайся, любишь каламбуры, а? — У меня это просто болезнь, спросите Мериноса! Но извините, я вас прервал… — А дальше было все просто. Я был богат и по-прежнему жаждал приключений, поэтому объявил войну бандитам. Ради этой цели нанял несколько крепких парней, страстно любящих потасовки, и мы основали что-то вроде отряда обороны от бушрейнджеров. Это была борьба гигантов, в которой мы не всегда побеждали, но серьезными затрещинами обменялись. Столькими и так хорошо, что я заработал неплохую репутацию. Мне предложили место начальника полиции всей Австралийской Конфедерации. Я согласился и в течение почти пятнадцати лет вырывал зло с корнем. Потом пробил час уйти окончательно на отдых. Два года болтался без дела, при том, что никогда двух ночей подряд не проводил в своей постели. А тут нынешний глава бушрейнджеров решил играть по-крупному. К слову сказать, это птица высокого полета, его зовут Дениел Мортон, уменьшительно — Ден. Он осмелился выступить против короля шерсти. Как я вам уже сказал, почтенный Сидни Стоун удостоил меня своей дружбы. Он попросил от его имени поднять перчатку, брошенную негодяем, скромно именующим себя Королем Ночи. Я с радостью согласился и снова пошел на войну со старыми врагами. Выступив с побережья, после долгого маневрирования мне удалось окружить Дена со всех сторон; силами моего прежнего отряда и черной полиции мы далеко забросили сеть. Представьте, мои лучшие агенты Пять и Шесть уже вышли на их след, когда на них напали, исколошматили и раздели с неслыханной наглостью и жестокостью. Отряд бушрейнджеров отнял у них мундиры, лошадей, оружие, припасы и пустил их нагишом… — Ну, рубашки и кальсоны у них остались! — сказал Тотор, хохоча до слез, пока Меринос также корчился от смеха при воспоминании о трагикомической проделке. — Как, вы что-то знаете? — Дело в том, что отряд — это мы двое… бедняги, лишенные всего, пытавшиеся добраться до цивилизованных мест. — Да, — прибавил Меринос, — это забавная история, которую мы вам сейчас подробно расскажем. Завтрак прервал беззаботную болтовню… Провизия была расставлена в конце лужайки, подальше от трупов людей и лошадей. Усевшись поудобней, они ели, пили, пировали, безудержно болтали, ибо все беды кончились. Поев, молодые люди не стали откладывать вопрос об отъезде. — Прежде всего, где мы находимся? — спросили они. Мистер Смит развернул карту, показал точку в центре огромного континента и сказал: — Мы на восточном конце озера Арнадеус и всего в полутораста милях от железной дороги. — Только сто пятьдесят миль, это будет триста километров, — негромко заметил Тотор. — О, здесь это пустяки! — снова заговорил мистер Смит. — Первая станция — Шарлот-Уотер, головная станция огромного пути, пересекающего Австралию с юга на север от Аделаиды до залива Ван-Димен через озеро Эйр, от которого Шарлот-Уотер отстоит тоже на полтораста миль. — Словом, еще нужно проехать триста километров, прежде чем я смогу дать телеграмму отцу и сесть в поезд? — спросил Тотор. — Надеюсь отправить вас через пять дней, — сказал мистер Смит. — Значит, вы нас проводите? — О, конечно, и со всеми моими людьми… не отойду от вас ни на шаг. Эти края неспокойны, и я не хочу подвергать вас опасностям неожиданных встреч. Вот три лошади, принадлежавшие прежде бушрейнджерам; они ваши по праву завоевания. Поехали! Через четверть часа отряд вышел в направлении Шарлот-Уотер. Пятью днями позже, как и говорил мистер Смит, они без происшествий прибыли туда. Едва сойдя с лошади, Тотор, которого сжигало нетерпение, воскликнул: — Телеграф! Скорей на телеграф! Должно быть, отец и мама беспокоятся! Бедная мама! И парижанин торопливо написал депешу, которая заставила телеграфиста раскрыть рот: «Газета путешествий 146, улица Монмартр, Париж. Дорогие родители, все порядке. Нахожусь Австралии. Путешествие не по круговому билету которым нелады. Придется пополнить финансы. Не беспокойтесь. Миллиардер предоставит ссуду. Перехвати где-нибудь. Приключения экстра-класса. Подружился Мериносом, сыном короля шерсти. Встретился Сэмом Смитом. Уезжаю Сидней. Напишу подробней. Письма адресуйте Сидни Стоуну. Шлите депешу до отхода поезда. Нежно целую ваш      Тотор». — Итого пятьдесят четыре слова, — сказал парижанин, — по доллару за слово, во франках получается кругленькая сумма… Меринос, зайчик мой, разменяй-ка одну из твоих купюр… — All right! — кратко ответил американец, который тоже написал длинную телеграмму отцу. Через шесть часов Тотор получил ответ: «Дорогой малыш, смертельно тревожились. Теперь счастливы. Целуем. Привет Смиту. И продолжай…» Сияющий Тотор воскликнул: — Отец меня понимает! Если уж вкусишь приключений, остановиться невозможно… Вот и приходится продолжать, что я и буду делать… упорно и долго! Спасибо, отец! notes Примечания В старом переводе (издание П. Сойкина) роман выходил под тем же названием. 1 Координаты — положение конкретной точки земной поверхности, обозначенное в градусах широты и долготы. 2 Антиподы — здесь: жители двух диаметрально противоположных пунктов земного шара. «Страна антиподов» — Австралия, условно считающаяся таковой по отношению к Европе и Америке. 3 Тропик Козерога — параллель с широтой 23° южнее экватора (по названию созвездия). В Северном полушарии аналогичная линия носит название тропик Рака. 4 Здесь перечислены порты Австралии — Перт (на западном побережье континента), остальные — на южном. 5 Узел морской — единица измерения скорости судна, соответствует одной морской миле (1,852 км) в час. 6 Фонограф — прибор для записи звука на восковом валике; создан в 1877 году знаменитым американским изобретателем Томасом Эдисоном (1847–1931). 7 Бедекер (по имени немецкого издателя путеводителей К. Бедекера (1801–1859)) — название путеводителей по разным странам для путешественников, туристов. 8 Агентство Кука — фирма по обслуживанию богатых туристов; существует с XIX века, славится высоким качеством обслуживания. Названа по имени ее основателя. Находится в США (с филиалами во многих странах). 9 Кодак — фотоаппарат, изобретенный в XIX веке. 10 Одиссея — здесь; богатые приключениями скитания. Слово происходит от названия поэмы древнегреческого поэта Гомера «Одиссея». 11 Батавия — прежнее название города и порта Джакарта, ныне столицы государства Индонезия на острове Ява. 12 Морская корабельная компания (англ.). 13 Юнга — подросток на судне, готовящийся стать матросом; изучает морское дело; в ряде случаев выполняет обязанности слуги. 14 Франк — денежная единица Франции, введена в 1799 году, равна ста сантимам (в просторечии — су). Имеет хождение и в других странах. 15 Спасибо, сэр! (англ.) 16 Очень сухое (англ.). 17 Черт возьми! (англ.) 18 Планшир — брус, проходящий по верхнему краю наружной обшивки борта больших судов. 19 Господи помилуй! (англ.) 20 Провидение — в религиозных представлениях: Бог, высшее существо, а также его действия. 21 Робинзон — нарицательное (общее) наименование отшельника, живущего в полной изоляции от людей. От собственного имени героя романа «Робинзон Крузо» (1719) английского писателя Даниэля Дефо (около 1660–1731). 22 Дофин — наследник короля. Здесь: в переносном смысле, слегка ироническом, название преемника владельца крупного предприятия, банка, имения и проч. 23 Меринос — порода тонкорунных овец. 24 Золотой телец (теленок) — выражение употребляется в значении: золото, власть золота, богатство. В Библии: рассказ о тельце, сделанном из золота, которому изгнанные из Палестины евреи, странствующие по пустыне, поклонялись как Богу. 25 Мириады — великое, неисчислимое множество. 26 Камелия — декоративное растение с вечнозелеными листьями и красивыми цветами. 27 Эстуарий — воронкообразное устье реки, образованное в результате наступления моря на сушу, действия морских течений, приливов. 28 Клянусь Богом! (англ.) 29 Эдуард VII (1841–1910) — король Британской империи в 1901–1910 годах. 30 Вильгельм II (1859–1941) — германский император (кайзер) в 1888–1918 годах. Во время революции 1918 года бежал в Нидерланды, где и умер. 31 Николай II Романов (1868–1918) — последний российский император в 1894–1917 годах, расстрелян большевиками в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге вместе с женой и детьми. Был двоюродным братом кайзера Вильгельма II. 32 Султан — здесь: украшение на головном уборе, сделанное в виде пучка перьев или конского волоса. 33 Генрих IV (1553–1610) — французский король с 1589 года (фактически с 1594). Убит религиозным фанатиком. 34 Шапокляк — вид головного убора цилиндра с пружинками внутри, позволяющими складывать, нажимая сверху, цилиндр в плоский круг для удобства ношения в руках или для упаковки. 35 Бурлеск — преувеличенно-комическое изображение (в литературе, на сцене). 36 Злой гений — выражение, означающее олицетворение зла; тот, кто причиняет вред, оказывает дурное влияние и т. п. 37 Лецитин — вещество, близкое к жирам, содержит в себе фосфор. 38 Навуходоносор II — царь Вавилонии в 605–562 годах до н. э. 39 Какаду — подсемейство птиц отряда попугаев. 40 Альбумин — простейшие белки; содержатся в яичном белке, в крови, молоке; имеют применение в пищевой промышленности, при изготовлении лекарств и проч. 41 Подобное приключилось и с автором этого повествования, который, вместе с одним южноамериканским индейцем, вынужден был отступить после того, как был жестоко исклеван. (Примеч. авт.) 42 Вампиры — здесь: некоторые виды летучих мышей, насекомоядных и плотоядных. 43 Южный Крест — созвездие Южного полушария, по форме (расположению звезд) напоминающее крест. Более длинная «перекладина» почти точно указывает на Южный полюс. 44 Полярная звезда — ближайшая к Северному полюсу; указывает направление на север и помогает ориентироваться на местности без помощи инструментов. 45 Сладкий картофель (батат) — травянистое растение южных широт. Клубни используются в разнообразных пищевых целях. 46 Сохрани Господь! (англ.) 47 Аппендицит — воспаление аппендикса, червеобразного отростка слепой кишки. 48 Казуария — одно из древнейших южных растений (дерево или кустарник). 49 Угорь — рыба, главным образом морская. Очень жирная и вкусная. Длина до 3 м, вес до 65 кг. 50 Ватель — знаменитый повар, который, видя, что на обеде в честь французского короля Людовика XIV (1638–1715) нет обязательного в меню рыбного блюда, покончил с собой в тот самый момент, когда рыбу привезли. (Примеч. перев.) 51 Прометей — в греческой мифологии титан (великан), похитивший у богов огонь и передавший его людям, за что был обречен богами на вечные муки. 52 Заболонь — слой древесины, лежащий непосредственно под корой, менее плотен, чем остальные слон. 53 С Богом! (англ.) 54 Аперитив — напиток для возбуждения аппетита. 55 Атавизм — здесь: возврат к устаревшим взглядам, привычкам. 56 Кашалот — один из видов китов. Длина до 20 м, вес до 70 т. Ценится прежде всего из-за наличия большого количества (до 8–10 %) особого жирового вещества — спермацета. 57 Снобизм — манеры, поведение, присущие людям пустым, склонным к рисовке, самолюбованию, мнимой значительности и к демонстрации поверхностной образованности (по смыслу приблизительно схоже с более распространенным словом пижонство). 58 Токсикоман — человек, подверженный пристрастию к наркотикам, наркоман. 59 Депрессия — подавленное, угнетенное психическое состояние. 60 Орнитологический — относящийся к птицам (изучение, разведение и проч.). 61 Команчи — немногочисленное индейское племя на юго-западе Северной Америки. 62 Чудесно! Прекрасно! Изумительно!.. Да здравствует Тотор! (англ.) 63 Хорошо! (англ.) 64 Мамбрин — в романе испанского писателя Мигеля де Сервантеса (1547–1616) «Дон Кихот» (1605–1615) упоминается волшебный шлем Мамбрина, который на самом деле был обыкновенным медным тазиком. 65 В романе приведены не совсем точные данные о географических координатах, длине, ширине, площади поверхности Австралийского континента. Кроме того, автор несколько односторонне излагает причины и обстоятельства экономического развития страны. 66 Де Грей-Ривер — река в западной части Австралии. В жаркое время года пересыхает, превращаясь в цепь озер. 67 Буланая масть лошадей — светло-желтая. 68 Арсенал — здесь: запас вооружения. 69 Отвратительно, в самом деле отвратительно (англ.). 70 Девиз на гербе города Парижа: Fluctuat nec mergitur — зыблема, но не потопима (лат.) — (Примеч. перев.). 71 Палисандр — дерево, из которого изготавливают дорогую мебель, музыкальные инструменты, разные поделки. 72 Австралийские поселенцы называют это дерево бутылочным. (Примеч. авт.) 73 Феномен — редкое, необычное, исключительное явление, событие. 74 Рептилии — пресмыкающиеся, класс позвоночных животных, включающие ящериц, змей, черепах, крокодилов и др. 75 Пересмешники — птицы отряда воробьиных, длина 20–30 сантиметров. Хорошо поют, копируют различные звуки. 76 Тартинка — бутерброд. 77 Аболиционисты — участники движения за отмену рабства негров в США в XVIII и XIX веках. (Примеч. перев.) 78 Лакрица — корень растения солодки, или лакричника, имеет темный цвет, тверд, ломок. Применяется при изготовлении лекарств, жевательного табака, некоторых видов пива. 79 Буш — невозделанная, покрытая кустарником земля в Австралии. (Примеч. перев.) 80 Вперед! (англ.) 81 Гинея — английская золотая монета, чеканилась в 1663–1817 годах. 82 Соединенное Королевство (полное название — Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии) — официальное наименование государства Великобритании, в обиходе также — Англия. 83 Виски — крепкий спиртной напиток. 84 Доломан — гусарский мундир, расшитый цветными шнурами; здесь — в шутку, о затрепанном мундире полицейского-австралийца. 85 Митенки — женские перчатки без пальцев, закрывающие только ладонь и ее наружную сторону; здесь о митенках говорится шутливо как о части маскировочного костюма мужчин. 86 Эйфелева башня — стальное сооружение в Париже, ставшее эмблемой города. Сооружена в 1889 году по проекту инженера Александра Гюстава Эйфеля (1832–1923). Высота башни 300 м, сторона квадрата основания 123 м, вес стальных конструкций 9 тысяч тонн. Герой романа Тотор шутит, сопоставляя свой небольшой рост с высотой башни Эйфеля. 87 Бутовый камень — применяется в строительстве фундаментов и других сооружений. 88 Маршрут путешествия избран весьма удачно: указанные в нем населенные пункты и географические объекты находятся во Франции (Марсель), Египте (Порт-Саид), Йемене (Аден), о. Цейлоне (Коломбо), государстве Сингапур (г. Сингапур), Индонезии (г. Батавия, ныне Джакарта), Австралии (Кинг-Джордж-Саунд, Мельбурн), Гавайских островах, Соединенных Штатах Америки (Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Сан-Антонио, Новый Орлеан, Вашингтон, Нью-Йорк) и, наконец, снова Франции (Гавр). Путь пролегает через Средиземное и Красное моря, Индийский, Тихий, Атлантический океаны. 89 Прерия — обширное равнинное степное пространство умеренной климатической области Северной Америки (термин относится только к этому региону). 90 Динго — одичавшая австралийская собака, схожая с волком. 91 Скваттер — в Австралии — скотовод, арендующий для своих стад участки необработанной земли. 92 Датский дог — крупная, сильная служебная собака. 93 Автор не совсем точен: крольчиха достигает половой зрелости к 3–4 месяцам, в году бывает 6 окролов (родов), по 6–8 крольчат в каждом. Продолжительность жизни крольчихи 7–10 лет, но период продуктивного хозяйственного использования составляет 2–3 года. 94 Капская колония на юге Африки принадлежала в 1652–1795 и 1803–1896 годах голландцам, в 1795–1803 и 1806–1910 годах англичанам. В 1910–1961 годах — английский доминион (самоуправляющая часть Британской империи). Ныне — Южно-Африканская Республика (ЮАР). 95 Фрикасе — нарезанное мелкими кусочками жареное или вареное мясо с какой-либо приправой. 96 Клаксон — звуковой сигнал автомобиля или мотоцикла, до 30–40-х годов XX века — рожок с резиновой грушей. 97 Короста — гнойные струпья на коже, здесь — в переносном смысле. 98 Мастодонт — крупное ископаемое хоботное млекопитающее. От мастодонтов произошли слоны. Высота 1,5–3,2 м. 99 Эпический — относящийся к эпосу, сказаниям. Видимо, здесь выражение «эпическая борьба» надо понимать в ироническом смысле, поскольку речь идет о простейшей драке. 100 Пигмей — здесь: малорослый человек. 101 Кегли — игра, заключающаяся в сбивании шарами деревянных фигур — кеглей, расставленных в определенном порядке. 102 Карамболь — бильярдный термин: удар своим шаром в несколько чужих. Здесь слово использовано в переносном смысле. 103 Бумеранг — метательное орудие в виде изогнутой заостренной плоской деревянной палицы или серповидной дощечки. 104 Утверждают, что древние египтяне обладали подобным метательным орудием, но этот факт не доказан. (Примеч. авт.) 105 Шезлонг — легкое раздвижное кресло, в котором можно полулежать. 106 Эбеновое дерево — растет в тропиках. Его темно-зеленая, иногда черная древесина идет на изготовление дорогой мебели, музыкальных инструментов, изделий художественной резьбы. 107 Малахит — ценный поделочный камень ярко-зеленого цвета. 108 Патрон — здесь: глава дела, мероприятия; шеф. 109 Ключевая вода (лат.). 110 Набоб — богач, жизнь которого отличается особой восточной пышностью. 111 Маккавеи — в Библии семеро братьев-мучеников, убитых за верное следование еврейскому религиозному закону (Примеч. перев.) 112 Дядя Том — негр, герой романа «Хижина дяди Тома» американской писательницы Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896). 113 Галета — печенье, сохраняющее пищевые качества длительное время; сухое печенье (крекер). 114 Амброзия — в древнегреческой мифологии — пища богов; в переносном смысле — необычайно вкусное блюдо. 115 Канкан — французский, первоначально бальный, а к середине XIX века эстрадный танец с характерным высоким вскидыванием ног. 116 Макака — род узконосых обезьян; очень смышлены, легко приручаются. 117 Если случайно увидят крепкого мужчину, они замолкают (лат.). 118 Быть пьяным, как ослица Робеспьера, по-французски означает быть пьяным мертвецки. (Примеч. перев.) 119 Прошу читателей поверить, что я ничего не выдумываю. Этот совершенно реальный персонаж, австралиец, сын каннибала, вернувшийся впоследствии к людоедству, действительно пережил все эти приключения. Он был блестящим воспитанником одного из наших лицеев, название которого я счел за благо изменить, но вернулся в родные леса, где варварство вновь завладело им. (Примеч. авт.) 120 Так парижане называют бульвар Сен-Мишель. (Примеч. перев.) 121 «Энеида» — эпическая поэма Вергилия (70–19 гг. до н. э.). 122 Феерия — красочное, яркое, со всевозможными эффектами и трюками представление. 123 Ливрея — форменная одежда швейцаров и лакеев. 124 Самый лучший, непревзойденный (лат.). 125 Апачи — племя североамериканских индейцев. 126 Ямс — многолетнее травянистое растение тропиков со съедобными клубнями. 127 Крипта — здесь: подземный зал для собраний, ритуальных обрядов и проч. 128 Я вас! (Угроза Нептуна из «Энеиды» Вергилия) (лат.). 129 Модерн — течение в архитектуре и прикладных видах искусства конца XIX–XX века, характеризуется причудливостью, вычурностью форм. В общем смысле: новый стиль. 130 Парадокс — здесь: неожиданное явление, не соответствующее обычным представлениям. 131 Негоциант — оптовый купец, ведущий крупные торговые дела, главным образом с чужими странами. 132 Пария — здесь: бесправный, униженный, угнетенный. 133 Морганы — одно из богатейших семейств Америки. Основателями предприятий были Джуниус Спенсер Морган и его сын Джек Пирпонт Морган. Нажили огромное состояние в ходе Гражданской войны Соединенных Штатов в 1861–1865 годах. Распространили свое влияние на весь мир. 134 Гульд Джей и Карнеги, Эндрью — американские миллионеры, нажившие состояния в XIX веке. 135 Ротшильды — германская династия финансовых магнатов, начало которой положил Майер Амшель Ротшильд, обогатившийся в XVIII веке на военных поставках и финансовых спекуляциях. Деятельность Ротшильдов охватывает ряд стран, в первую очередь Великобритании и Франции. Кроме банков, владеют нефтяными предприятиями и предприятиями черной металлургии. 136 Рокфеллеры — одна из крупнейших финансово-промышленных групп США, занимается нефтяным бизнесом. В 1870 году Джон Д. Ротшильд (1839–1937) создал компанию «Стандард ойл». Затем в ее сферу были включены банки, страховые компании, предприятия различных отраслей промышленности. Личное состояние семьи исчисляется 4–10 миллиардов долларов. Ротшильды обладают огромным политическим влиянием. 137 Из 41 тысячи квадратных километров территории Королевства Нидерланды (Голландия) примерно 40 процентов занимают земли, находящиеся ниже уровня моря и отгороженные от него естественными дюнами (песчаными насыпями), искусственными плотинами и дамбами. Это уникальное — и в принципе опасное — обстоятельство играло, в числе прочего, значительную роль в борьбе против захватчиков, которую вело население страны. Особо ярким эпизодом (который, возможно, имеет в виду автор) в этом смысле можно считать следующий. В ходе восстания против испанских захватчиков голландский город Лейден выдержал годичную осаду. В конце сентября 1574 года осенние ветры погнали воды рек Мааса и Исселя через пробитые патриотами плотины. Потрясенные испанцы увидели, как земля вокруг них превращается в море и на вчерашней суше появились голландские корабли. Испанцы бежали прочь. В конечном счете эта война завершилась в 1579 году победой Нидерландов. 138 В ходе борьбы североамериканских колоний за независимость от Англии парламент последней принял закон о ввозе чая в Америку без взимания пошлины. Тогда группа колонистов в декабре 1773 года проникла на английские корабли в порту американского города Бостон и выбросила в море огромное количество привезенного сюда чая. Этот эпизод, получивший название «Бостонского чаепития», привел к резкому обострению ситуации, вылившейся вскоре в вооруженную борьбу колонистов против английского гнета и в конечном счете к признанию Англией в 1783 году независимости США. 139 Шестьсот двадцать тысяч франков нашими деньгами. (Примеч. авт.) 140 Финт — обманное движение, ложный выпад. 141 Мозжечок — часть головного мозга, лежащая под большим мозгом в затылке; очень уязвим. 142 Поднебесная империя, Тянься — одно из поэтических названий Китайской империи в литературе, народном творчестве. 143 Тирольский — от названия Тироля, административно-территориальной единицы в западной части Австрии, в Альпийских горах. 144 Вокализ — музыкальное произведение для пения без слов на гласный звук; обычно упражнение для развития вокальной техники. 145 Тотчас же, немедленно (лат.). 146 Кювета — плоская прямоугольная ванночка, применяемая в фотографическом и типографском производствах. 147 В Америке — длинный охотничий нож (англ.). 148 Божественный разум (лат.). 149 Бастилия — крепость в Париже, построена в 1370–1382 годах, с XV века — государственная тюрьма. Штурм ее народом 14 июля 1789 года считается началом Великой Французской революции. В 1790 году крепость срыта. 150 Цицерон Марк Туллий (106–43 до нашей эры) — политический деятель, выдающийся оратор, писатель. 151 Высота колонны, возведенной на месте разрушенной Бастилии, равна 50 метрам. 152 Выбленки — концы тонкого троса, укрепленного поперек вант, наподобие ступенек для подъема на мачты. 153 Кхамин — так называют аборигены это простое устройство, благодаря которому поднимаются на самые высокие деревья. В лесу они не могут обходиться без своего кхамина. Держа приспособление за узел, они тащат его за собой, как собачий поводок. Мы считаем, что, как и бумеранг, кхамин используется только туземцами Австралии. (Примеч. авт.) 154 Иеремиады — горькие, слезливые жалобы (по имени библейского пророка Иеремии, оплакивавшего падение Иерусалима). 155 Бютт-Шомон и Монсо — парки в городской черте Парижа. 156 Исида — в древнеегипетской мифологии — богиня плодородия, воды и ветра. 157 Здесь в шутку: высших научных почестей. 158 Новый Южный Уэльс — название одного из юго-восточных штатов Австралии. 159 Экзальтация — здесь: болезненная возбужденность. 160 Эликсир — крепкий настой; волшебный напиток. 161 Саламандра — земноводное животное, похожее на ящерицу; в средневековых поверьях — «дух», якобы живущий в огне. 162 Алькарас — арабский сосуд из пористой глины для охлаждения воды. 163 Пируэты — разнообразные повороты или вращение тела. 164 Геенна огненная — по библейскому преданию место вечного мучения грешников огнем. 165 Галлюцинации — болезненное состояние, при котором возникают образы и ощущения, не связанные с внешней действительностью, но субъективно воспринимаемые как подлинные. 166 Мираж — здесь: обманчивое видение, нечто кажущееся, призрачное. 167 Агонизирующий — умирающий. 168 Филоксера — род насекомых, паразитирующих на винограде. 169 Динго, местная австралийская собака, рычит, но не лает. (Примеч. авт.) 170 Шиллинг — монета достоинством в 1/20 фунта стерлингов, основной денежной единицы Великобритании. 171 В Австралии — испеченная в золе пресная лепешка. 172 Патрик — святой. Родился в Ирландии во второй половине IV века, умер в глубокой старости между 457–469 годами. Просветитель и проповедник. 173 Аборигены — коренные жители страны или какой-либо местности, исстари в ней обитающие. 174 Руно — овечья шерсть. 175 Галлон равен 4,54 литра. (Примеч. авт.) 176 Инфантерия — устаревшее название пехоты. 177 Марафонская дистанция — исторически обусловленная самая длинная в спортивных соревнованиях дистанция бега, равная 42 км 195 м. 178 Реквизиция — принудительное изъятие имущества, принадлежащего частным лицам, а также коммерческим и общественным организациям. 179 Эпитафия — надгробная надпись. 180 Дефиле — ущелье в труднопроходимой местности. 181 Акустический прибор — из тех, что служат для измерения распространения, поглощения силы звука. 182 Серенада — музыкальное произведение в свободной форме, исполняемое на вольном воздухе, здесь слово употреблено в ироническом смысле. 183 Герметичный — непроницаемый, плотно закрытый, не пропускающий газа. 184 Кессон — открытый снизу ящик, применяемый при устройстве оснований глубоких подводных инженерных сооружений (мостов, плотин и проч.). 185 Архимед (около 287–212 до н. э.) — древнегреческий ученый, автор многих изобретений. 186 Мидинетка — девушка из мастериц, модисток, продавщиц и т. п., которые в обеденный час (midi — полдень) высыпали на улицы Парижа. 187 Перно — популярная во Франции полынная настойка, абсент. (Примеч. перев.) 188 Партер — здесь: открытая часть парка или сада, украшенная газонами, цветниками, бассейнами, фонтанами, статуями и т. д., расположенными в определенной системе. Также — растения одного вида, высаженные (выросшие) ровно и красиво. 189 Легион — здесь: громадное число, множество кого-либо, чего-либо. 190 Голубая трава (англ.). 191 Респектабельный — почтенный, степенный, важный; рутинный — шаблонный, консервативный. 192 Корпорация — объединение, общество, союз (обычно на основе профессиональных интересов). 193 Мушкетон — ручное огнестрельное оружие.